Золотые рельсы

Глава пятая Риз

На рассвете мы скачем на север вдоль пересохшего русла Хассаямпы. Я следую по пятам за Джонсом — синяки на боку и боль в разбитой челюсти напоминают, чтобы я держался подальше от Босса. Однако Лютер то и дело поглядывает на меня.

Наверно, после этой заварушки в поезде, он думает, что я могу накликать беду просто потому, что неправильно дышу. Меня раздражает этот непрерывный надзор, но я не говорю ни слова. Джонс чувствует, что я не в духе, и изо всех сил старается меня развеселить.

— Что будешь делать со своей долей? — спрашивает он.

Все члены банды имеют право на долю добычи, кроме меня — чтобы получить свое, я должен отыскать того ковбоя. Босс записывает, сколько мне должен, на внутренней стороне обложки своей Библии, а пока мне перепадают крохи— их хватает на выпивку и городского парикмахера, но прожить на эти центы невозможно. Это лишь один из способов держать меня на привязи.

— Мне доля не положена, забыл? — напоминаю я Джонсу.

— Ну, тогда потом, — отвечает он.

— Да мне и о том, что сейчас творится, подумать некогда, а ты про будущее спрашиваешь. А как ты?

— Куплю себе когда-нибудь хороший участочек земли.

— Когда же это будет?

Он пожимает плечами. Этот незамысловатый диалог немного согревает ту часть меня, которая обычно молчит, мертвая и опустошенная.

Мы удалялись от места грабежа довольно быстро, но старались не загнать лошадей. Босс едет впереди, Де Сото, словно собственная молчаливая тень, замыкает цепь. Вчера вечером мы оказались уже далеко к западу от Финикса, а теперь, с той поры, как вышли к Хассаямпе, едем по берегу реки. Наша цель — Викенберг, приходящий в упадок шахтерский городок, в котором нет железной дороги. Он расположен в стороне от больших трактов, так что добраться туда непросто даже дилижансом. Неплохое местечко, чтобы выяснить, не назначена ли новая награда за наши головы.

К нам с Джонсом присоединяется Диас.

— Босс хочет, чтобы ты ехал с ним, Мерфи, — он наклоняется ближе и добавляет: — Кстати, с днем рожденья.

— Он у меня был вчера, — огрызаюсь я.

— Ну, мы были немного заняты с тем поездом.

— Разве не так принято отмечать восемнадцатилетие?

Диас хмыкает.

— Не хватало только виски и девочек. Тебе нужно было повеселиться прямо поезде, развлечься с той хорошенькой блондиночкой.

Джонс хихикает, но я хмурюсь.

— Похоже, Мерфи не нравятся девчонки, которые могут его пристрелить, — замечает Диас. — Ясное дело.

— Ну да, ей так хотелось побыть со мной, что она держала меня на мушке.

К чему говорить, что во время работы — в поезде или еще где — времени на всякие глупости попросту нет? Диас знает это не хуже меня и все же презрительно ухмыляется.

— Сделай нам всем одолжение, сходи в бордель, когда мы будем в городе. От твоей постной рожи меня тошнит.

Он пришпоривает лошадь и скачет вперед.

Я несколько раз сплевываю, хотя во рту у меня сухо.

Во второй половине дня показывается Викенберг. Он вырастает прямо из прерии, — это всего несколько кварталов; здания, в основном одноэтажные, такие же серые и скучные, как окружающая местность.

Босс приказывает въезжать в город небольшими группами или парами. Мы часто так делаем в подобных ситуациях — чтобы лишний раз не привлекать внимание. К тому же, если вести об ограблении поезда с нашим описанием пересекли Территорию и достигли здешних мест, не нужно, чтобы нас запомнили как компанию из восьми всадников.

Хриплым голосом Босс отрывисто раздает команды:

— Кроуфорд, Баррера, Де Сото — поедете вместе, найдете кузнеца. Если нужно, поменяйте одну-две подковы. У вас свои дела, да только потребовалось переобуть лошадей. Джонс, ждешь здесь до наступления сумерек. — Он поворачивается к Диасу и Хоббсу: — Вы двое отправляетесь за мной примерно через полчаса. Не сидите у меня на хвосте. Мерфи? — Босс поднимает руку. — Ты готов?

