Золотые рельсы

Глава двадцать седьмая Риз

— Мы это миллион раз обсуждали, — раздается из спальни голос Джесси, такой громкий, что расслышать его сквозь дверь не составляет труда. — Призраки прошлого возвращаются в нашу жизнь, и мы стреляем им в головы навылет. Стреляем без малейших колебаний!

— Я помню, о чем мы говорили, — сухо отвечает Кэти.

— Тогда какого черта этот подонок делает здесь, в нашем убежище?

— Он убил двоих «Всадников». Они меня прижали, и он застрелил обоих. Может, и третий не ушел бы, но я промахнулась.

Джесси молчит, очевидно, переваривая новости. Я ничего не вижу, кроме грубой деревянной двери, но легко могу представить его там, в спальне.

Кроме бороды, которой не было, когда я встретил его три года назад, он не слишком изменился. Думаю, единственная причина, почему он не признал меня сразу, — это то, что за три года мальчишка меняется внешне куда больше, чем мужчина. Я стал крупнее с того дня у Ллойдов, на несколько дюймов выше и обзавелся колючей щетиной, так как не брился с того чертового ограбления поезда.

— И все же это — Малыш Роуза, — после паузы говорит Джесси. — Ему нельзя верить, неважно, в кого он там всадил пулю.

— Джесси, у него метка на предплечье — наполовину законченная роза, такая же, как у моего отца и твоего брата.

— Такая же, да не такая! У Уилла была роза целиком, и он мертв, Кэти. Мертв! Как и твой отец. Эта метка ничего не значит, раз она не закончена, и этот ублюдок ездит с «Всадниками розы».

— Ты ошибаешься. Думаю, парню пришлось несладко эти последние годы, и наконец ему выпал шанс сбежать. И доказательство — то, что он не причинил вреда ни мне, ни Шарлотте, особенно учитывая, что времени у него было предостаточно.

— Шарлотта была…

— В дилижансе, который он угнал из Викенберга, — заканчивает Кэти. — Она приехала ко мне узнать имя моего стрелка.

— Ты ей сказала?

— Нет, конечно.

Шарлотта, сидящая рядом со мной, озадаченно хмурится. Не могу поверить, что она купилась на эту сказку про Ната.

— Не стоило брать их с собой.

— Чтобы они видели, куда я направилась? Это знание останется при них. Ты же понимаешь, что бандиты Роуза никого не оставят в покое? Да они бы выбили это из ребят, поймали бы их и все вызнали, и что нам тогда делать?

— Тогда надо было…

— Нет, Джесси. Не надо, ты это знаешь. Легко так говорить, но ты бы и сам не смог.

— Смог бы, чтобы защитить нас.

— Черт возьми, но они еще совсем дети! Они даже младше, чем были мы, когда попали в ту заварушку, и мы хотя бы могли рассчитывать друг на друга! А у них никого нет.

Вон рядом со мной вздрагивает, словно до нее наконец доходит, в каком мы положении. Я бы поспорил насчет детей, думаю, мы давно повзрослели, но предположение Джесси, что Кэти следовало бы прикончить нас, пугает. Странно. Я думал, у этой женщины нет материнского инстинкта, но она так яростно защищает тех, кто в беде… Из нее точно получится прекрасная мама. Джесси Колтон, вот кого мне надо опасаться. А тогда на ферме Ллойдов он показался мне доверчивым и веселым парнем.

— А на кого было рассчитывать той семье? — продолжает он. — Я был там меньше чем за неделю до резни. Я тебе говорю, надо пристрелить Малыша, и дело с концом, а девушку завтра отвезем в город. Если она захочет, пусть заберет себе награду за его голову, главное, чтобы здесь их не было. От них только проблемы, вдвоем нам всегда было лучше.

— Что за бред, Джесси! Я прекрасно помню случай, когда ты отправился бы на тот свет, не приведи я такую «проблему». Так ты мне веришь или нет?

Долгое молчание.

