Сдавайся, это любовь…

Глава 27

Кирилл

Тишина… Её номер словно в чёрную дыру меня затягивал, где не было счастья и радости, в которых мне, как в промоакции, довелось искупаться этим утром.

Засранка ты, Люся, ещё какая!

Утром, едва открыв глаза, я увидел ЕЁ, ту, от которой не хотелось избавиться поскорее, ту, что в мыслях поселилась, с кровью смешалась. Люсёк спала лицом в подушку, порывистым дыханием подбрасывая тонкую прядку с носа. И я чуть не сдох, сдерживая смех. Не над ней смеялся, а над собой.

Какого черта, Чибисов? Неужели ты настолько встрял в эту чертовку, что уже, как малолетка, любуешься тем, как она спит?

Настолько…

Именно поэтому я встал и пошёл готовить завтрак, решив дать ей поспать ещё чуть-чуть. А когда, ожидая доставку из супермаркета, меня в темечко ударила мысль, что я даже её номера телефона не знаю, башню порывом сорвало. Разбудил Монина, который сегодня должен был дежурить, и заставил найти о моём Люське все, что можно, и даже то, чего нельзя. И успокоился, только когда друг прислал мне долгожданную комбинацию цифр, думая, что уже никуда она от меня не денется.

И вот теперь, я тупо смотрю на экран своего телефона, смирившись с тем, насколько я был неправ. Выучил эти бездушные цифры наизусть, но толку? Она просто не брала трубку!

Всего три часа! Мать твою, три часа меня не было рядом. Что, блядь, могло произойти?

Но… Как ни странно, моё утреннее предчувствие и беспокойство весьма конкретно подсказывали, да нет… они просто ОРАЛИ, что именно с ней произошло. Вернее – КТО!

Гипнотизировал часы, подгоняя стрелку к нужному отрезку времени, чтобы сорваться и найти мою хулиганку. Ладно… Сейчас нельзя совершать резких движений. Весь участок и так на ушах стоит из-за взрыва. Даже Гвоздь вместо классического армянского коньяка глушит корвалол в своем кабинетике, не рискуя отойти от телефона, ожидая проверку в любую минуту. Это ж терроризм. Самый настоящий! Где это видано, чтобы машину сотрудника полиции подрывали на территории участка, да ещё через дорогу от здания областной прокуратуры? За такое его не то что по головке не погладят, пусть молится, чтобы пинка не дали.

Придурок кирзовый. Он все звонит мне, пытается узнать версии, чтобы было что рапортовать. Думает, что я сейчас жопу порву, но найду гада! Ан нет… Пусть свой геморрой напряжет, будет знать, как ублюдков в начальники ставить.

А это был он… К бабке не ходи. Припугнуть решил, тюфяк майористый. Вот только я не то что не из пугливых, я ещё и не из скорострелов. Обожаю растягивать удовольствие. Вот и сейчас, вместо того чтобы носиться, как ошпаренный, терпеливо жду, когда заберут мою пострадавшую малышку в автобольничку.

Зря ты, Бяша, «бибику» мою изуродовал, потому что уж теперь я знаю точно, что ты трус. Взрыв-то был каким-то детским, почти игрушечным, чуть сильнее новогодней петарды. Вспыхнул бензобак, но очаг потушили быстро, поэтому уже через пару недель и следа не останется от его подлости. Ну и, наконец, меня в машине не было… Он настолько ссыкливый, что дождался, когда я войду в здание, и только тогда бабахнул взрыв. Даже стекла кабинетов не посыпались! Эх… Не умеет он пугать. Ладно, научу…

– Ой, Кирилл, жалко, конечно, твою тачку, – Баранов вошёл в кабинет с маленькой чашечкой кофе. В глаза не смотрел, просто петлял мимо рабочих столов, направляясь к окну, откуда был виден задний двор служебной парковки, залитый пеной и чёрными разводами сажи. Не вытерпел Бяша, сам пришел. Трус. Глупый и нетерпеливый трус. – Пробег какой был?

– Не помню, – отложил телефон и откатился на кресле, чтобы рассмотреть этого ублюдка лучше. Предчувствие, мать его… Предчувствие! – Всё равно менять хотел, поэтому не убивайся ты так сильно, майор. А хочешь, я тебе её продам по-братски? Работы там на пару недель, и вновь на её безупречной полировке заиграет солнышко.

– А я и правда удивлён, – усмехнулся Баранов, присел на подоконник и закурил. – Сколько стоила-то? Ляма два, наверное, а ты спокоен как удав. Не бегаешь, слезами не умываешься, неужели ты настолько богат?

– Я просто не настолько туп, чтобы лить слёзы по железяке. Иконки только жалко, мамочка со всей любовью на торпеду лепила, – смахнул со стола свои вещи и встал.

– Говорят, ты рапорт на увольнение Гвоздю на стол бросил? – Баранов так противно хлюпнул кофе, что по нервным окончаниям шибануло.

