Триумф в школе Прескотт

Эпилог. Бернадетт Блэкберд

Три месяца спустя…

Костер был таким высоким, что целовал небо; Он был сделан из старого картона и обрезков дерева, собранных с местных помоек, он был явным и гордым творением рук школы Прескотт. Я стояла перед ним в своей розовой кожанке Хавок, пока ждала, когда ко мне присоединятся парни.

Ты здесь, Бернадетт Блэкберд, подумала я с легким вздрагиванием губ. Прошел год с тех пор, как мы с Виктором поженились на этом участке, на участке, который теперь был нашим. Участок, который мы можем начать реконструировать, когда теперь Вик достиг всех рубежей, намеченных для него бабушкой Руби.

Черт, только пережить прошлый год было довольно-таки впечатляющим. А затем в конце концов оказаться здесь? Влюбленными? Как семья? Это был не просто хаос в школе Прескотт. Это было разрушение. Это был беспредел. Это была анархия. Это была чистая победа. И мы, блять, пережили все это.

Я достала пачку сигарет из своего заднего кармана моих кожаных штанов и засунула одну в рот.

— Огоньку? — спросил Хаэль Харбин, и я повернулась, чтобы посмотреть на него, стоящего рядом со мной с зажигалкой в руках.

Он предложил ее мне, и я наклонилась, оставляя сигарету между своими губами, пока смотрела в его глаза, цвета горького шоколада. Некоторые кусочки были немного слаще других, но не путайте это дерьмо с шоколадом «Milky Way».

— Я собиралась посмотреть, как близко смогу подойти к костру, прежде чем дым не успел меня выдать или волосы не вспыхнули, — я сделала резкий вдох, мои губы были накрашены в тот же красивый красный, который на вкус был как свобода и новые начинания, но, возможно, я просто поэтично рассуждала. В конце концов, цвет назывался «Победа».

— Больше никакого риска в этом году, Бернадетт. У тебя и так уже было достаточно случаев, когда ты едва избежала опасности, — его голос смолк, и я просто знала, что снова думал об этом, о тех последних, нескольких, ужасных моментах до того, как его отец выстрелил в меня.

До того, как он убил его. До того, как я умерла и вернулась к жизни благодаря рукам нескольких очень профессиональных врачей.

— Не надо, — прошептала я, прильнув к нему и позволяя его руками обнять меня за талию. — Перестань винить себя. Я уже говорила тебе: единственный способ, которым ты можешь получить мое прощение за этот момент, это перестать просить его и перестать чувствовать вину.

— Знаю, — пробормотал он со стоном, потираясь о мою голову. — Я пытаюсь, но это нелегко.

Я вспомнила словам мисс Китинг в последний день школы — ничто стоящее никогда не дается легко — и улыбнулась. В последнее время Бреонна была потрясающей. Она не только бывала няней, когда нам нужно было, но когда я лежала в хозяйской спальне в доме Аарона, выздоравливала и обкуривалась, чтобы пережить боль, она приносила мне много вкусностей. Видимо, ее мама была иммигранткой из Ганы, и она научилась от нее готовить. Последние несколько месяцев я ела то, о чем не слышала никогда в жизни.

Но было хорошо, похоже на поездку, пока я была прикована к кровати.

У меня было предчувствие, что мы с Бреонной станем друзьями надолго.

Ну, с ней и Верой — что не удивительно — и, возможно, Сарой Янг.

Мы проводили много времени вместе, учитывая все допросы и прочее дерьмо, через которое она заставила меня пройти, как только я достаточно поправилась, что отвечать. И все же, что бы не случилось в кампусе в тот день, это было бесспорная самозащита. Нельзя напасть с штурмовыми винтовками на кучку старшеклассников и не найти вины в нападавших. Тем не менее, чтобы избежать обвинений в незаконном хранении оружия, мы должны были дать ей показания под присягой, чтобы она могла использовать их в суде, о том, что именно произошло с момента исчезновения Хизер до того, как в меня стреляли.

Тем не менее, я не могла злиться на Сару Янг. Она выдвинула обвинения против отца Найла, его брата, против всех богатых, высокородных придурков, вовлеченные либо в круг торговлю людьми, либо в отмывание денег через фонд матери Тринити.

Тринити… Все, что я знаю, это что ее отец выгнал ее мать из дома. Пока Тринити живет с им, но до меня дошли слухи, что она больше не фигурировала в его завещании. Тем не мене, слухи все еще распространялись по Спрингфилду. Не важно, пошли ли они из школы Фуллер или из одного из районов Оак, мы всегда знаем и всегда слышим. Потому что мы — Хавок, и этот гребанный город принадлежит нам.

— Между Бриттани и моим отцом, — выдохнул Хаэль, но мы оба знали, как обстояли дела у Бриттани.

Не очень хорошо. Рич Пратт получил стипендию во Флориде, так что он уехал надолго. А Бритт пришлось объяснять папочке Форрест, что у нее более, чем один, потенциальный папочка ее ребенка. Ее подруга Дженифер — через связи Веры в социальных сетях — рассказала нам, что она начала работать в книжном магазине матери в центре Фуллера. Может, нахождение в окружении всех этих слов и всех этих миров внесут какие-то изменения в ее жизнь? В любом случае, это не наша проблема.

— Мы запросто можем сказать «между Офелией и Памелой»…Хаэль, семья по очереди прибирает беспорядок друг за другом. Это то, что мы делаем. Мы принадлежим друг другу, так что твои проблемы — мои проблемы, а мои…

Хаэль повернул мою голову к нему и поцеловал меня, стоя позади, оставляя меня бездыханной и жаждущей, как обычно происходило с мальчиками. Мы — ненасытные, дикие, маленькие язычники, увлекающиеся еженедельными вакханалиями. Как только мы переедем в этот дом — и подальше от иногда слишком наблюдательных глаз Мари, которая жила с нами — такие вакханалии будут происходить, скорее всего, через день. Или, возможно, каждый день, по крайней мере какое-то время.

Мы целовались, пока к нам не присоединились остальные парни, рассеявшись вокруг костра в переднем дворике старого, готического дома, которым дорожила Руби, который она оставила своей дочери, потому что, хоть она и знала, что Офелия была змеей, она не могла не позаботится о ней в последний раз.

Аарон и Оскар сели на старую скамейку, которую мы перетащили через лужайку, в то время как Кэл опустился в приседе на камень. Мы с Хаэлем оставались на месте, а Виктор руководил нами, как альфа-волк своей стаей.