Я не удивлен тем, что еду с ним. После вчерашнего он не выпустит меня из виду, и уж кто-кто, а мы с ним на пару точно не вызываем подозрений. Мне восемнадцать, ему около сорока. Мы вполне могли бы быть отцом и сыном, решившими немного отдохнуть и выпить. Правда, сходства между нами особого нет, хотя как знать? Я не смотрелся в зеркало почти полгода. Может, россыпь веснушек у меня на носу исчезла, а в волосах появились седые пряди и теперь я выгляжу как брат-близнец Босса? За эти три года мои руки делали такие вещи, на которые раньше были неспособны. Может, и их владелец изменился до неузнаваемости.

Я пришпориваю Девочку. Это хорошая лошадь, тихая и послушная. Через день после того, как бандиты забрали меня, Баррера украл ее под покровом ночи неподалеку от Ла-Паса. Возможно, она была для кого-то единственным средством к существованию.

— Как ее кличка? — спросил я тогда.

— Если б я знал! Когда я выводил ее из стойла, она отзывалась на прозвище Чика[3].

Убогое имя для лошади, но в то время большинство парней из банды называли меня пацаном, и я решил, это лучше хоть какая-то кличка, чем никакой. Я стал звать кобылу Девочкой, но всякий раз, забираясь в седло, пытался придумать ей более звучное имя и разработать план побега.

Прошло три года — она по-прежнему Девочка, а я все еще с этими мерзавцами.

Однажды я попытался сбежать. Ни к чему хорошему это не привело.

Мое единственное спасение — тот ковбой.

Мы выдвигаемся на запад от Хассаямпы в сторону городка. Я стараюсь так же легко и уверенно держаться в седле, как Босс. По обеим сторонам главной улицы Викенберга возвышаются глинобитные и каркасные дома — жилье, конторы и магазины, и люди в них не имеют представления, кто въезжает в их в город.

Босс снимает шляпу перед женщиной, выбивающей ковры у входа в гостиницу, улыбается ребятишкам в запряженном лошадью фургоне перед лавкой. «Магазин Эттера» написано на фронтоне под двускатной крышей. Сюда мы точно заглянем перед отъездом. Боссу понадобятся еще бинты для раненой руки, да и наш рацион в последние два дня был никудышным. Баррера стряпает отлично, но даже он не способен соорудить съедобный ужин из ничего.

Мы проезжаем немного вперед и наконец останавливаемся у салуна. Повязка на руке у Босса спрятана под длинным серым плащом, и большинство людей никогда бы не догадались, что его вчера подстрелили. Но я замечаю, как он чуть вздрагивает, перекидывая ногу через седло, вижу гримасу на его лице, когда он привязывает лошадь у коновязи.

Я делаю то же, что и он, угадывая его намерения. Мне нет нужды задавать вопросы. Мы поболтаем с местными, узнаем новости. Если тут слыхали о нападении на поезд или слишком пристально рассматривают приезжих, мы запасемся самым необходимым и уедем как можно скорее. Если же вести об ограблении не добрались до здешних мест и народ будет приветлив… Тогда ночлег на постоялом дворе, который мы только что миновали, и ночь с веселыми девочками станут для парней заслуженной наградой от Босса.

Я следую за ним по улице, освещенной слабым декабрьским солнцем. В салуне почти пусто, только бармен протирает стаканы и пара выпивох играют в карты. Пространство тонет в полумраке — свет едва просачивается снаружи через грязные окна. Когда за нами захлопываются двери, бармен поднимает голову.

— Виски для меня и мальчишки, — заказывает Босс. Он облокачивается на стойку, бармен ставит на нее два стакана, и я ловлю свое отражение в зеркале за его спиной. Вид у меня усталый и помятый. Веснушек почти не видно из-за загара, но ирландские черты моего отца не так-то легко стереть. Моя мать — мексиканка, чьи предки считали эту землю своим домом задолго до войн и передела границ; теперь она стала называться Аризоной. Я совсем не похож на мать, но очевидно сын своего отца. У меня его квадратная челюсть, и волосы лишь немного темнее его соломенной шевелюры. От матери у меня только темные глаза, но они стали теперь совсем узкими. Может, потому что я все время щурюсь от солнца, или из-за того, что за последние три года мне пришлось увидеть много такого, на что лучше никому и никогда не смотреть.