– Врут, Бяша. Это ж когда было? Ещё до твоего чудного воскрешения, – взял с вешалки куртку, а потом бросил все на стул и подошёл к нему вплотную. – Я пока тебя, падлу, за решётку не упеку, перед глазами у тебя маячить буду. Всё у тебя заберу, мразь. Ты у меня звёздами своими срать начнёшь, и никто тебя не прикроет! Ни барыга Орлов, ни Гвоздь, благодаря которому вырвался из болот. Только про благотворительность мне тут не рассказывай, я этого старика знаю, как облупленного, у него на чужаков аллергия. Понос открывается страшенный! Поэтому я всё равно узнаю, что ты на него нарыл, и сдам вас обоих, падлы купленные. Запомни этот день, Баранов! Запомни… Ты не машину мою взорвал, это ты моё терпение в крошку размолотил.

– Как тебе Мила? Хороша в койке, да? – он словно и не слышал меня, безэмоционально смотрел, как мою ласточку увозит эвакуатор, а дворник дядя Федя из шланга смывает все следы произошедшего. Вот только зрачки его пульсировали в такт сбивчивому сердцебиению, выдавая истинное состояние. Херово ему было… Но ничего, пусть привыкает. Глядишь, и аллергия, как у Гвоздя, откроется.

– А я своих женщин не обсуждаю, гражданин начальник.

– Молодец, вот своих и не обсуждай. Только ошибся ты, Милаша моя. И так будет всегда. Считай, что мы просто временно расходились, поругались из-за обоев – она в горошек хотела, а я в полоску. Но теперь все разногласия в прошлом. На лбу себе напиши, что МОЯ она!

– Напишу, – смех с такой лёгкостью вырвался из груди. Маски сброшены, оттого и молчание Люськи стало таким понятным, объяснимым. Добрался до неё, падла. – Она не вещь, чтобы иметь место приписки, ясно? А насильно с собой я держать никого не буду.

– Ну и зря, – она пожал плечами, вылил остатки кофе из открытого окна и спрыгнул с подоконника. – Она знаешь какая? Её же в ежовых рукавицах держать надо, чтобы не убежала. Пугливая такая, чуть что – в слёзы, или в чужую койку. Как сегодня, например. Вся такая сонная, мягкая, трепетная… Наскучалась по настоящему мужику, милая Милаша. Но ничего, не расстраивайся ты так, я тебе другую бабу найду.

– Если ты хоть пальцем её коснулся, – я сжал его за локоть, удерживая, чтобы не смел ко мне спиной повернуться. – Считай, что уже труп. Если обидел, считай, что пепел твой даже собаки не распознают. Если ты вздумал её пугать или шантажировать, то пожалеешь об этом так скоро, что даже потратить Орловские бабки на шалав не успеешь! Я тебя в унитаз спущу, как гондон использованный…

– А чего у неё обои-то оборванные? – Бяша оскалился, думая, что вот сейчас я и сорвусь.

– Это мы в порыве страсти, майор… Все от страсти…

– Баранов! – дверь в кабинет с шумом распахнулась, и мой суточный «сын» влетел в кабинет со скоростью света. – Что ты ей сказал? Что ты ей опять сделал?

– О! Сынок! – придурок вздрогнул от неожиданности и вырвался из моих рук, а мне пришлось заставить себя выдохнуть, чтобы перед парнем не взорваться. Ему своих эмоций достаточно, вон как желваки гуляют. – Капитан, ты посмотри, какой мужик у меня вырос! Чибисов, смотри, какой у меня сын! Знакомься, Баранов Виктор…

– Котаев. Виктор Котаев, – машинально поправил отца парень и замер в шаге от того, едва заметно кивнув мне в знак приветствия. – Не смей! Отстань от неё! Мало тебе того, что было? Мало?

– Ты чего, сынок? – Баранов был явно удивлён, поэтому и эмоции гнева скрыть не успел. Ощерился, как собака бешеная. – Фамилию поменял? И чем же моя тебя не устроила?

– А фамилию носят отца, который вырастил, который воспитывал и был рядом в самые трудные моменты. Вот только не ты это был, а дед. Поэтому я его фамилию носить буду, и род его продолжу, усёк? Мать не трожь, – зашипел Виктор, склоняясь к отцу так, что чуть ли кончиками одинаковых носов не столкнулись. Парень был покрыт багровыми пятнами от сдерживаемых, но бурлящих эмоций. Храбрится, пытается не показать отцу страх, бросаясь на защиту матери. – Не позорься, хватит уже. Отпусти её, пусть живёт так, как хочет.

– А я ж не против, Вить, – Баранов вдруг дёрнулся, хватая сына в крепкие объятия. – Она баба обыкновенная, каких миллионы по планете гуляет, а ты мой сын! Кровиночка!