— Есть одно письмо, — сказал он, показывая нам конверт, который ему передал адвокат во время встречи в понедельник. Он не прикасался к нему с тех пор, но оно лежало на стол несколько дней, задумчиво и молчаливо, храня все свои секреты в прессованной цветочной бумаге. — Вероятно, мне следует зачитать его вслух.

Он уставился на него, словно предпочел бы бросить его в огонь и смотреть, как оно горело, но его любопытство взяло вверх, и он, наконец, открыл его. Страница раскрылась в его руках, а Виктора застали за прочтением слов его бабушки Руби.

— Виктор, — начал он, когда моя кожа покрылась мурашками, и я вспомнила письмо Пенелопы мне, то, которое она оставила в своем дневнике и которое Сара Янг отдала мне, хоть и не должна была. Я читала его так много раз, что несмотря на то что теперь оно было запятнано слезами, я все еще помнила каждое слово в нем. Кроме того, я сделала сотни фотографий на телефон и загрузила их на облако, на всякий случай. — Мы не всегда получаем то, что хотим. Чаще всего мы не получаем даже то, что нам нужно. Твоя мать получила все, чего она хотела, в чем нуждалась, чего желала, о чем мечтала, чего вожделела, чего жаждала.

Не знаю, поэтому ли она превратилась в человека, которого я больше не узнавала, в того, кто, казалось, позабыл, какого это чувствовать, заботится или дорожить. Но поэтому я так и поступаю, потому оставляю все тебе.

Но только на этих условиях.

Я хочу, чтобы ты научился добиваться своего. Хочу чтобы ты учился — и точка. Хочу, чтобы ты был честным. В основном, я хочу, чтобы ты научился любить. Потому что любовь — самая могущественная из известных сил во Вселенной. Она противостоит логике и делает дураками всех нас, но еще она дает нам причину продолжать идти, даже когда вокруг мрак и кажется будто мир рушится.

Я люблю тебя Виктор, и потому оставляю тебе целый мир.

Виктор перестал читать, а затем опустил письмо.

Затем Хаэль отпустил меня, чтобы я могла подойти к Вику, и он притянул меня в свои сильные руки и прижал к себе, настолько крепко, что я знала, что он испытывал целую гамму эмоций, хоть и не признавался в этом.

— Целый мир…, — сказал он через какое-то время, выдохнув в мои волосы. Виктор слегка отстранил меня, чтобы мог своими большими руками обхватить мое лицо и поцеловать меня, пока я не стала ничем иным, как духом, сердцем и источником эмоций, которые взлетали и падали. — Она оставила мне целый мир, — он взглянул в мои глаза, а затем поднял взгляд, чтобы посмотреть на мальчиков — его мальчиков, наших мальчиков — прежде чем снова обратить свое внимание ко мне. — А теперь я даю его тебе.

Я знала, что он имел в виду деньги, возможности, контроль над городом, который мы все любим ненавидеть и ненавидим любить.

Но в его эбоновых глазах — да, мистер Дарквуд жив, ладно? — я увидела это на самом деле.

Целый мир.

— Я даю его тебе, — повторил он, а затем поцеловал меня, и я без сомнений знала, что не имел в виду лишь меня.

Он имел в виду всех нас. Всех шестерых.

Хавок

* * *

Год спустя…

Воздух был отравлен белой пылью. Она скапливалась везде, куда бы мы ни пошли на первом этаже дома.

Теперь, с полученным наследством Виктора, мы по уши погрязли в ремонте, который только сейчас приближался к своему апогею. Если честно, место было полным беспорядком. Дыры в потолках, отсутствовали кусочки пола, гипсокартон покрыт гнилью, из камина выпадали камни. Кухня отсутствовала, ванные были ямами, где раньше были туалеты, раковины и душевые кабинки (что было настоящим, гребанным позором, потому что Оскар сказал нам, что в этом месте все детали были оригинальными, пока Офелия не распродала их).

А теперь?

Казалось, почти невозможно вспомнить, что здесь были убиты Эрик и Тодд Кушнеры. На самом деле, я могла вспомнить это только когда находилась под кайфом и свет падал в спальню наверху как раз под правильным углом, и даже тогда это не имело значения, потому что они были гребаными педофилами, так что их смерть — не что иное, как благословение для мира.

В основном, я помню, как вышла здесь замуж в чертовски дорогом, черном платье от Lazaro, которое все еще висело в шкафу в доме Аарона. Зная, что его мать все еще, технически, владеет домом, а ее невозможно найти, мы не могли продать его. Тем не менее, мы могли продолжать выплачивать ипотеку и позволить Мари жить там, пока мы не найдем ее, чтобы она купила его.

Если мы вообще когда-либо найдем ее.

Не то, чтобы это имело значение.

— Выглядит чертовски потрясающе, — сказала я, стоя посреди почти законченной кухни. Здесь были шкафчики, столешницы и отверстия, в которые должны входить все приборы. Она выглядела…по-взрослому, странно и не похоже ни на что, где я когда-либо была. — Кто будет здесь готовить? Хаэль? Аарон?

— Ну, точно не я, — сказал Вик, и я фыркнула в согласии.

Мы оба дерьмово готовили. Со старшей школы ничего не изменилось. Ни черта. Ладно, ничего, связанного с готовкой. Много других вещей изменились.

Во-первых, влияние Хавок коснулось каждого уголка этого города, каждый темного пространства или тени, которая раньше казалась запретной. С нашими деньгами, с нашим опытом мы владели этим местом. К счастью, после того, как мы разобрались с «Бандой грандиозных убийств», все утихомирилось.

Я почти скучала по преследованиям Сары Янг. Почти.

— Я буду рад здесь готовить, — сказал Аарон, приподнимаем кусочек брезента и показывая варочную панель, встроенную в столешницу и готовую к использованию. Хотя все еще не было плиты с двумя духовками, холодильника и посудомоечной машины. — Черт, кухня роскошна.

— Мы будем готовить вместе, — проинформировал его Хаэль, создавая руками и пальцами рамку и прищуриваясь. — Я прямо вижу: я в фартуке, голый. Мой прекрасный муж со светлыми волосами Каллум массирует мне ноги после того, как я приготовил горячую еду.

Каллум фыркнул и ущипнул Хаэля за ухо, заставив его вздрогнуть и ударить в ответ, когда Каллум проверил свои способности садиться приседом на новой кухне. Как по мне, она очень даже достойна, чтобы в ней приседали.

— Я съем горячую еду и не против, что ты готовишь голым, но массаж ног? Насчет этого не знаю. Это тебе придется заслужить.

