Земля любви

Глава 26

Две недели, проведенные вместе с мужем в Сан-Паулу, пролетели для Марии как одно прекрасное мгновение. Никогда еще она не чувствовала себя такой счастливой, и ей все казалось, что это не явь, а сон — сладкий сон, из тех, какие снились ей в далекой юности.

Жили они с Гумерсинду в отеле, в одном из лучших номеров, которые доступны далеко не каждому постояльцу. Завтрак им подавали в номер, затем Гумерсинду отправлялся в город по делам, а Мария шла в какой-нибудь парк или сквер, прогуливалась там по аллеям, отдыхала на лавочках среди цветников и дивилась своей беззаботной жизни, о которой она даже никогда не мечтала.

Но самое удивительное и прекрасное начиналось ближе к вечеру, когда возвращался Гумерсинду и они шли в ресторан. Поначалу Мария там очень смущалась — ей казалось, будто все на них смотрят. А потом осмелела — с удовольствием пила редкие дорогостоящие вина, вкушала диковинные блюда и слушала своего Гумерсинду, который рассказывал ей о том, что успел сделать за день. Затем наступал самый волнующий момент: Гумерсинду приглашал ее на танец, и она с замиранием сердца чувствовала, как его сильная нежная рука ложится ей на талию. От этого прикосновения у Марии всякий раз кружилась голова, пол уплывал из-под ног, но Гумерсинду легко и уверенно вел ее в танце — свою жену, свою надежную, терпеливую подругу, всей жизнью выстрадавшую эти мгновения счастья.

Опьяненные вином и танцем, они поднимались в номер, и для них наступала ночь любви. Да, это была любовь! Они любили друг друга как в молодости, как в первые месяцы после свадьбы. Его страстные признания, на которые он не отваживался даже в юности, будоражили кровь Марии, вскрывая в ней доселе неведомые и не востребованные прежде силы. В огне этой страсти сгорели без следа все прошлые обиды, и новый прочный сплав еще крепче спаял сердца двух немолодых, но искренне любящих друг друга супругов.

Как драгоценный дар восприняли они это чистое и светлое чувство, вновь озарившее их жизнь. Мария вся светилась от счастья, а Гумерсинду летал как на крыльях. Он был прощен ею и чувствовал это, хотя они и не вспоминали о его прошлых грехах. И Мария тоже окончательно уверовала в то, что была и остается единственной любимой женщиной Гумерсинду.

Эта внезапная вспышка чувств оказалась прекрасным предлогом к переезду в Сан-Паулу. Все сомнения в правиль ности такого решения отпали сами собой. Особняк был куплен. Добротный, уютный, просторный — вполне подходящий Для того, чтобы в нем начать новую счастливую жизнь.

Но прежде чем поселиться в Сан-Паулу, Гумерсинду и Марии надо было съездить в свой старый дом, на фазенду — собрать необходимые вещи, отдать кое-какие распоряжения по ведению хозяйства. И когда за окнами поезда показалась буйная зелень кофейных плантаций, сердце Марии защемило, Как-никак здесь, среди этих деревьев, прошла большая часть ее жизни! «А что же должно твориться сейчас в душе Гумерсинду? — с тревогой подумала она. — Не жалеет ли он о том, что купил этот особняк, что поторопился с переездом?»

и Гумерсинду, угадав ее мысли, ответил на них вслух:

— Не надо грустить, дорогая. Мы все сделали правильно. Я еще не стар, мне хочется попробовать себя в новом деле. А наша фазенда — в надежных руках! Анжелика управляется там не хуже меня. Но самое главное, что ей нравится этим заниматься.

— И все-таки ей трудно, бедняжке, — вздохнула Мария.

— Не забывай, это был ее добровольный выбор. Очевидно, так и должно быть. Бог не дал нам сына, зато одарил нас такой дочерью, которая вполне заменяет сына.

Анжелике действительно нравилось жить вдали от большого города, на родной фазенде. Здесь и дышалось легче, и работа была не в тягость, а в радость. Разумеется, это непростое дело — управлять кофейными плантациями, изо дня в день думать об урожае, который надо не только вырастить и собрать, но еще и выгодно продать. А кроме того, надо заботиться также и об огромном количестве людей, обрабатывающих плантации за ничтожную плату. По крайней мере Анжелика считала это одной из важнейших составляющих успешного ведения хозяйства — в отличие от большинства адешних землевладельцев.

Даже Гумерсинду, слывший в округе добрым и справедливым хозяином, не слишком утруждал себя заботами онаемных итальянцах.