– Сын? Я тебя за десять лет видел только на фотографии из письма, которое ты мне оставил, когда я в интернате минуты считал. Ты даже туда не пришел, потому что стыдно было за содеянное. А мать рядом была! Она неделю ночевала возле забора, а потом всю жизнь тянула лямку так, чтобы я ни в чем не нуждалась, чтобы не зависеть от тебя и твоих заёбов больных. Отец? – парень с такой силой оттолкнул от себя растерянного Баранова, что тот, не ожидая подобного, рухнул на стол Генеральчика. – Ты такой же хуёвый отец, как и мент.

– Щенок! Тебе ж бабы мозг промыли…

– Отвали от нас! Просто растворись, как тогда! – орал Витька, отбиваясь от рук отца. – Исчезни из нашей жизни! Исчезни!

– Так, хватит, – рявкнул я и схватил бьющегося в истерике парня за локоть, буквально вырывая из удушающих объятий горе-кровинушки. – Пойдем отсюда.

– Чибисов, это только начало! – орал майор, пока я тащил Витьку из кабинета. – Это моя баба! Это мой сын! И кабинет будет моим!

– Успокойся, – шепнул я трясущемуся парню, игнорируя предсмертную агонию Бяши. – Выдохни, и пойдем покурим.

– Я не курю.

– Значит, я покурю, – зубы с такой силой скрежетали друг о друга, что челюсть вспыхнула болью. – Генеральчик! Дай свою тачку.

– Кирилл, только не натвори глупостей. Давай хоть с первой партией геморроя разберёмся? – Лёха догнал нас у выхода, когда мы с Витькой уже выбежали на свежий воздух.

– Вы камеры уже отсмотрели? – я прикурил, наблюдая за тем, как «сын» со всей дури колошматит каменную урну у заднего входа в участок. Мы с Лёхой морщились, представляя, как ему больно, но вмешаться не решались. Пусть спустит пар, а то засвистит скоро чайником.

– Чисто. К твоей тачке никто не подходил, – Генеральчик отдал мне ключи от своего «японца».

– Значит, сюрприз подкинули не здесь, – махнул другу, хлопнул по плечу Витьку и открыл дверь машины. – Где мамулька наша? Соскучился, аж уши трещат.

– Улетела в Турцию, – взревел Витька, продолжая вымещать злость на панели авто. Он лупил с такой силой, что ладони стали красными, примерно в цвет лица Лёхи, ошалело наблюдающего за пытками над своей красавицей. – А меня экстренно отправила в Питер.

– А ты?

– А я не полетел. Не мог не вернуться, понимаешь? Кирилл, я не мог!

– Тогда давай так, – вырулил с парковки, вклиниваясь в поток автомобилей. – Я сейчас делаю вторую попытку посадить тебя на самолёт, вот только обмануть меня уже не выйдет, сыночка.

– А мама?

– С мамой всё будет хорошо. Отец же не знает, где мать?

– Нет.

– Вот и я не знаю. А ты знаешь?

– Нет… – выдохнул Витя, изо всех сил пытаясь успокоиться. Смотрел на меня в упор, словно пытался мысли мои прочитать или в морду дать, я так и не понял. – Он вернулся. Опять приехал, чтобы всё разрушить! Знаешь, что с Мусей было? Не знаешь… Она ж слишком гордая, чтобы довериться и помощи попросить…

– Вить, я, конечно, сам узнаю всё, но ты можешь мне очень сэкономить время, которого и так мало, – я свернул на объездную в сторону аэропорта, где можно было спокойно встать в правый ряд и внимательно выслушать перепуганного пацана.

– Мама никогда не рассказывала мне подробностей. Эта тема стала табуированной, запретной, поэтому из фактов у меня только детские воспоминания. Они уже развелись, кажется, когда на нашу семью посыпались тридцать три несчастья. Сначала сгорела дача бабушки и дедушки, где мы с мамой поселились на лето, потом чудным образом вспыхнула проводка и в их квартире, дальше мы вновь оказались в доме отца, а через неделю за мной пришли…

– В каком смысле пришли? – я закурил, буквально впитывая каждое слово.

– Не помню, Кирилл, – Витька растирал лицо ладонями докрасна. – Помню, как они ругались, без конца ссорились. Но всё закончилось одним тихим вечером, когда отец, не повысив голоса, просто ушёл. Я притворялся, что сплю, наблюдал, как мама собирает наши вещи, а когда открыл дверь, наткнулся на тёток с какими-то бумажками в руках. Помню рёв Муси, помню её мольбу, но меня всё равно забрали, определив в какой-то интернат. Мне было лет семь, кажется, но я до сих пор помню запах хлорки, сладкого какао и монотонный звук детского плача, а ещё помню лицо матери.

– Тебя отец забрал? – в голове была такая каша, что без архива мне все воедино не собрать.

– Нет, мама с дядей Мироном, – Витька окончательно успокоился и с благодарностью принял из моих рук бутылку воды. – Мы ещё долго жили у него дома, а потом мама выпала из окна. Кирилл, скажи, что он с мамой ничего не сделает! Пообещай мне!

– На сколько улетела мать?

– Говорит, на две недели. Только ты ей не говори, что я приезжал к отцу.

– Я обещаю, что с твоей мамой ничего не произойдет…