Развод в 50. Двойная жизнь мужа (СИ)

Глава 58. Ольга

Три года назад

— Ты мне сегодня пожрать дашь или нет? — Андрей стучит кулаком по столу. По моему телу пробегает дрожь. Он вернулся после смены на скотобойне — уже прилично накатил. А я больше всего боюсь его в таком состоянии.

Агрессивный. Непредсказуемый. Он может ударить — я это знаю. Уже было. Поэтому молча, стараясь не раздражать его лишним словом, наливаю суп, ставлю перед ним.

— Андрюш, прошу тебя, не кричи... Паше...

— Как же я заебался, — он швыряет ложку в тарелку с борщом, и густые оранжевые брызги ложатся пятнами на белую, только что выстираную скатерть. — Я в своём доме что — не могу себя вести, как хочу? Паша то, Паша сё... Блядь... Нагуляла, а мне теперь терпеть этого инвалида всю жизнь.

Он смотрит на меня зло, сквозь мутный взгляд.

— Олька... Если б я только знал, чем закончится твой побег в эту твою малую столицу — на цепь бы тебя тогда посадил. Это всё гены твоей мамаши. Или у мужика того с головой что-то было, а? Кто он?

Он спрашивает это каждый раз, с той самой ночи, как я вернулась в станицу беременная на третьем месяце. И я молчу. Как в могиле.

Потому что никто не должен знать про Гордея.

Я храню его в душе, в сердце — как самое тёплое воспоминание. Как лучшее, что было в моей уродской и никому не нужной жизни.

И Пашку я родила — потому что он его. Его кровь. Его глаза. Его сын.

Разве возможно так сильно и так безответно влюбиться в мужчину, который старше тебя, который не твоего круга, который вообще чужой? И любить его все эти годы. Молча. Беречь в сердце, оплакивая свою несчастную любовь.

Это больно. Это ломает изнутри.

Не видеть. Не слышать. Не чувствовать его рядом.

— Андрюш, — нужно его успокоить, иначе он устроит скандал, а я не хочу, чтобы Пашке плохо стало, — Ну что ты, родной… Зачем же ты так?

Я давно научилась гасить в себе слёзы. Запирать боль внутри. Потому что никому она не нужна. Здесь слабость — как кровь в воде для акулы. Учуял — разорвёт.

Наливаю ему водки — полстакана сразу. После такой дозы он должен вырубиться.

Я так его ненавижу. Ненавижу, как он выглядит. Как говорит. Как ест, как спит, как дышит. Всё в нём мерзко. Всё чужое.

Но выхода нет. Пашка инвалид. Я не могу работать на полную ставку. А лечить сына на те копейки, что мне платят — невозможно.

Андрей ухаживал за мной ещё со школы. Оббивал пороги моего дома. Всегда твердил: «Ты будешь моей».

Я смеялась ему и судьбе прямо в лицо.

Не стану! Я другой жизни хочу!

Уехала в Питер — сбежала от матери-алкоголички. Та била меня за всё и ненавидела тихо, выжидающе. Проклинала, говорила: «Ты — вся в своего папашу. Такая же дрянь».

А мне ведь было пять, когда отец ушёл к другой женщине. Через год его не стало.

Мама не простила ему ни предательство, ни смерть. И всю свою злость, всю боль — выливала на меня.

А в Питере я впервые поняла — что такое настоящая жизнь без страха. Когда можно расправить руки — и взлететь.

А потом я встретила Его...

Гордей.

Сильный. Уверенный. Красивый. Такой, о каком я мечтала.

Он входил в здание администрации — а я смотрела и не могла отвести глаз. Секунда — и сердце моё перестало быть моим.

Но он меня не замечал. Красавица-жена. Двое детей. Верный, как пёс. Чужой. Недоступный.

От этого — ещё более желанный.

Я не верила своему счастью, когда он впервые заговорил со мной. Когда спас меня от того жирного сального ублюдка. Когда купил мне шаверму, как последнему голодному котёнку.

Он просто был рядом.

И я бы ела из его рук всё, что он мне предложит. Даже яд.

И то, что между нами было ночью. Как он шептал имя своей жены, а я, роняя слёзы на его грудь, сидела сверху. Я просто хотела хотя бы так… Хоть на секундочку.