Хаэль просто выругался в адрес Каллума, когда Оскар остановился у задних окон, уставившись на двор и на серый туман, который двигался по земле. Я встала рядом с ним, и он обнял меня одной рукой, пододвигая ближе и прижимаясь губами к моей голове.

В последнее время он стал гораздо лучше переносить прикосновения. Однажды вечером он даже напился со мной и Аароном и рассказал нам, как раньше жаждал боли татуировок, боли прокалывания, потому что это был единственный способ, как он мог бороться с кошмарами о холодных руках его матери вокруг его шеи или с ощущение рук его отца на его горле.

Теперь все обстоит иначе. Для всех нас. Когда мы находимся после всего вместе, я больше не вижу его, стесняющегося прикосновений. Он даже позволяет теперь девочкам обнимать его, что было чем-то, что я никогда не думала, что увижу.

После того, как мы достаточно долго бродили по дому, мы вернулись на улицу, где девочки играли на солнце. Я получила удовольствие, видя их, изучающих двор и в кое-то веки не обращающих внимания на свои телефоны.

Черт, Берни, ты уже звучишь, как гребанный бумер. «В мое время…».

Но я ничего не сказала, просто изо всех сил старалась сохранить улыбку, которая медленно сползала с моего лица. Хизер много раз просила меня отвезти ее на могилу Пен, и это нормально, я пойду. Я не против. Даже если я верю, что моя старшая сестра переродилась далеко-далеко отсюда и что она нас не слышит, разговоры с ней ощущаются хорошо.

Тем не менее, после всех этих визитов, мне начала не нравится строгость ее могилы, предоплаченный участок с семейным надгробием, эпитафия Пенелопы была выгравирована на одной стороны надгробия, лишь нацарапаны ее полное имя и две самые важные даты ее короткого существования — даты, за которые в прошлом Памела Блэкберд.

Так что я приняла кое-какие меры.

Я не спала каждую ночь в течение недели, свернувшись в кресле, и размышляя над стихотворением, которое начеркала в блокноте, который дал мне Аарон. Даже после всей этой работы, я все еще была не уверена, что оно мне нравится, но такое настоящее проклятие художника, верно? Постоянная критика собственной работы и сомнения на ее счет.

В любом случае, я написала стихотворение.

Никогда не знала, что скучать — это так больно

До тебя.

Никогда не знала, что любовь — палка о двух концах.

Она резала.

Но самые лучшие части меня — мои воспоминания о нас.

Навсегда твоя сестра, навсегда твое сердце.

Оно не длинное, но я была ограничена размером надгробия, которое смогла добавить на участок Пенелопы. Очевидно, деньги были не проблемой, но никто не хотел читать какой-то огромный, возвышающийся кусок литературного творения, выгравированный на чей-то могиле. Оно должно быть коротким, милым и честным, и это то, что я попыталась сделать.

— Ладно, давай валить нахрен отсюда, — сказала я, указывая девочкам садиться в Эльдорадо.

Мы поехали в «Богоматерь Милосердия», на кладбище, где похоронена Пенелопа, и я очень, очень старалась не думать о Тинге, гонявшимся за мной на этом самом кладбище.

В итоге все мы вдевятером стояли у могилы вместе, разглядывая ее новый надгробный камень, который подходил этому месту куда больше, чем плоский и строгий блеск обелиска. После того, как мы оставили цветы и произнесли несколько вычурных, роскошных слов, которые были больше для нас, чем для нее, мальчики удалились, а осталась сидеть с Хизер.

Я притянула ее ближе и рассказала ей про Пэм. Не обо всех худших частях, потому что она была не совсем готова к такому. Но я объяснила ей, что Пэм и Нейл обижали Пенелопу и что теперь их обоих нет. Обоих ее родителей нет.

Слишком долго она сидела молча.

— Ты злишься, что я так долго ждала, чтобы рассказать тебе? — спросила я и гадала, не поискала ли она уже в Интернете их имена и не знала ли все.

Мы старались следить за интернет-активностью девочек, но, черт возьми, дети так легко находят способы обойти это дерьмо. Она могла откуда-угодно посмотреть увидеть новости или заголовки.

В первые недели после рейда мальчики не давали ей полного доступа в Интернет, пока шумиха не утихла. Но все же…я гадала, как много она на самом деле знала.

— Я не злюсь, — призналась она спустя мгновение, шмыгая, когда я обняла ее крепче и мы вместе взглянули на место упокоения Пенелопы. — Потому что ты пыталась обезопасить меня, — она посмотрела на меня, и я подумала, знала ли она, как сильно я по-настоящему люблю ее. Я говорила ей все время, но подобных вещей никогда не бывает слишком много. Хотела бы я смаковать каждый из таких раз, когда Пенелопа говорила мне эти три коротких слова. Я люблю тебя. — Я все еще скучаю по ним, — с сомнением сказала она спустя мгновение. — По маме и папе.

— Ты можешь скучать по ним, если хочешь, — сказала я ей, еще раз сжав ее. — Для скорби нет свода правил.

Так мы и сидели вместе, и она рассказала мне о всех своих лучших воспоминаниях о Пэм и Найле, а затем начала снова плакать, и я позволила. Я позволила ей и обнимала ее, а затем мы попрощались с Пенелопой и поехали домой смотреть фильмы, есть попкорн и плести косички, что у Аарона стало получаться лучше, но в чем Виктор все еще не преуспевал.

Девочки ходили в начальную школу Оак-Ривер. Мы с мальчиками построили империю. Наша любовь расцветала, крепчала и превратила весь мир в сон, от которого я никогда-никогда не хотела бы проснуться.

* * *

Пять лет спустя…

Мы с Верой заехали в ту же дерьмовую кофейню, у которой не было названия, лишь знак «Кофе» на окне, и мы с нашими напитками пошли в новый парк, который был создан на некоторые из денег наследства.

Черт, мы были серьезны, когда сказали, что останемся здесь и улучшим город. Школа Прескотт уже процветала под руководством Бреонны Китинг и изобиловала свежим финансированием для структурных улучшений и iPad, новыми столами и сотрудниками с соответствующими дипломами за плечами. Существовали консультанты по вопросам горя, репетиторы и внешкольные программы для матерей-подростков.

Потому что, несмотря на то, что я видела, как мой муж буквально пустил пулю в голову пятерым людям на прошлой неделе во время встречи с фанатичным мотоклубом, мы все еще оставались членами общества. На самом деле, мы прежде всего были членами общества. Мы просто убирали кровь, дерьмо и тьму, которая появлялись время от времени.

Это не в нашей натуре просто отсиживаться и отдыхать, попивать просекко из модных бокалов и жертвовать деньги налево и направо. Нет, мы должны править. Мы должны биться. Нам нужны кровавая баня и контроль.

