Развод в 50. Двойная жизнь мужа (СИ)

Глава 30. Марта

Я стою у окна в больничной палате, глядя в мутное стекло. На улице стремительно сгущаются сумерки, превращая мир снаружи в размытые пятна света и теней. Воздух внутри застоялся, пахнет все тем же антисептиком и чем-то ещё — смесью кофе, тревоги и бессонницы. Здесь время будто застыло, словно зациклилось на моменте ожидания.

Где врач? Почему так долго нет новостей?

Сводит виски от усталости, но уходить я не собираюсь. В голове стучит глухо и монотонно, словно метроном. Каждый звук в коридоре заставляет сердце замирать на мгновение.

— Марта. Я принесла вам домашний чай с ромашкой, он успокаивает.

Голос. Тихий, но цепкий. Я вздрагиваю, напрягаясь всем телом.

Оборачиваюсь — и вижу её.

Ольга.

Всё та же сдержанная простота: гладко убранные волосы,которые мне кажется она никогда не распускает. Аккуратная, словно с иголочки, шелковая рубашка персикового цвета, отсутствие лишних деталей. Она не носит ярких украшений, не пытается выглядеть лучше, чем есть, но её сдержанный образ говорит о чём-то неуловимо властном. Человека, привыкшего держать себя в руках. Привыкшего к тому, что его слушают.

И всё же я чувствую подвох.

Она подходит ближе, а в её глазах — настороженная мягкость. Как будто пытается разглядеть мою реакцию прежде, чем сказать что-то важное.

Она ставит термос на небольшой столик и кидает взгляд на койку, где лежит Гордей. Ревность бурей поднимается тут же к горлу, но я сдерживаюсь. Хотя это невыносимо сложно.

В ее взгляде точно есть чувства, не знаю насколько их много, но я их вижу. И это меня медленно ломает.

— Ты, наверное, уже заметила, как это сказывается на Еве, — её голос ровный, почти задумчивый.

Я молча смотрю на неё. Серьезно? Ты хочешь со мной обсудить мою дочь? Вот так просто?

— Я разберусь с Евой сама.

— Она… на грани. — Ольга делает едва заметный жест рукой, словно невзначай. — Ты сняла для вас палату, но она всё равно не отдыхает, не спит, сидит в ожидании. Это плохо для неё.

Я понимаю, к чему она ведёт, но жду, что ещё скажет.

Ольга делает несмелый шаг в сторону Гордея, жадко осматривая его полуголую грудь со слегка поседевшими волосками, за которые сейчас цепляются приборы.

И я абсолютно интуитивно подлетаю к его койке, поправляя одеяло, которое и так лежит ровно. Тут же очерчивая территорию.

— Просто… может, ей стоит провести пару дней в спокойной обстановке? — Ольга смотрит на меня внимательно. Делает шаг назад с явным недовольством. — Там, где ей не нужно сидеть взаперти, слушая больничные звуки.

Я напрягаюсь.

— Ты хочешь, чтобы она поехала к тебе?

Ольга задерживает дыхание, затем делает короткую паузу перед ответом. Её пальцы чуть сжимаются на ремешке сумки, прежде чем она мягко улыбается:

— Я думаю, она могла бы провести время в окружении людей, которым она не безразлична.

Бам! Сердце резко ударяет о ребра, почти ломая преграду. Я не отвожу взгляда.

— Почему ты это предлагаешь?

Едва заметное пожатие плеч.

— Потому что ей сейчас сложно.

Я вжимаю пальцы в подлокотник кресла, чувствуя, как ногти вонзаются в ткань.

— Ты действительно хочешь помочь? Или просто хочешь, чтобы она привыкла к твоему дому? Чтобы она стала частью вашей семьи?

Она не моргает.

— Ты считаешь, что я использую ее?

Да, черт возьми! Я считаю, что ты используешь моего ребенка!