Потому что знала, что другого шанса не будет.

Презерватив специально кинула у кровати, чтобы лишнего не надумывал. Родить от него хотела. Чтобы мой был.

Получилось с первой попытки. Жизнь вообще интересная штука: у кого-то за много лет в браке не получается завести ребёнка, а у меня получилось. Вот так — нагло и беспринципно, но получилось.

Потому что я верила, что он мой. Он — самый лучший и любимый. И что между нами не может быть просто эта нелепая ночь с её именем на его губах. Должно быть что-то большее.

И получился Паша. Тоже особенный.

Я знаю, что это было почти молниеносное наказание мне. За совершённое преступление. За то, что пошла против человеческих устоев и против Бога. Но если бы я могла повернуть время вспять, я бы всё равно так поступила. Потому что тогда была живой. И счастливой.

А сейчас я чувствую, как медленно умираю. Что внутри, что снаружи. Я ведь не старая ещё…

Вернулась в станицу с позором. Хотя я не считала это позором — я считала, что сделала всё правильно. Андрей сразу женился на мне. Тогда он ещё не пил, хоть и принял чужого ребёнка со скрипом. Мы жили более-менее сносно, но когда Паше уже было пять, он сорвался, словно бесы в него вселились.

И всё. Начался ад.

— Дура ты, Ольга, — усмехается он, залпом осушая стакан. — Думаешь, особенная? Что не повезло тебе с мужем, да?

Он смотрит так зло, не скрывая свою ярость. Глаза его чернеют.

— Никто, кроме меня, не стал бы твоего выблядка воспитывать. Так что ты благодарна должна быть за то, что я спас тебя от позора. Поняла? Ноги целовать мне должна.

— Конечно, Андрюш. Ты прав.

Я должна соглашаться. Делать вид. Иначе мои рёбра снова встретят его ногу. Или ещё что хуже. А мне Пашку лечить нужно.

Я выхожу на крыльцо — моросит мелкий дождь, словно небо оплакивает мою жизнь. Сажусь на скользкие железные прутья лестницы. Закуриваю, доставая пачку сигарет из-под крыльца.

Плачу. Сильно плачу. Потому что больно. Невыносимо.

В телефоне смотрю его фотографию, которую храню столько лет. Единственную.

Хотя я могу найти множество его фото — потому что он не последний человек. Да и дочь его выставляет фотки в социальных сетях, правда, там целое семейство. И смотреть на них счастливых я не могу, когда у самой душу рвёт.

Марта эта… Она другая. Не я. Я знаю, почему он её любит. Потому что она идеальная. Волосы идеальные, улыбка идеальная, фигура идеальная. Таких не бросают никогда. Таких всегда выбирают.

И я… Господи…

Падаю головой на колени, смотря на свои руки. Маникюр не делала уже лет пять, под ногтями грязь от вечной уборки. Руки сухие, как безжизненные прутья деревьев.

— Мам, — Паша появляется ниоткуда. Он плохо говорит, очень плохо. Заикается. Нам нужно лечение, специалисты, которые будут им заниматься. В станице таких спецов нет, а в Краснодаре всё очень дорого. Нам помогают, есть пособия, фонды, но не всегда этих средств хватает. И не всегда они есть.

— Что, мой хороший? — я выкидываю окурок в мокрую траву, протягиваю руку к сыну.

— Мама.

Он просто тычет в меня пальцем.

А ведь сынок похож на него. Такой же красивый.

Я обнимаю его длинной рукой, усаживая рядом с собой. Целую его макушку, обнимая крепко-крепко.

Я безумно люблю его. Это всё, что у меня есть от Гордея.

— Папа…

Да, твой «отец» снова в сопли. Я знаю.

Паша успокаивается в моих объятиях, а я понимаю, что больше не могу. Не могу больше молчать, устраивая себе позорную жизнь.

Он просил исчезнуть. И я исчезла. Но пришло время появиться вновь. Потому что я не могу без него. Не могу одна воспитывать нашего особенного мальчика.

Я не хочу больше быть без моего Гордея. Пускай чужие жизни разрушатся, потому что моя уже давно разрушена.

И я имею право на него. На нашу семью. Я имею право быть с ним…