А так в каждом районе, в каждом городе, в каждой стране все еще будет существовать андерграунд мы держали поводья и направляли темную лошадку.

— День татуировки? — спросила Вера после того, как мы допили наш кофе и снова начали идти.

Я кивнула. Потому что так и было. Прошло слишком много времени. Это было чем-то, что должно было случится несколько лет назад.

— День татуировки, — подтвердила я, посмотрев на нее.

Ее волосы больше не были сбриты. Вместо этого у нее были сияющие, рыжие кудри, который струились по спине. А еще, теперь Вера встречалась только с небинарными людьми и девушками. Она сказала, что завязала с мужчинами. Посмотрим, как долго это продлится. Я бы назвала ее пансексуалом, но на самом деле, она больше была пан-шлюхой. Что, очевидно, из моих уст звучало как комплимент. Я не стыжу людей, называя их шлюхой.

— Уверена, что хочешь этого? — спросила она, бросив на меня взгляд и осмотрев костяшки Х.А.В.О.К, которые уставились на меня в ответ, когда я проследила за ее взглядом, сгибая и разгибая пальцы. За прошедшие несколько лет я набила несколько новых татуировок. Одна была надпись «Пенелопа» на внешней стороне моего левого бедра. Другая — корона, начертанная на моей шее в ярких и завораживающих деталях. Были и другие, более бессмысленные, потому что не каждая татуировка должна что-то значить. Это ложь. Вам разрешено набить красивый рисунок, просто ради эстетичной красоты. — Высечь все их имена на своей коже?

Я подняла свою руку, чтобы осмотреть ее, а она смахнула ее.

— Это татуировка банды, а не любовников, — пренебрежительно сказала она, ее бледные глаза были подведены густой, традиционной для Прескотта подводкой. — Она всегда будет что-то значить для тебя. Я говорю о мальчиках. Все пятеро из них? Типо, навсегда? Только ты и они?

— Только я и они, — ответила я, потому что не думаю, что Вера поймет, если я попытаюсь объяснить, как на самом деле устроены наши отношения.

Это не просто «только» я и мальчики. Это мы. Мы — это единое целое. Семья. Они так же переплетены один с другим, как и они переплетены со мной. Мне потребовалось время, что бы это увидеть, но, когда увидела, я почувствовала некий всеобъемлющий покой внутри себя, этот же покой позволил мне расслабиться, когда я думала, что мое время пришло.

Теперь, когда я побывала там, когда видела смерть, я больше ее не боялась.

— Ты же знаешь Скарлетт Форс, так? — спросила я, а Вера в ответ закатила глаза.

— Я родилась и выросла в Прескотте, помнишь? Конечно, я знаю, кто такая Скарлетт-мать ее-Форс. Она приходила на похороны Стейси, разве нет? — Вера отбросила волосы и поправила свое пальто, пока мы шли.

Когда мы повернули за угол на улицу, где располагался тату-салон — место известно только как «Чернило» — я увидела их.

Пятерых мальчиков в черном, курящих сигареты.

Или, полагаю, теперь их можно просто называть мужчинами. Они давно уже не были мальчиками. Черт, они даже не были «мальчиками» в старшей школе, не так ли? Просто мужчины. Просто Хавок.

Аарон встал со своего места, когда моя грудь сжалась от этого переполняющего чувства, созданное из прекрасных вещей, счастливых мечтаний и надежды. Оно было похоже на светлячков, проносящихся в летней ночи или на пузырики в бутылке шампанского, которая ждала, когда ее откроют в честь праздника.

— Что там со Скарлетт Форс? — спросила Вера, и я потерла нос, чтобы поборот всхлип.

Что-то в сегодняшнем дне было эмоциональным для меня, хоть он и не особо отличался от какого-либо другого дня.

— Она как-то сказала, если ты не достаточно смел, чтобы рисковать ошибками, ты не заслуживаешь тихих побед.

— И что именно это значит? — спросила Вера, но если она этого не понимала, то еще не была к этому готова.

Так что я просто пошла дальше и позволила Аарону притянуть меня в свои объятия, словно прошло столько лет. На самом же деле прошло полтора часа, а этим утром мы трахались в нашей постели с размером на заказ, так что я определенно слишком драматизировала.

Но черт подери, если он не пах молодой любовью, розами и сандаловым деревом. Если его глаза не были похожи на зелено-золотой брак весны и осени. Цвет его волос, каштановые с сиянием красного и золотого, зависел от освещения.

— Ты здесь, — сказал он, его голос был пропитан немного темным удивлением.

Словно он никогда не сможет до конца поверить, что мы смогли так далеко дойти, что мы все еще вместе, что после всего, через что мы прошли, у нас было это.

— Я здесь, — прошептала я, когда Виктор фыркнула позади меня, а Эшли выскочила из Камаро, крича и прыгая вокруг нее, пока она пыталась похвастаться своим новым завирусившимся видео.

Вера прогнала ее, но она тоже улыбалась, потому что ей нравилось быть няней для нас. Иногда, когда мы забирали Эшли, при правильном свете я видела, как Вера смотрела на свою девушку, я знала, что она думала о Стейси.

— Ладно, давайте свалим отсюда нахрен и купим мороженное, — сказала она Эшли, пока Хизер и Кара отдыхали, расхаживали и вели себя отвратительно и на все четырнадцать лет.

Они не хотели и не нуждались в няньке, но еще они были часть Хавок, что шло в комплекте с опасностью. Так что, пока мы были в тату-салоне, они могли зависать с Верой. Можно было бы подумать, то это конец света, но они справятся.

— Довольно-таки холодно для мороженного, — предупредила ее Хизер, и Вера проворчала в раздражении.

— Тогда горячий какао? Или пицца. Или, не знаю, книжки или что-то в этом роде? Вам ребята, нравятся, бумажные книги? — Вера посмотрела на меня, ища подтверждения, и я пожала плечами.

Теперь мы могли позволить себе…что угодно. Правда, что угодно. Вот только мы не скупали все, потому что нам не нужно было покупать счастье. Мы нашли его в нашем собственном, темном, тихом уголочке мира, куда не заходила полиция, а люди были бедны, и все называли нас белым отребьем, но мы несли эту ношу с гордостью.

Все точно могло быть хуже. Действительно, существовали места и похуже. Но какое-то время было тяжело.

— Бумажные книги — это классика, — ошеломленно и уверено сказала Хизер. Потому что теперь ей было четырнадцать, и она, блять, знала все. — В цифровом мире мы все жаждем тактильных ощущений.

