Золотые рельсы

Глава двадцать девятая Шарлотта

Когда Малыш Роуза заходит в конюшню, я чищу щеткой гнедую, чтобы согреться. Только выскочив на улицу, я обнаружила, какой нынче свирепый мороз, но гордость не позволила мне вернуться в дом: ушла так ушла.

— Там все готовятся спать. — Я вижу пар от его дыхания. — Теперь, когда вернулся Джесси…

— Я останусь здесь.

— Слишком холодно.

— Неважно.

— Ну а для меня важно. — Он морщит лоб. — Я прекрасно устроюсь тут. Иди в дом.

Конюшня невелика. Стойла узкие, в единственном свободном отсеке свален инвентарь — ведра и мотыги, лопаты и подставки для седел. Сегодня еще и ветер, такой сильный, что продувает куртку насквозь. Он даже прогнал сову, которая печально ухала где-то в соснах. Ночевать здесь будет холодно и неуютно даже под кучей одеял.

Я вспоминаю, как оружие Малыша лежало все три ночи на кухонном столе, а мы с Кэти забирали Свое в спальню. Его поведение не вызывало подозрений, он ночевал в отведенном ему месте и никому не причинил вреда. То, как он обращался со мной в дилижансе, так непохоже на него нынешнего, словно там, на бесплодных равнинах Аризоны, это был другой человек.

— Для меня тут слишком холодно, — наконец говорю я. — Не понимаю, почему ты должен это терпеть. Один из нас может спать в комнате на матрасе, другой — на полу.

— Справедливо.

— Что было за столом?

— Ужин.

— Черт возьми, ты прекрасно понимаешь, я имею в виду разговор, при котором мне не разрешили присутствовать.

— Мой бог, Вон, — смеется он, — всего несколько дней с такими, как я, и ты уже сквернословишь, как разбойник.

— Между нами нет ничего общего, и тебе стоит это запомнить. Так о чем же они хотели поговорить?

Он пожимает плечами.

— Как нам быть с бандой Роуза. Джесси был тем самым стрелком, которого Кэти наняла отомстить за отца. Он сказал об этом.

Значит, та сказка про «Ната» была просто ложью. Она не собиралась помочь мне. Ей просто нужно было защитить свое убежище.

— Джесси поможет мне справиться с парнями, — продолжает Малыш. — Никому из нас не будет житья до тех пор, пока мы не покончим с ними, так что придется придумать план, как с ними разделаться.

— Вот в чем дело, значит? — я швыряю жесткую щетку в ведро в углу. — Я застряла здесь, как в плену, а все решают свои дела? И какого дьявола мне нельзя было присутствовать при разговоре?

— Видимо, они предполагали, что ты так отреагируешь, — он небрежно машет в мою сторону.

— Они все равно должны были сказать это мне в лицо, признать, что мое положение их не заботит.

Малыш нахмурился.

— Джесси и Кэти ждет смерть, если банда Роуза отыщет их. То же самое относится ко мне и к моей матери. Но что такого страшного произойдет, если ты не найдешь стрелка? Твоя мама останется при семейном капитале и станет женой предпринимателя! Не такая уж ужасная участь.

Кровь у меня закипает.

— Но ты понимаешь, надеюсь, что брак означает, что… Что он ее насильно… И ей придется… — Малыш смущенно морщится, и я понимаю, он не подумал, что после свадьбы мужчина ведет жену в спальню, и неважно, хочется ей этого или нет. — И хорошо, если он не убьет ее сразу. Дядя Джеральд не хочет ни с кем делить состояние. Он хочет владеть им безраздельно. Посему прошу извинить, что меня так занимает неотвратимая угроза моей жизни. Моя мать уже в беде, а ты и Колтоны окажетесь в опасности, только если поедете навстречу банде и вас поймают. Пожалуйста, скажи мне еще раз, что я преувеличиваю и что мои беды ничего не значат!

Он стоит молча — слабый лунный свет падает на его распухший нос — ив конце концов отводит глаза.

Я иду мимо него к дому.