— Я верю тебе.

— Тогда пообещай вести себя хорошо. Мы справимся с этим. Вместе.

— Как? Оставим их здесь навсегда? Потому что это единственное, что гарантирует нам безопасность, и мне это совершенно не нравится.

— У каждого есть самое важное, заветное желание. Похоже, что у нас и Малыша оно совпадает.

— Ты имеешь в виду, он хочет, чтобы «Всадники розы» перестали существовать? Чтобы банда распалась?

— Нет, зло не исчезает оттого, что люди разбегаются. Единственный способ для него по-настоящему освободиться от прошлого — если их не будет в живых.

— Как и для нас.

— О чем я и толкую. У нас с ним одно желание. И если мы заключим верную сделку, все будут довольны и пойдут своей дорогой.

— Значит, наконец пришло время пустить их вдело?

— Думаю, да.

Наверное, они говорят о каких-то деньгах, о которых я не знаю, но меня это не касается. Я не возьму их денег. Я не возьму ничего, что заставит меня опять встретиться с бандой. Может, я трус и предатель и ни на что не гожусь, но я не двинусь навстречу Лютеру Роузу даже за все золото мира.

— Вон, — говорю я и отворачиваюсь от двери, — давай я научу тебя стрелять из ружья.

— Но Кэти запретила стрелять.

— Мы будем учиться держать ружье и целиться.

Мягкий утренний свет только-только осветил землю за окном. Видимость еще не слишком хорошая, но раз у Вон самый чуткий слух из всех нас и она способна услышать врагов, пока мы спим, чертовски важно, чтобы она освоила азы ружейной стрельбы. Она переводит взгляд на дверь спальни, словно спрашивая: «Разве ты не хочешь знать, о чем они будут говорить дальше?»

Но я уже слышал достаточно. Колтоны не слишком старались говорить потише, значит, все это не такая уж тайна, и когда придет время открывать карты, они сами все скажут. Мне нужно отойти в сторонку и подумать, какой картой отыгрываться.

— Так ты хочешь научиться или нет?

— Хочу.

— Хорошо. Тогда пойдем.

— Приклад должен плотно упираться в плечо вот так. — Я показываю пальцем на ямку под ключицей. — Отдача будет гораздо больней, если не прижать приклад изо всех сил. Не нужно низко опускать ствол. Помнишь, что я говорил? Конец ствола должен быть на уровне глаз. Стреляет не ружье, а ты — из него.

Она кивает и повторяет попытку еще раз.

Мы занимаемся этим уже полчаса. Вон поднимает приклад к плечу и ствол на линию глаз, потом опускает. Снова и снова она упражняется с разряженным винчестером, но получается все так же неестественно. Мы можем пробыть здесь весь день. Она слишком старательно все обдумывает, вместо того чтобы позволить своему телу выучить движение и просто-просто выполнить его.

— Ты слишком много думаешь.

— Как же еще мне это делать? — говорит она обиженно. — Так много этапов.

— Нужно довериться себе немного. Поверить собственным рукам.

Вон опускает винчестер и сердито смотрит на меня. Тот метод, которым Босс учил меня точнее целиться, сейчас не работает.

— Когда ты пишешь, — я стараюсь найти понятный для нее пример, — ты сидишь и корпишь над каждым словом?

— Иногда, — признает она.

— И помогает?

— Нет, обычно нет. Иногда мне нужно двадцать минут, чтобы написать одно предложение, и оно даже не будет удачным. Но иногда я себе разрешаю делать ошибки. Я просто пишу и пишу, а деталями занимаюсь потом.

— Взгляни на это так же. Когда ты концентрируешь свое внимание на отдельных этапах, в итоге ничего не получается. Но если ты просто доверишься своим рукам, то сделаешь все правильно.

— Это худшая аналогия, что я слышала. Между письмом и стрельбой ничего общего.

Я указываю на ведро, которое поставил в нескольких шагах и которое служит мишенью.