Кара фырнула, а я закатила глаза.

— Пошли нахрен отсюда, — сказала я, шлепнув ее по заднице, прежде чем Виктор притянул меня в свои объятия и обвил вокруг меня свое огромное тело

На минуту Хизер уставилась на нас, а потом кивнула и побежала за Верой, словно это она привела меня к мальчикам, а не я привела ее к Вере.

После того, как Вик нашел ее в лесах в тот день, она была привязана к нему, словно к отцу, которого она всегда должна была иметь. Хорошего. Сильного.

Как и всегда, Виктор пах янтарем и мускусом, он был большим, теплым, доминирующим, раздражающим, идеальным. Моя родственная душа с эбоновыми глазами — еще раз, эбоновыми, эбоновыми, эбоновыми — и темно-фиолетовыми волосами, в татуировках и гигантским членом, который принадлежал лишь одной, единственной женщине.

— Сделаем это, — промурлыкал он, облизнув мою шею сбоку, от чего я задрожала.

Оскар закатил глаза, но вообще-то он не был расстроен. Он просто любил язвить, придираться и острить, потому что именно так он выживал на протяжении стольких лет.

— Скучал по мне? — спросила я, и он поправил очки на своем идеальном носу, пока я осматривала чернила, тянувшиеся вверх по его шее и по его рукам.

Взгляд, которым он смотрел на меня, с глазами цвета надгробной плиты, тумана и полнолуний, освещенных звездами по краям, сказал мне все, что нужно было знать. Он скучает. Скучал. Он настолько же одержим, как и я, как и кто-либо другой из мальчиков.

— Конечно, нет. С чего бы ты это взяла? — спросил он, когда я ухмыльнулась и все равно обняла его, вдыхая отдаленный запах корицы.

Его волосы все еще были черными, он продолжал красить их, и это нормально. Он может проявлять свою боль так, как он считает нужным.

— Я занял тебе место, — сказал Кэл, сидя на одном из вращающихся стульев за стойкой.

Татуировщик посмотрел на это без всякого веселья, но при этом не сказал ни слова. Потому что мы все так же были Хавок. И до сих пор были лишь одна банда в Спрингфилде, которую вы бы не хотели злить.

— Вижу, — сказала я, когда он встал, а затем так же легко перепрыгнул через спинку стула, чтобы накрыть меня своим запахом хлопком и стиральный порошком Tide. Он пах как тальк и лосьон после бритья, и он все еще преподавал танцы в большой, красивой студии в южной части, которая не брала ни копейки. Его глаза все так же были голубыми, бесконечными и прекрасными, а его губы все еще были такими же, как у падшего принца. Его волосы были такими же золотистыми и напоминали солнце. — Спасибо. Потому что я знаю, что если бы не добралась в скором времени, оно было бы занято.

Мы неохотно отодвинулись друг от друга, когда я посмотрела на Хаэля.

Хаэль с рыжими волосами, все еще носящий ирокез, со шрамом на руке — подарком отца, который так и не полюбил его по-настоящему. Он все еще винил себя за то, что случилось со мной, и иногда просыпался от кошмаров, которые я разгоняла сладкой киской.

Мы были семьей, но еще были сломлены в каких-то смыслах. И это нормально. Никто не ждал, что мы исцелимся и станем примерными гражданами за ночь. Или за пять лет. Или вообще.

— Блэкберд, — сказал он, указывая своей рукой на стул, словно снова поступал по-рыцарски. Например, как чинить наши машины после той перестрелки, чтобы я снова могла разъезжать на своем Кадиллаке с откинутым верхом и развевающимся на ветру волосами с красными кончиками. Этот мальчик пах кокосовым маслом и машинным маслом, и он все еще игрался с винтажными машинами. Он просто проделал большую часть работы в гараже на пять машин, который Виктор построил рядом со старым дом. — Твой трон ждет тебя.

Я села, и кто-то — возможно, Вик — надел эту гребанную корону мне на голову.

Она больше была символической, в основном забавы ради.

Оскар опустился на колени рядом со мной, чтобы наблюдать. Он наблюдал, как тату-мастер почистил внешнюю сторону моей шеи и поместил дизайн, над которым мы работали несколько недель прямо туда, под мое ухо.

Пять имен.

Непросто буквы.

А имена.

— Шея — болезненное место, — сказал мне Оскар, его глаза были наполовину закрыты и защищающими. — Крайне.

Наши руки сплелись, и я закрыла глаза, вспоминая все сбои, ямы и преграды на пути, который мы прошли за последние полдесятилетия. Он все еще боялся иногда, все еще приводил меня в тату-салон, чтобы ощутить этот острый укол боли и напомнить себе, что физическая боль никогда не бывает такой сильной, как эмоциональная. Никогда. И еще: это нормально — чувствовать боль, истекать кровью и, возможно, плакать, хотя он сам никогда этого не делал.

Мальчики сидели со мной, пока мне набивали татуировку, а затем каждый набил свою (даже Аарон, у кого уже имя «Бернадетт» было выгравировано на его плоти).

Мое имя, их кожа.

Все мы были помечены и собраны вместе кровью, чернилами и дерьмом.

Затем, несмотря на то, что нам было немного больно, мы вышли. Мы тусили. Пили. Танцевали.

Мы пошли домой вместе, и это был лучший двадцать третий День рождения, о котором я могла мечтать.

* * *

Десять лет спустя…

— Берни, прекрати, — огрызнулась Хихер, ударив по моим рукам. С моих губ свисала сигарета, пока я отчаянно пыталась исправить прямые локоны, которые приклеились к ее лбу. Она была красивой — конечно, была, потому что я была сучкой Прескотта до мозга костей и я знала, как наносить макияж — но она продолжала суетиться, словно сомневалась в себе. — Моя пара скоро будет здесь.

— Ты знаешь, какое облегчение я испытала, узнав, что ты — бисексуал? — спросила я, потому что когда узнала, что Хизер собиралась пойти на выпускной с девушкой, то была в восторге.

Никто лучше меня не знает, какими хитрыми бывают парни. В конце концов, у меня таких пять.

— Ты уже говорила, и это странно, так что, пожалуйста, хватит, ладно? — попросила она, оттолкнув меня и проводя руками вниз по платью. — Думаешь, парень все равно бы предпринял что-то со мной? — она бросила на меня взгляд, который было не сложно понять.

Нет, есть три ребенка, с которыми лучше не связываться в школе Фуллера.

Только если вы не хотите, чтобы они вас уничтожили.

