Я пыталась спать этой ночью в питерском отеле, но это оказалось невозможным. Мысли, как назойливые мухи, кружились вокруг одной и той же боли. В голове — бесконечные повторения вчерашнего разговора с Гордеем. Его слова, его оправдания. Всё это как горькая пилюля, которую я не могу проглотить.
Он выбрал её. Пусть он сказал, что это было «ошибкой», что «ничего серьёзного», что любит меня, но в его поступке была целенаправленность. Он предал. Он сознательно разрушил то, что мы строили десятилетиями.
Я вытираю уголок глаза, где предательски собирается слеза. Я не хочу плакать сейчас. Не в этом поезде, не перед чужими людьми. В груди всё горит, а на душе тягостно. Неужели это конец? Такой нелепый, безжалостный финал?
Сапсан прибывает точно по расписанию. Я схожу с платформы, и ветер Москвы встречает меня ледяным шлепком по лицу. Город выглядит суматошным, как всегда, и в этом хаосе я вдруг чувствую себя бесконечно маленькой.
Кирилл ждёт меня у выхода из вокзала. Его широкие плечи, темная куртка и лицо, в котором я вижу всё: и заботу, и настороженность, и, возможно, остатки недоумения. Когда я подхожу ближе, он открывает для меня дверцу машины, ни слова не говоря.
Усаживаюсь на пассажирское сиденье и чувствую, как от усталости сразу тяжелеет тело. Кирилл обходит машину, садится за руль, включает двигатель.
— Привет, мама, — его голос звучит мягко, но с оттенком напряжения. — Как ты?
— Устала, — отвечаю честно.
Он кивает и какое-то время молчит, будто собирается с мыслями. Мы трогаемся с места, и я смотрю в окно, на мелькающие витрины и серые фасады.
— Ты же понимаешь, что мы с тобой, — говорит он через несколько минут. — Всё, что нужно, мы сделаем. Просто скажи.
— Спасибо, Кирилл. Я знаю. Но пока мне нужно немного времени. Просто... прийти в себя.
Он снова кивает. За рулём он всегда сосредоточен, но сейчас я вижу, как хочет сказать что-то ещё.
— Знаешь, папа мне звонил, — вдруг говорит он, не отрывая глаз от дороги.
Я напрягаюсь.
— Что он сказал?
— Хотел узнать, видел ли я тебя. Сказал, что волновался.
Я тихо усмехаюсь, но улыбка выходит горькой.
— Он волнуется о себе, Кирилл. Не обо мне.
Сын коротко вздыхает, словно собирает в себе терпение.
— Мам, ты точно уверена, что хочешь развод? Может, стоит хотя бы… ну, вы всё-таки столько лет вместе.
— Кирилл, — перебиваю я мягко, но твёрдо. — Это не обсуждается. Я его люблю. До сих пор. Но я не могу это принять. Не могу снова доверять ему. И я не собираюсь ставить свою жизнь на паузу, чтобы ждать, когда он решит, что снова хочет быть верным.
Он молчит, а потом медленно кивает, будто наконец принимает мое решение.
— Хорошо. Тогда мы будем рядом. Ева, малыш… я… Мы все будем рядом.
Кирилл привозит меня к себе домой. В уютном загородном коттедже уже слышны тихие звуки телевизора и легкий смех: его жена Лиза и их маленький сын, мой внук. Я захожу внутрь, и меня тут же обволакивает тепло. Невестка выходит из комнаты с ребёнком на руках, улыбаясь мне.
— Привет, Марта. Как поездка?
Я обнимаю её, на мгновение чувствуя, как острота боли немного стихает.
— Привет, дорогая. Всё хорошо. Просто рада быть дома.
Она, похоже, хочет что-то сказать, но замечает мою усталость и только мягко улыбается.
— Мы с Кириллом приготовим чай. Садись, отдыхай.
Я опускаюсь на мягкий диван, и внезапно малыш, теплый и удивительно легкий, оказывается у меня на руках. Он улыбается, смотрит на меня огромными глазами, будто понимает всё, что я переживаю. Я улыбаюсь в ответ.
В этот момент понимаю, что ради таких моментов я буду продолжать идти вперёд. Несмотря на всю боль, несмотря на разбитое сердце, я найду силы. Ради Кирилла. Ради Евы. Ради этого маленького чудесного создания, которое так невинно смотрит на меня.
Я вдыхаю его лёгкий детский запах и понимаю, что теперь у меня есть новый смысл.
Ванечка начинает потягиваться у меня на руках, его крохотные пальчики сжимают воздух, и я чувствую, как сердце немного оттаивает. Это мгновение могло бы стать тихой передышкой в круговороте боли и беспокойства, но дверь в комнату распахивается так резко, что я почти вздрагиваю.
На пороге стоит Ева. Как всегда, яркая, шумная, будто её энергия заполняет всё пространство. Высокие сапоги, короткое пальто с блестящей фурнитурой, яркий макияж. Она буквально влетает в комнату, роняя сумку на пол и снимая шарф с таким видом, будто ей только что пришлось преодолеть пол-Москвы на своих двоих.
— Мам! — Она даже не здоровается, сразу подходя ко мне. — Мне срочно нужно, чтобы ты позвонила папе!
— Здравствуй, Ева, — устало отвечаю я, пытаясь сохранить равновесие с малышом на руках.
— Мам, у меня завтра тусовка! — ее тон становится почти капризным. — Папа сказал, что разблокирует карту, когда я повзрослею! Ты можешь, пожалуйста, решить это прямо сейчас? Я ему звонила, он трубку не берёт.
Она садится рядом со мной, глядя прямо в глаза с нетерпеливым выражением. В её взгляде нет даже намека на понимание, что у меня может быть что-то важнее её «тусовки».
Я медленно выдыхаю, чувствуя, как сердце сжимается от напряжения. Лиза с Кириллом заходят в комнату, явно почувствовав атмосферу. Лиза осторожно берёт малыша у меня, давая мне свободу, а Кирилл молча встаёт у стены, наблюдая за нами с легкой настороженностью.
— Ева, я не буду звонить папе, — говорю тихо, добавляя голосу твердости.
Она моргает, не понимая, как будто услышала не то, что ожидала.
— Почему? Мам, ну серьёзно, это всего пара минут, просто объясни ему, что мне нужно разблокировать карту.
— Потому что мы с папой разводимся, — отвечаю я прямо, без лишних объяснений.
Её лицо застывает, а потом начинает стремительно меняться: удивление, недоверие, замешательство.
— Что? — почти выкрикивает она, откидываясь на спинку дивана. — Это… это шутка, да?
— Нет, Ева, — вздыхаю. — Это правда.