Поговорив открыто с Кэти насчет ее лжи про «Ната» («Я сказала то, что должна была сказать») и спросив Джесси, не согласится ли он припугнуть моего дядю перед тем, как ехать искать бандитов («Я больше не наемный стрелок и никогда им по-настоящему не был»), я ухожу в спальню расстроенная и злая.

Я слишком взвинчена, чтобы спать, поэтому пишу при свете лампы в своем дневнике, лежа на кровати, и не собираюсь прерываться, когда появляется Малыш.

— Прости меня за те слова о свадьбе, я как-то не подумал.

Я поднимаю взгляд от дневника, но больше ничем не показываю, что слышу его извинения. Возможно, это глупо с моей стороны, но я сейчас в таком состоянии, что на большее не способна.

Он берет подушку и второе одеяло, оставленные мной в ногах кровати, и устраивается на полу. Когда он ложится и исчезает из поля зрения, в комнате наступает такая благословенная тишина, словно я снова одна.

— Расскажи мне свою историю, — вдруг просит он. — Ну, кроме ужасного дяди.

— У меня нет никакой истории, — сухо отвечаю я, хотя, наверное, лучше было объяснить, что мне не хочется разговаривать.

— Как же так? Ты же писатель? А они откуда хочешь вытянут историю, хоть из кучи навоза.

Я закатываю глаза, хоть ему этого и не видно, и продолжаю писать. Я описываю то, что видела на празднике открытия Тихоокеанской и Аризонской Центральной, хотя это бессмысленно, так как это событие наверняка многократно освещено во всех газетах. Но это отвлекает меня от мрачных мыслей и немного успокаивает.

Он приподнимается на локтях, так что я вижу его лицо.

— Почему ты хочешь быть журналистом, Вон? Эти репортеры сочиняют почем зря, а газеты печатают их выдумки. С тем же успехом ты могла бы писать романы.

Ну, хватит. Я захлопываю дневник, заложив его карандашом.

— Из-за того, что в газетах печатают неправду, а люди читают и принимают ее за проверенные факты. Именно поэтому так важно, чтобы пресса была честной и объективной! Да это самый важный вид писательского ремесла! Я думала, ты-то с этим согласен. Если то, что ты о себе рассказываешь, правда, то в газетах перевирали твою историю бессчетное число раз.

— Это ваше семейное ремесло? Я должен благодарить за жуткие истории о самом себе твоих родственников?

— Нет, моя мать — повитуха, а мой отец был коммерсантом.

— Был?

— Он умер на прошлой неделе. — Он бледнеет: «Ох!»— Я не хочу говорить об этом. Честно говоря, вообще не хочу разговаривать.

Я кладу дневник на тумбочку. При этом у меня задирается рукав, открывая ссадину от веревки, которой я была связана в дилижансе.

— Мне очень жаль, — произносит Малыш, глядя на мое запястье.

— Настолько жаль, что ты готов помочь мне с дядей?

Он тяжело вздыхает.

— Возможно, на твоего дядю не подействуют словесные угрозы, — говорит он. — И тогда придется перейти к действиям и применить оружие, а я для этого не гожусь. Мне осталось сделать всего несколько выстрелов, и свои последние пули я приберегу для Босса и его парней. И на этом все. Потом я дам зарок. Ты это понимаешь, Вон?

Он смотрит мне в глаза, и в его взгляде я вижу искренность. Я ведь сама уверяла его в том, что нужно измениться, настаивала, что нельзя вечно бегать от своего прошлого, и все же его ответ вызывает у меня раздражение. Нет, я понимаю и принимаю его доводы. Но все еще в замешательстве, ведь до сих пор ненавидела Малыша Роуза, так как считала, что у него нет никаких моральных устоев.

Я поворачиваюсь к нему спиной.

Мгновение спустя он гасит лампу, и комната погружается в темноту.

Нет смысла отрицать очевидное: я осталась одна. Рассчитывать ни на него, ни на Кэти и Джесси не приходится, так что мне самой придется искать стрелка. Я уеду завтра на рассвете, когда все будут еще спать.