А вот Анжелике пришлось всерьез задуматься над этой проблемой уже вскоре после отъезда отца. В тот день рабочим выдавали жалованье, а точнее, выяснилось, что выдавать-то им ничего и не надо, так как все они сильно задолжали лавочнику Ренату и обязаны расплатиться с долгами.

Такой порядок был заведен здесь давно, и Анжелике оставалось только издали наблюдать, как лавочник, тыча пальцем в платежную ведомость, а потом в свою долговую книгу, объясняет буквально каждому рабочему, что и на сей раз тому не удалось полностью покрыть долг. Рабочие реагировали на это по-разному: одни понуро выслушивали Ренату и отходили в сторону, другие громко возмущались, обзывая лавочника мошенником и вором. Крепкий молодой парень, чем-то напомнивший Анжелике Матео, высказался более конкретно, обвинив не только Ренату, но и Гумерсинду:

— Все вы тут одна шайка-лейка! Специально приписываете нам то, чего мы не брали в вашей лавке, чтобы никто из нас не смог рассчитаться с долгами и вернуться обратно в Италию!

Анжелика заподозрила, что парень не далек от истины. Если такая картина повторяется из месяца в месяц и люди никогда не держали в руках заработанных денег, то ясно, что их кто-то обманывает — либо лавочник, либо хозяин. А может, и оба вместе, как утверждает этот парень.

Когда Ренату закончил выяснять отношения с рабочими, Анжелика спросила его строго:

— Скажи, действительно ли этим людям платят так мало, что они даже не могут прокормить себя, или ты их попросту обманываешь?

Ренату и не подумал увертываться, объяснив, что подобная практика существует на всех фазендах, где он прежде работал: без приписок в долговой книге итальянцев здесь не удержишь, они сразу же разбегутся кто куда.

— Значит, ты делаешь все это с ведома сеньора Гумерсинду? — попросила уточнить Анжелика.

— Нет, он в такие мелочи не вникает, — ответил лавочник. — Но я же и сам знаю, как держать в узде этот сброд!

От такого хамского высокомерия Анжелику буквально передернуло. Она решила уволить этого типа сразу же, как только отец вернется из Сан-Паулу. А до той поры запретила Ренату делать какие-либо приписки.

— Боюсь, это не пойдет на пользу дела, — позволил себя заметить лавочник. — Сеньор Гумерсинду вряд ли одобрит вас, когда приедет и не застанет тут ни одного итальянца.

— Выполняйте мое приказание! — бросила ему Анжелика, борясь с искушением немедленно уволить этого зарвавшегося лавочника.

После того случая ей стало ясно, что надо кардинально менять взаимоотношения с рабочими. Вероятно, следует пересмотреть условия договора, заинтересовать людей, чтобы они сами хотели здесь работать и не помышляли об отъезде в Италию. Но как это сделать конкретно, Анжелика пока не представляла. Если бы здесь был отец, она бы посоветовалась с ним. А с Аугусту и говорить об этом бесполезно. Он хоть и рвется в депутаты, утверждая, что будет отстаивать интересы производителей кофе, но это не более чем предвыборная риторика. На самом же деле он ничего не смыслит в производстве кофе и оно его не слишком заботит.

Понимая все это, Анжелика тем не менее не собиралась препятствовать мужу в его намерении стать депутатом. Пусть попробует себя на ниве общественной деятельности. Может, у него что-то и получится. Во всяком случае, не будет маяться от безделья и волочиться за кухарками, пока Анжеика ездит по плантациям! А то он уже положил глаз на Флоринду, которая помогает на кухне Леоноре. Анжелика то сразу заметила, да и Леонора подтвердила ее догадку. Хорошо хоть Флоринда оказалась девушкой умной и верно рассудила, что место кухарки для нее гораздо важнее, чем сомнительная связь с хозяином. Словом, Аугусту получил от порот поворот, и Анжелика, убедившись в этом, поощрила молодую кухарку небольшой прибавкой к жалованью.

Теперь она была спокойна и не сомневалась, что в доме у пее — порядок, люди там работают надежные. Точно так же она не сомневалась и в другом: ей удастся сделать своими союзниками итальянцев, работающих на кофейных плантациях!

Несколько дней Анжелика напряженно думала об этом, и когда Гумерсинду приехал, у нее уже был готов четкий план преобразований на фазенде.

План этот был дерзким, рискованным, но в то же время и предельно простым. Гумерсинду изумился, услышав предложения дочери. Неужели она оказалась умнее, дальновиднее, да и попросту гуманнее, чем он сам? В какой-то мере Гумерсинду был уязвлен: как же, младшая дочка, девчонка, перещеголяла его! Но отцовская гордость и прагматизм Гумeрcинду, конечно же, взяли верх над его уязвленным самолюбием. Он полностью одобрил план Анжелики, да еще и от души похвалил ее.