Бармен наливает нам виски и затыкает графин пробкой.

— Вы, ребята, нездешние, — говорит он, подвигая в нашу сторону стаканы. Это утверждение, а не вопрос.

Босс выпивает виски одним глотком и заказывает себе еще.

— Мы здесь проездом.

— Слыхали о нападении на поезд у Хила-Бенд?

— По правде говоря, нет. Всю неделю в седле. А кто ограбил?

— Пока неясно. Вообще мало что известно. Знаю только, что компашка верховых сорвала большой куш и на их совести убийство шерифа.

Я кручу в руках стакан и, наконец, отпиваю глоток — никогда не умел пить виски залпом, слишком обжигает горло, не хочу к этому привыкать никогда. Я видел, что бывает потом. Отличные парни звереют, а плохие становятся еще хуже. Отца трезвым я не помню, но помню времена, когда он хотя бы просил прощения за то, что набрасывался на меня; тогда он еще был способен испытывать чувство вины. А убежал я из дома, когда он совсем потерял человеческий облик и стал злобным демоном, который только и делал, что пил, оскорблял и дрался.

— Вот досада, — заявляет Босс. — Сначала дилижансы, теперь поезда. Стало опасно путешествовать.

— Что верно, то верно.

Бармен наливает себе стаканчик и чокается с Боссом. Они оба залпом глотают отраву.

За спиной заскрипела дверь.

Я оглядываюсь через плечо и вижу входящих в салун Диаса и Хоббса. Они кивают бармену и садятся за ближайший столик.

Я делаю вид, что занят своим виски. Босс продолжает болтать — прощупывает ситуацию.

Мне удается опустошить стакан наполовину, когда в салун входят еще двое. Один, приподнимая шляпу, здоровается с барменом, назвав его по имени. Явно местный, вероятно, хороший знакомый, но лицо бармена становится холодным и подозрительным. Он переводит взгляд с пришедших на нас. Неожиданно воцарившаяся тишина дрожит от напряжения, словно готовая вот-вот распрямиться пружина в капкане.

Босс тоже это чувствует.

— Нам, пожалуй, пора. — Он высыпает на стойку пригоршню монет, это с лихвой покрывает стоимость вылитого.

Вдруг бармен наклоняется, ища что-то под стойкой. Мы с Боссом хватаемся за оружие.

— Руки не прятать, — раздается голос позади. — Поворачивайтесь медленно и спокойно.

Мы замираем, убрав руки от кобуры. Я двигаюсь неторопливо, как было приказано, однако Босс делает это проворнее. Он любит играть со смертью.

У входа в салун стоит тощий человек с такими же тощими усами. На нем длинная куртка, в руке пистолет, он держит нас на прицеле. Еще один сидит за столом для покера, третий — справа, недалеко от меня. Еще двое устроились рядом с Диасом и Хоббсом.

— Я не понимаю, — медленно произносит Босс. — Что все это значит?

Худой отодвигает полу куртки и демонстрирует серебряную бляху на груди. Это помощник шерифа.

— Парни, вы арестованы за ограбление поезда Южно-Тихоокеанской железной дороги в среду у Хила-Бенд.

— Вы взяли не тех людей, друг, — отвечает Босс. — Советую вам поискать получше.

— А я вам советую убрать оружие и выходить по-хорошему, иначе нам придется вытаскивать из салуна трупы.

Босс достает пистолет стремительнее, чем бросается гремучая змея, но здесь слишком много стволов, они во всех углах комнаты, и все направлены на нас. Кроме того, за нами стоит бармен, который, конечно, уже достал дробовик из-под стойки и целится нам в спины. Против нас шестеро, и они сильнее. Даже в лучшие времена, без пулевого ранения в правое плечо, Босс не справился бы с таким количеством противников.

— Вы арестовываете всех невиновных, проезжающих через ваш город? — спрашивает он.

— Вы такой же невиновный, как я — федеральный маршал. Кроме того, — добавляет помощник шерифа, — у нас есть свидетель.

Двери распахиваются, и на пороге показывается силуэт входящего, он встает рядом с помощником шерифа. Створки перестают раскачиваться, и становится видно лицо, платье, испачканное спереди кровью, растрепанные светлые волосы. Ошибиться невозможно.

Это та самая девушка с поезда.