— Думаю, у каждого есть своя мотивация, — мой голос твёрдый, но негромкий. В этой палате всё должно звучать приглушённо, словно страх пробудить что-то ещё более болезненное.

Ольга вздыхает. Не раздражённо, а скорее с грустной неизбежностью.

— Марта, я не хочу вражды.

Вранье. Я медленно выдыхаю, восстанавливая сердечный ритм.

— Ты не хочешь вражды? — повторяю, позволяя усталой иронии вплестись в слова. — Прости, но твои слова не слишком убедительны.

— Ты имеешь полное право мне не доверять, — спокойно соглашается она. — Но это ничего не меняет.

Я вслушиваюсь в её голос. Он ровный, уверенный, но в нём нет агрессии. Она не воюет со мной. Но она и не сдаётся.

— Паше понравилась Ева, — вдруг говорит Ольга, и я чувствую, как внутри что-то сжимается.

Я снова напрягаюсь. Вся эта ситуация похлеще американских горок. Шатает.

— Что?

— Они немного пообщались. Он заботился о ней, приносил чай, отвлекал разговорами, — голос её ровный, почти нейтральный, но я чувствую за ним нечто большее. — Думаю, что Ева тоже к нему тянется.

В этот момент дверь палаты открывается, и появляется дочь.

— О, прекрасно. Очередной заговор, да? — голос её колкий, усталый, но в нём нет ни капли покорности.

Я смотрю на неё — уставшую, раздражённую, но всё ещё полную огня.

— Я никуда не поеду, — бросает она, скрещивая руки. — И можете даже не начинать.

— Ева… — начинаю я, но она уже в боевой стойке.

— Что? Вы решили тут за меня всё обсудить, пока я сплю три часа в сутки? Спасибо, конечно, но я справляюсь.

Ольга молчит, но её взгляд на Еву цепкий. Анализирует, взвешивает слова.

Я вздыхаю.

— Тогда сделаем так, — я стараюсь звучать мягче. — Мы снимем тебе номер в гостинице.

Ева моргает.

— В гостинице?

— Да, — я киваю. — Ты отдохнёшь, примешь ванну, поспишь без больничных стен.

Ева щурится, словно решает, стоит ли сопротивляться.

— Я… не знаю…

— Ты ведь не можешь сутками сидеть здесь, — голос у меня мягкий, но непреклонный.

Она снова колеблется, но потом цокает языком и пожимает плечами.

— Ладно. Допустим.

Я поворачиваюсь к Ольге.

— Спасибо за предложение, — говорю спокойно, но с расставленными границами. — Но пока что так будет лучше.

Ольга медленно кивает.

— Хорошо, — повторяет она. Но что-то в её голосе меняется. Едва уловимо, но ощутимо.

Этот разговор ещё не закончен. Уверена, что Ольга найдет еще причины завести со мной диалог.

Слава богу, но эта женщина наконец покидает палату, так не и приблизившись к Гордею. Отчего мне легче, безусловно. Я бы не выдержала, если бы ее пальцы коснулись мужа.

Ева вдруг медленно наклоняется ко мне, её лицо теряет привычную уверенность, и она почти шёпотом говорит:

— Мам…

В голосе что-то странное, что-то, чего я раньше не слышала. Осторожность? Страх? Я моргаю, пытаясь разгадать выражение её глаз.

— Что?

Она смотрит в сторону, будто ищет кого-то. Или боится, что нас подслушают.

— Паша… — её губы сжимаются, она нервно облизывает их. — Он… ну… он не совсем… здоров.

У меня внутри что-то сжимается. Сердце замедляет ход, а в горле пересыхает.

— О чём ты?

Ева отводит глаза. Она мнёт ткань футболки в пальцах, морщит лоб, словно пытается найти правильные слова.

— Не здесь, мам, — наконец отвечает, выдохнув с шумом. — Позже.

И в этот момент я понимаю: этот разговор будет важнее, чем я думала. И внутри меня холодеет от количества тайн и недомолвок.