А на следующий день выступил перед рабочими, сказал, что уезжает и официально оставляет вместо себя дочь, а потом перешел к главному:

— Прежде чем уехать, хочу предложить вам новую форму нашего сотрудничества.

Итальянцы, привыкшие к тому, что от хозяев не приходится ждать ничего, кроме очередного подвоха, недовольно загалдели. Гумерсинду же, невзирая на их ропот, продолжил:

— Во-первых, все долги, числящиеся за вами, в лавке Ренату, я списал, и с сегодняшнего дня они недействительны.

— Не может быть! Как же так? Что случилось? — послышались возгласы из толпы.

Гумерсинду пояснил:

— Теперь вы будете получать деньги на руки и сами расплачиваться ими в лавке! Ренату, отдай им все свои записи!

— Сеньор, это безумие! — воспротивился тот, однако под натиском толпы вынужден был расстаться с долговой книгой, которую рабочие тут же изорвали в клочья.

Гумерсинду подождал, пока страсти немного улеглись, и оглоушил растерянных итальянцев своим следующим заявлением:

— Я знаю, что многие из вас недовольны оплатой и хотели бы уйти отсюда. Так вот, вы теперь свободны! Да, именно так: свободны! Дочка, возьми у них контракты и порви! Я больше никого здесь не держу. Вы можете возвращаться к себе в Италию, ехать в любое другое место и голодать там в свое удовольствие!

— Сеньор, как же так? Вы простили нам долги, а теперь гоните нас?! — загудела толпа.

— Нет, я не сказал, что гоню вас с фазенды, — хитровато улыбнулся Гумерсинду, — но мне нужно, чтобы на ней работали только те, кому здесь нравится! Давайте ваши контракты, они больше не имеют силы.

Никто из рабочих не двинулся с места. Все разом умолкли. Дарованная свобода, как выяснилось, никого не прельстила.

— Верно ли я понял, — обратился к рабочим Гумерсинду, — что вы решили остаться здесь?

— Да! — ответили ему хором.

— Спасибо, — растроганно произнес Гумерсинду. — Я верил в вас. И теперь мне особенно приятно сообщить, что отныне вы все становитесь моими партнерами! Вот почему прежние контракты не нужны. Порвите их. Если не возражаете, то мы составим новый договор, по которому половина урожая будет принадлежать вам и делить его между собой вы будете сами.

— Нет, так не бывает! Они сошли с ума! И отец, и дочь! — пронеслось в толпе.

— Я понимаю, вам потребуется время, чтобы осмыслить это предложение и обсудить некоторые детали, — сказал Гумeрcинду. — Не торопитесь с ответом, обдумайте его как следует. А моя дочь ответит на все ваши вопросы.

Итальянцы тотчас же обступили Анжелику со всех сторон, ак Гумерсинду подошел обиженный лавочник:

— Я всегда полагал, что защищаю ваши интересы, сеньор Гумерсинду! И еще ни разу не встречал владельцев плантаций, которые бы поступали с работниками так, как вы.

— Но именно эти люди трудятся каждый день, чтобы мой кофе лежал в амбарах, а не осыпался на землю! — объяснил свои действия Гумерсинду.

— Простите меня за откровенность, но вы поступаете как дурак! — бросил ему вызов Ренату.

— Ты тоже прости меня за откровенность, но ты уволен!

Через несколько дней все итальянцы подтвердили свою готовность работать на новых условиях, и Гумерсинду смог с легким сердцем покинуть фазенду, оставив ее на попечение Анжелики.

В отличие от мужа Мария перед отъездом нервничала и даже плакала. Ей было жалко расставаться с родным домом, а жизнь в Сан-Паулу, о которой она прежде мечтала, теперь уже не казалась ей бесспорным благом.

— Как-то все сложится на новом месте? — поделилась она своими тревогами с Леонорой. — Тот дом еще надо обживать... А я уже стара...

— Не наговаривайте на себя, сеньора, — махнула та рукой. — Вы в последнее время особенно расцвели и помолодели!

— Я помолодела только с виду, а на самом деле у меня уже прекратились месячные. Это климакс, Леонора!

— И давно они прекратились?

— Нет...

— Ну тогда это может быть и беременность, — озорно сверкнула глазами Леонора.

— Ты с ума сошла! На старости лет? Такой позор?

— Но вы же замужняя женщина, дона Мария! Значит, никакого позора нет. Может, родите сеньору, Гумерсинду сына, которого он так ждал от вас всю жизнь!

— Нет, ты шутишь, Леонора, этого не может быть!

— А вы подождите немного, пока живот начнет расти. Тогда и поговорим.