Некая странная, глупая часть меня почти хотела, чтобы Хизер пошла в школу Прескотт, особенно, когда директором была мисс Китинг. Теперь дела шли по-другому. Черт, весь Прескотт был другим. Весь Спрингфилд был другим.

Андергруанд все будет существовать. Всегда будет кровь, которую можно пролить. Хавок всегда будет этим править.

Оказывается для большинства вещей существует нечто, называемое золотой серединой. Для нас — это была школа Фуллер.

Оак-Вэлли слишком элитная. Богатые гротескны и непристойны.

Школа Прескотт слишком унылая. Здания и инструменты обучения могут быть новыми, но ученики все те же старые дерзкие ребята с юга, какими они всегда были.

Школа Фуллер казалась нормальной. И, когда Хизер посмотрела на меня теми же зелеными глазами, как мои, я обнаружила, что улыбалась. Иногда, когда я заходила в комнату и солнце светило под нужным углом, а в воздухе витал запах лимонного спрея для тела, который любила Хизер, потому что Пенелопа тоже его любила… я видела свою старшую сестру в младшей. У меня перехватило дыхание, и я была так чертовски уверена, что Пен вернется к жизни, что слезы подступили к глазам, а в груди сжалось, и мое сердце заколотилось.

Это никогда не было разочарование, когда я понимала, что Хизер — это Хизер, а Пенелопы больше нет, потому что я гордилась, кем стала моя младшая сестра. Я гордилась и собой, что вырастила ее, любила ее, дала ей жизнь, которую она заслуживала.

— Думаешь, я могла бы, скажем, просто ускользнуть отсюда и не говорить мальчикам о том, что я ухожу? — взгляд Хизер метнулся к лестнице позади меня, словно она беспокоилась, что Каллум мог сидеть там и наблюдать.

Он вытворял вещи и похуже с ее парами. Когда она попыталась пойти на свидание с каким-то придурком из Оак-Вэлли, парень вылез из своей машины и обнаружил, что Кэл уже сидел на крыше.

Достаточно сказать, что он так и не дошел до входной двери, чтобы постучать. Сначала Хизер была зла, но позже призналась мне, что если парень был недостаточно силен, чтобы пойти против Хавок, тогда он не стоит ее любви и нежности.

Черт подери, я любила этого ребенка.

— Думаешь, свинье могут, блять летать? — спросил Аарон, появившись из гостиной.

Теперь она была красивой, обклеенная фактурными обоями, которые я выбрала и поклеила сама, потому что даже несмотря на то, что деньги Руби теперь надежно хранились у Виктора, где им и положено быть, мне не нравилось платить людям за то, чтобы они что-то делали вместо меня. И несмотря на то что поклейка обоев была занозой в моей заднице, оно того стоило, потому что каждый раз, когда я на них смотрела, моя грудь наполнялась гордостью и я вспоминала, что с толикой сообразительности и настроенностью, можно было сделать все, что задумали.

Можно вырастить троих маленьких девочек, даже когда вы сами едва перешагнули стадию маленькой девочки. Можно влюбиться в пятерых прекрасно сломленных парней. Можно сеять хаос, разрушения, гоняться за беспределом и установить анархию, а в конце вы могли найти свой вид триумфа. Не важно выражался ли он в поклейке обоев или в управлении андергрундом, который действовал во тьме, буду непоглощенным ею.

В Спрингфилде все еще были наркотики, проститутки, убийцы.

Но Хавок всегда был рядом, всегда наблюдал. Молот справедливости был в наших руках, и мы не боялись использовать его. Детей не продавали, девочки не исчезали на трассе I-5²⁹. Не было копов, чьи руки не были бы связаны справедливостью, Хавок или и тем и другим.

Школа Прескотт была реконструирована, наполнена ноутбуками и iPad, учителями с дипломами, которые не заманивали девочек и не продавали их тела через веб-кам. Была танцевальная школа, где Каллум учил маленьких детей, которые не могли позволить себе дорогие занятие в любом из районов Оак, но чьи сердца были настолько преисполнены и готовы учиться, что они получали стипендии далеко-далеко.

— Бернадетт? — сказала Хизер, махая рукой перед мои лицом. Она и Аарон уставились на меня, ожидая, когда я выйду из задумчивости и вспомню, что моя младшая сестра, которую я так усердно старалась спасти, на следующей неделе заканчивает старшую школу. Идет на выпускной на этой неделе. Она поступает в колледж в Нью-Йорк, и мне одновременно грустно и радостно. — Ты же не пишешь снова в голове стихи, так? — спросила она, но я лишь обеспокоенно улыбнулась ей.

— Где Кара? — вместо этого спросила я, потому что не была готова прямо сейчас полноценное чувство в моем сердце.

Оно кипело и было преисполнено, и единственная причина, по которой меня не пугала его интенсивность, заключалась в том, что за последние десять лет я привыкла к этому чувству. Черт, парни Хавок — которых теперь на самом деле называть мужчинами Хавок — заставляли меня чувствовать это каждый чертов день.

— Прямо здесь! — сказала Кара, спускаясь по лестнице в черном, обольстительном платье, куда больше похожее на то, что надела я в старшей школе, чем платье Хизер. На ней было розовое платье с блестками, оно было данью уважения сестре, которую она и близко не помнил так, как я, но скучала по ней в той же степени.

Я курила сигарету, когда Кара спрыгнула и поцеловала меня в щеку, ее растрепанные, вьющиеся каштановые волосы собраны в пучок, но некоторые пряди выбивались из него и падали на щеки и лоб, напоминая мне Аарона.

Мой взгляд метнулся в его сторону, когда Кара поцеловала и его, очевидно тоже пытаясь совершить великий побег, пока нас не нашли остальные парни. Вот только…было слишком поздно.

— Я рассказала им, что вы обе пытались выбраться отсюда до того, как им выпадет шанс устроить прожарку вашим парам, — сказала Эшли в этой дерзкой манере пятнадцатилетней девочки, словно она, блять, знала все.

Хизер и Кара бросили на нее смертоносный взгляд, но Эшли было все равно. Она настолько очарована моими парнями, что иногда оговаривалась и в разговорах с другими людьми называла их папами. Еще она немного была стукачкой, когда речь заходила про сплетни о Каре и Хизер, но мы работали над этим.

— Ни за что, блять, на свете, — сказал Вик, с его губ свисала сигарета.

С каждым годом я убеждалась, что он не мог стать красивее, что я никогда не смогу найти его более привлекательным, чем годом ранее. И все, год за гребанным годом он доказывал мне, что я так сильно заблуждалась, что могла закричать от взгляда на него. Мой муж. Мой босс. Мой защитник. Мой эмоциональный клон.