— Просто прицелься. И ради бога, не думай так долго.

— Я стараюсь.

— Лучше старайся.

— Но для этого нужно думать.

Я поднимаю руки.

— Боже правый, сдаюсь!

Ее губы складываются в… черт возьми, в улыбку. Я не видел у нее такого выражения лица с тех пор, как она указала на нас в салуне в Викенберге, и в результате я оказался у дерева наказаний. Но то была улыбка мести. Эта — другая, легкая и чистая. Она заставляет ее лицо светиться.

Я вдруг понимаю, что до сих пор толком не разглядел эту девушку, и теперь от этого взгляда у меня словно что-то сжимается внутри.

За нашей спиной раздается скрип, и с крыльца вперевалку сходит Кэти, придерживая рукой живот.

— С этого момента учитель — я.

— Просто помни, о чем я тебе говорил, — бросаю напоследок я Вон. — Я не такой плохой учитель и знаю, что имеет значение.

— Джесси хочет с тобой побеседовать, — сообщает мне Кэти. — В доме.

Вот оно. Человек, который всерьез намеревался меня застрелить, хочет со мной поговорить один на один.

Кэти переключается на Вон и начинает урок.

— Все у тебя в голове. Тебе нужно быть быстрее всех. Лучшей из лучших. Самой-самой.

Что за чушь. Наоборот, надо перестать думать и освободиться от напряжения. Боже, помоги нам, если случится беда и только Вон услышит ее приближение.

Джесси Колтон стоит в проеме двери в спальню в расслабленной позе. Руки у него сложены на груди, ноги скрещены, он излучает уверенность.

По моему опыту, есть два типа мужчин, которым свойственна такая поза. Это задиры, привыкшие блефовать, и люди, которые честно заработали свои шрамы в бою и не раз смотрели смерти в глаза, но сумели, ухмыляясь, ускользнуть из ее лап.

Кажется, Джесси из числа последних.

— Кэти говорит, ты помог ей в переделке. Я должен сказать тебе спасибо, — он протягивает руку.

Я не куплюсь на это. Я слышал, как он час назад упрекал Кэти, что та не пристрелила меня, а теперь излучает дружелюбие? Я ему не верю, но понимаю, что чем дольше просто стою и не пожимаю его руки, тем более подозрительно выгляжу.

Я протягиваю руку.

Его пожатие уверенное и цепкое, он скорее сжимает, чем трясет мою руку, затем подтягивает меня ближе и другой рукой поднимает рукав моей рубахи, открывая розовый шрам. Он разглядывает его, и губы его сжимаются плотней.

— Это ты убил ту семью?

— Нет.

— Почему?

— Почему? — эхом откликаюсь я, — Ас чего бы мне это делать? Мне или еще кому-то? Ллойды были хорошими людьми. Я на них работал и жил с ними под одной крышей. Никто не заслужил того, что с ними случилось.

Джесси слегка приподнимает брови, но отпускает мою руку.

— Кэти сказала, что Роуз взял тебя в банду, потому что ему был нужен еще один человек. Но мне кажется, это дурацкая отговорка.

При нем пара одинаковых ремингтонов, точь-в-точь как тогда, в нашу первую встречу. Я стал крупней и выше, но Джесси Колтон все же заставляет меня почувствовать себя маленьким. Ладонь его руки лежит на рукояти одного из пистолетов. Он ждет объяснения, и я боюсь, если отвечу неверно, это будут мои последние слова.

Но, боже, как же я устал врать!

К тому же я подозреваю, что Джесси все знает. Он быстро соображает и, думаю, догадался, что сюда меня привела монета. Он тогда совершил ошибку. Не стоило после убийства Уэйлана Роуза обчищать его карманы и седельные сумки. Надо было просто уйти восвояси.

— Вы были у Ллойдов примерно за неделю до их гибели, — говорю я. — И дали мне золотую монету за то, что я позаботился о вашей лошади.

— Я помню.