Предположение Леоноры еще больше обеспокоило Марию. А вспомнив те бурные ночи, проведенные с Гумерсинду в Сан-Паулу, она и вовсе отчаялась. Конечно, Господь такого не прощает. Мария увлеклась, забыла, сколько ей лет, и тут же была наказана. Сеньора, у которой взрослые дочери и двое внуков, беременна! Стыд и срам! Позор!..

Еще не зная точно, беременна ли она, Мария уже сейчас боялась посмотреть в глаза дочери, зятю, мужу. На а Чуткая Анжелика сразу же заметила перемену в настроении Марии, но объяснила это по-своему и решила помочь матери обосноваться на новом месте.

— Мама очень волнуется накануне переезда, — сказала она Леоноре. — И я думаю, тебе стоит поехать с ней в Сан-Паулу. Рядом с тобой она не будет чувствовать себя беспомощной в новом доме, который еще надо как следует оборудовать, обставить мебелью. А в помощь тебе я отправлю нашего кучера Жувенала — вместе с экипажем и лошадьми.

Леонору обрадовало это предложение:

— Спасибо! Из Сан-Паулу я смогу чаще ездить к Бартоло, чем отсюда. На поезде это меньше двух часов. Ему трудно без меня там. Но пока мы не можем обойтись без тех денег, что платит мне сеньор Гумерсинду.

— Вот видишь, как все хорошо складывается, — подхватила Анжелика. — Ты будешь ближе к мужу и при этом поможешь моей маме обустроить городской дом.

— Да, сейчас моя помощь будет ей особенно нужна, — согласилась Леонора и по секрету рассказала Анжелике о своих подозрениях насчет беременности Марии.

Анжелику потрясло такое известие, но в отличие от матери она не увидела в этом ничего противоестественного. И еще больше укрепилась в правильности своего решения.

— Теперь ты просто обязана поехать в Сан-Паулу и быть там рядом с мамой. Так я буду спокойна за нее. В таком возрасте, наверное, трудно переносить беременность. А мне почемуто кажется, что твоя догадка, Леонора, должна подтвердиться.

По приезде в Сан-Паулу Мария заметно успокоилась — отчасти потому, что на нее сразу же навалилось много хлопот. Каждый день она вместе с Розаной ездила по магазин нам, выбирала мебель. При этом ей приходилось постоянно спорить с дочерью. Розана всякий раз предлагала купить то, что помоднее и поизысканнее, а Мария придерживалась более консервативных взглядов.

— Ты пойми, — говорила она, — я никогда не стану знатной светской дамой, и было бы смешно мне пыжиться, чтобы не отстать от твоей нынешней свекрови. Я была у нее в доме и чувствовала себя там неуютно. Да и твой отец тоже. Нам нужна простая, но добротная мебель, и не спорь со мной, пожалуйста.

Розана уступала матери, признавая ее право обустраивать дом по своему вкусу. Лишь детскую, в которой предстояло жить Маринью, Розана обставила сама. Забирать сына дом Жанет она по-прежнему не решалась, а Марко Антонио тоже на этом не настаивал, хотя и успел привязаться к маль чику, бывая в доме Гумерсинду.

С новым тестем у него сложились хорошие, доверитель ные отношения. Гумерсинду как-то обмолвился, что хотел бы вкладывать свой капитал не только в производство кофе, и Марко Антонио посоветовал ему обратиться к Франческо:

— У моего отца потрясающая интуиция! Иногда он вкладывает деньги в такое дело, которое многим кажется абсолютно невыгодным, а потом непременно оказывается в выигрыше.

Гумерсинду последовал совету зятя и вложил деньги в банк Франческо, став при этом его компаньоном. А поработав какое-то время бок о бок с Франческо, Гумерсинду однажды сказал жене:

— Ты знаешь, этот человек меня просто восхищает! У него безошибочный нюх на прибыль! Когда мы с ним только познакомились, он вместе с молодой итальянкой затевал производство макарон высокого качества, в которые надо класть очень много яиц. Это требовало больших затрат, а значит, и продавались такие макароны значительно дороже, чем у конкурентов. Поначалу их никто не покупал, Франческо нес убытки, но потом люди распробовали его продукцию и теперь не жалеют денег, предпочитают только «желтые». макароны, то есть яичные. Недавно Франческо закупил в Италии новое оборудование для своей фабрики. Но выиграл он не только в деньгах. Та молодая красивая итальянка стала его женой и в скором времени родит ему дочку или сына! Не правда ли, молодец? Ему можно позавидовать!

— Не завидуй. Я тоже рожу тебе дочку... А может, и сына! — огорошила его Мария. — Да-да, я не шучу. Теперь в этом нет никаких сомнений.