Раздался стук в дверь, но я была не удивлена. Чтобы их парам вообще добраться до входной двери, им нужно было сначала пройти ворота и охрану. Я уже несколько минут знала, что он были на подходе.

— Я займусь, — сказал Каллум с ухмылкой Чеширского кота, хихикая, когда Хизер застонала, а Каллум присел на лестнице с жестокой улыбкой, украшавшей его рот. Оскар ждал рядом с новым iPad в руке, наблюдая, как открывалась дверь, с глазами цвета полнолуния и вдвойне загадочными. — Ну здравствуйте, — сказал Хаэль, потащив пару Кары и Хизер в комнату, схватив их за запястья. — Вы, должно быть, Броуди и Бейли. Кстати, хорошая аллитерация. Есть ли связь?

Бедные подростки выглядели наполовину обделавшимися, так что я шагнула вперед и дружелюбно похлопала Хаэля по плечу.

— Ты испугаешь их к херам, — сказала я, указывая сигаретой и желая быть одетой во что-нибудь хотя бы отдаленно напоминающее то, что могла бы надеть мама. Но опять-таки, это немного извращенно, не так ли? Предполагать, что наличие ребенка требует изменения стиля жизни. Думаю, что когда мы с мальчиками начнем спариваться, как кролики, о чем они мечтают последние десять лет, я все еще буду носить свои треники с изображениями розовых бит или штаны-сигареты с изображением светящейся тыквы. В любом случае, когда вы — королева Хавок, то могли бы надеть джинсы мом, толстых свитерах со свисающим материалом в области шеи, так ведь? — Привет, я Бернадетт, это Хавок. И пока вы не вредите нашим девочкам, вам ничего бояться.

Хизер снова застонала, а Кара на мгновение закрыла лицо руками, но слушайте, лучше так, чем если говорить будут мальчики. Каллум обыденно игрался со своим ножом, пока Оскар делал заметки на своем iPad в такой манере, что составление заметок было настолько же угрожающе, как игра с ножом.

Мы с Аароном сделали несколько фотографий, а затем отпустили детей идти своей дорогой. Чего мы им не сказали, это то, что весь вечер члены команды Хавок будут ходить за ними попятам, надев маски скелетов и выжидая в тенях. Но слушайте, мы предпримем любые меры, чтобы обезопасить их. В этом была суть всего, что я делала вплоть до этих пор.

Когда я позже плюхнулась на черный жаккардовый диван, из меня вышел вздох настолько сильного облегчения, что я даже не могла его объяснить. Такое ощущение…будто целое десятилетие я находилась в путешествии, а теперь это десятилетие подходило к концу. Хизер заканчивала школу и переезжала в Нью-Йорк учиться, пока Кара начинала свою жизнь в колледже в общежитии местного университета.

Такое ощущение…будто я каким-то образом достигла финиша.

У Хизер получилось. Она в безопасности. Она выжила.

Ты бы так чертовски гордилась мной, Пен, подумала я, когда заметила ее призрак, стоящий в углу, улыбающегося мне в самой красивой розовой юбке и с самой яркой розовой помадой, сияя так, словно весь мир полыхал лишь для нас. Не было конца тому, что я могла сделать и чего могла достичь.

— Я всегда гордилась, Бернадетт, — сказала она мне, когда я подавила слезы и попыталась спрятать свою реакцию от парней.

Конечно, прятаться от них никогда не удавалось. Потому что они всегда знали. За последние десять лет не было ни одного случая, чтобы они меня не заметили. Я рассеяно потирала один из шрамов на моем плече, где пуля Мартина прошла насквозь, и я грустно улыбнулась призраку Пен, пока она не исчезла, махая, оставляя за собой пустоту в моем сердце, которую мне пришлось заполнить любовью.

— Ты в порядке, женушка? — спросил Виктор, предлагая мне скотч, который я приняла благородными руками.

Алкоголь полился внутрь меня, на вкус он был как свежий фрукт и дуб. Это было куда приятнее, чем то дерьмо, что мы пили в старшей школе. То есть, если не брать в расчет то одно исключение — той крутой штуки, которую мы украли из пляжного домика Корали. Блять, такое ощущение будто это было миллион лет назад.

— Я в порядке, — заверила я, держа стакан в левой руке и беря другой дневник. С того момента, как Аарон подарил мне один на Рождество в выпускном году. Там-то я и написала первый черновик своего стиха. Есть что-то такое... интуитивное в том, как двигалась моя рука, как страница продавливалась под нажимом ручки. Потом, когда я была готова редактировать свой черновой вариант, я напечатала его на своем ноутбуке, переформатировав для электронного чтения. Я была чертовски близка к тому, чтобы опубликовать свой первый сборник стихов. Так как, ну вы знаете, что издаваться как поэт традиционными методами почти чертовски невозможно, я собиралась пойти по пути самиздату. Скоро, детка, я стану, мать его, инди-автором. — Просто перевариваю.

— Это чертовски тяжело, да? — спросил Аарон, привлекая мое внимание к нему, когда он сел рядом со мной на диван, напоминая мне о той нашей первой ночи в подготовительной школе Оак-Вэлли. Такое ощущение, будто момент был зеркальным, только вот вместо того, чтобы быть расстроенной из-за Памелы и Пенелопы, я радовалась Хизер и Каре. — Видеть, как они уходят со своими парами и извращенными намерениями. Кара буквально пускала слюни на этого парня Броуди. И разве не на выпускном большинство подростком лишаются девственности?

Я бросила на него взгляд, который говорил бро, ты помнишь, что мы делали в старших классах? Но не обратил на это внимание, разжигая камин, когда Хаэль доставал хворост из корзины и разжигал его для нас. Я бы хотела сказать Аарону, что подростки — гребанные шлюхи, но иногда родителям просто нужно закрывать глаза на такое, чтобы спокойно спать по ночам. Еще на прошлой неделе, когда обнаружила ее обнаженной с Броуди в бассейне, я дала ей огромную коробку презервативов.

Ей, блять, повезло, что это я наткнулась на нее. Парни Хавок опекают их чертовски сильно, ради их же блага.

— Девственность — это патриархальный, социальный конструкт, — напомнила я им, но это не слишком развеяло страхи Аарона. Он пригубил остаток своей выпивки, когда я хихикнула, позволяя своей ручке порхать над страницей, пока я думала начать новый стих. Иногда я сидела так часами, и ничего не выходило. Иногда мне приходилось выскользнуть из душа и взять первый попавшийся тюбик помады, чтобы начеркать беспорядочные слова на зеркале ванной. — В любом случае, с нашей командой они в безопасности. Это все, что имеет значение. Позволь им, принимать свои решения, находить свои трагедии и выкапывать собственные триумфы.