— Босс наполовину вырезал розу на моей руке, когда нашел ее.

— Какое это имеет значение? — Лицо Джесси спокойней некуда, прищурившись, он смотрит на меня немигающим взглядом. Он все еще притворяется, что он — не тот стрелок, что прикончил Уэйлана Роуза.

— Вам виднее.

— Я помню монету, что дал тебе, не потому что это что-то важное, а из-за ее сомнительной стоимости. Обычные три доллара, но цифры стерты, плюс монета опилена с краев. Так иной раз поступают отпетые мошенники — спиливают немного золота, а потом пытаются расплачиваться облегченными монетами как ни в чем ни бывало. Глупо, однако, было спиливать цифры. Такую никто не возьмет. Вот я и дал ее тебе. Подумал, что ты сможешь ее расплавить, найдешь ей какое-то применение.

— Босс сказал, это монета его брата, тот возил ее с собой повсюду. Он собирался прикончить меня, но я сказал, что мне дал ее ковбой.

Джесси побледнел.

— И что?

— И когда он спросил меня, узнаю ли я ковбоя, я ответил: «Да».

Джесси сгребает меня за ворот и швыряет об стену, я кашляю, задыхаясь.

— Я знаю, это вы убили Уэйлана Роуза, — говорю я, хватая ртом воздух. — Вы — тот наемный убийца.

— Да заткнись ты, — рычит Джесси. — Ты ничего не знаешь. Ничего!

Я указываю подбородком на его руки, которые все еще сжимают мою рубашку:

— Неплохая реакция для невиновного.

— Ты мне минуту назад сообщил, что твой босс думает, будто я убил его брата. Это значит, что я и моя семья под угрозой. Как еще я должен реагировать?

— Ну, например, — говорю я, отталкивая его, — можно вернуться к началу и поблагодарить меня за помощь Кэти.

Он отступает, проводит рукой по своим темным волосам. И вновь сверля меня взглядом, шипит:

— Для начала, если ты хотел бежать из Викенберга, какого дьявола ты делал в нашем доме? — Я не дурак отвечать на такие вопросы. — Ты знал, что эти ублюдки гнались за тобой, — рассуждает вслух Джесси. — Ты боялся, что тебе от них не отделаться, и тебе были нужны сведения, чтобы их задобрить. Поэтому ты каким-то образом выяснил, где я живу и наведался к нам.

— Ноя ничего не сделал с этими сведениями. Обстоятельства изменились, я убил тех парней, когда они меня настигли.

— Ничего не сделал? — прорычал Джесси. — Погляди вокруг, мальчик. Нам пришлось бежать из дома. Наши спины теперь помечены крестом, как и твоя. — Он отворачивается, вновь поворачивается ко мне, опять отворачивается. Правая рука сжата в кулак у бедра.

— Ну, вы закончили с благодарностями? Это все?

Он заметил, что я гляжу на его кулак, и разжимает пальцы. Потом подходит еще ближе, вытянув палец в дюйме от моего носа.

— Я благодарен тебе за помощь Кэти, и все же готов тебя прикончить. По твоей милости мы все теперь в опасности. Если ты хочешь загладить свою вину. Риз Мерфи, ты должен встретиться лицом к лицу с этими дьяволами, как и мы все.

Он выходит, а я стою неподвижно, целый и невредимый.

Когда Босс грозил мне, его угрозы были более чем убедительны. Он перемежал вопли с ударами кулаками и сапогами, так что на следующее утро синяки напоминали мне о его гневе. Так же было и с моим папашей.

Но сейчас каким-то образом дела обстоят не лучше. Джесси Колтон практически пальцем меня не тронул, но я прочувствовал каждое его слово. Они, эти слова, бьют наотмашь, хотя и не оставляют синяков, но от этого они не менее болезненны.

Я сползаю на пол, закрыв лицо ладонями.

Вон была права. От этого не сбежишь. Если я хочу новой жизни, придется ее заслужить.