Я записала это, на всякий случай.

— Итак, — начал Хаэль, сидя на подлокотнике дивана напротив того, на котором сидели мы с Аароном.

Виктор с напитком подошел к камину, чтобы он мог положить руку на покров и уставиться на пламя. Оскар, на удивление, тоже пил сегодня. В основном, он был трезвым, пока остальные из нас напивались, и это прекрасно работало в случае возникновения кризиса, который необходимо разрешить. Так как мы все еще оставались Хавок, кризисы случались всегда, но мы каждый раз справлялись с каждым. Вместе. Как семья.

— Что, итак? — спросила я, постукивая ручкой по странице и смотря на него.

Его теплый, карие-медовый взгляд встретился с моим, его улыбки было более чем достаточно, чтобы мышцы между моими бедрами сжались. Я решила, что сегодня будет групповая ночь, что означало, что сегодня никому не разрешалось уходить в свою спальню. У меня вроде как был синдром пустого гнезда.

— Раз Хизер и Кара уезжают…, — Хаэль замолчал и пожал большими плечами. — Ты хочешь начать работать над детьми?

Я фыркнула и бросила на него взгляд, который очень четко говорил отвали и сдохни, Хаэль Харбин. Он разразился смехом от вида выражения моего лица, пока Кэл очень аккуратно снимал капюшон, показывая свои прекрасные, светлые волосы.

— У нас могут быть дети, — предложил он, лениво пожав плечом. — Или сначала можем попутешествовать. Я слышал Нантакет красивый в это время года.

— Нантакет, — фыркнул Аарон, рассмеявшись и качая головой, пока его золотисто-зеленые глаза горели удивлением. Как мы умудрились дойти сюда, до этого прекрасного счастливого конца, можно только гадать. Но мы смогли. У нас получилось. И все, что я должна была сделать, чтобы завоевать это, — умереть. — Нахрен Нантакет.

— Как насчет Парижа? — спросил Оскар, размышляя вслух, когда он, наконец, отложил iPad, ослабил галстук и снял обувь.

Его взгляд был резким и такой прекрасный, что, когда он остановился на моем лице, клянусь, я истекала кровью, и никогда не хотела, чтобы это прекращалось. Моя голова начала слегка кружиться, и было ощущение, что я всегда буду влюбляться в него.

— Париж? — спросил Вик, поворачиваясь со своими обсидиановым взглядом и тревожной улыбкой на его похотливо-угрожающих губах. — Ты, блять, думаешь, что мы впишемся туда? Если честно, я склонен к отдыху, который включается в себя трахаться, трахаться и еще трахаться. Он встал рядом со мной, и я перевела внимание с Оскара на него. Каждый раз был похож на удар поддых, но в самом лучшем смысле, словно из моих легких выкачали воздух, но я заплатила за привилегию умереть в таком темном блаженстве. — И да, лучше, если это будет включать обрюхатить тебя.

— О, оставьте ее в покое, — выдохнул Кэл, наливая себе еще, когда указал на мой дневник. — Как бы я не был склонен к тому, чтобы у Хавок был ребенок, у Берни есть другая мечта. Дайте ей писать стихи. Она, блять, прекрасный поэт.

— Не знаю, зайду ли я так далеко, — пробормотала я, а затем Аарон взял у меня из рук пустой стакан и сплел свои пальцы с моими.

— Думаю, мы все зайдем так далеко, — сказал он, а затем встал и поднял меня, даже когда мой разум начал переплетать слова вместе, словно художник масляными красками смешивал цвета на ее холсте.

Однажды была девочка, которая мечтала стихами и красивыми фразами.

Она быстро поняла, что жизнь, в самом что ни на есть лучшем смысле, несчастная, и в самом худшем смысле извращенно жестокая.

Ее мечты стали кошмарами, кошмарами из монстров, новых и старых.

А потому она призвала их, ее пятерых всадников, чтобы посеять хаос и раздор, чтобы провернуть беспредел и обозначить анархию, чтобы объявить о триумфе над всеми злыми, уродливыми вещами, которые она когда-либо видела.

Они пришли к ней, эти всадники, и в замен на их гнусную месть они забрали ее сердце и удерживали его в своих покрытых чернилами руках. Они пометили ее плоть с плотским наслаждением, но именно ее душу они жаждали больше всего. А она отдала ее им добровольно и без сопротивления.

— Твоя гениальность — драгоценность в пустыне мира, — сказал Оскар, прерывая мои размышления и заставляя мое сердце забиться быстрее.

Я обвила свои руки вокруг его шеи, и он вздрогнул. Но не так, как раньше, когда каждое прикосновение заставляло его вспомнить худшие части его детства, а так, как любовники, хорошо знакомые с телами друг друга, так, как две души находили успокоение друг в друге.

Потому что вот, кем они были, все пятеро из них: родственными душами.

Это, если вы верите в такие вещи.

Мы вместе поднялись наверх, снимая одежды, десять рук поклонялись моему телу и ласкали его. Когда я упала на постель, я упала в нее с пятью прекрасными монстрами. Пятью прекрасно сломленными парнями Хавок, ставшими мужчинами. Мы целовались, мы трахались, мы сливались друг с другом.

Вот так я и получила свое долго и счастливо, окутанная в чернила и прочее дерьмо. Окутанная гребанным Хавок.

Конфуций советует вырыть две могилы, прежде чем отправиться в путешествие мести.

Полагаю, он был прав.

Когда вы ищите мести, какая-то маленькая часть вас умрет…каким-то образом. Но из этого пепла возродиться нечто новое, нечто иное, нечто лучше.

«Когда вам врут все, когда у вас ничего не остается, вы понимаете, что единственная валюта, которая у вас есть, — правда. Так что у одного слова есть значение. В обещании заключается важность. А соглашение стоит могилы».

У истории есть две стороны, но обычно лишь одна из них правда. Я рассказываю свои правду, написала свои слова, рассказала вам свою историю. Вам решать, что с этим делать.

Мир зиждиться историями, построен из боли, очерчен красотой. Каждая история заслуживает, чтобы ее услышали.

Это моя.

Есть одно слово, которые вы не произнесете в школе Прескотте, если только не хотите, чтобы они владели вами.

Х.А.В.О.К

Хаэль, Аарон, Виктор, Оскар, Каллум.

И, конечно же, Бернадетт.

Прокричи «Хавок» и освободи нас, детка.

Кровью войдем — выйдем, ею истекая.