Золотые рельсы

Глава тридцать шестая Шарлотта

Деревья простояли в снегу всю ночь. Нет даже легкого ветерка, и утром снег окутывает ветви, словно на них белые перчатки.

Только когда я спускаюсь с холодных гор, покидая едва видную тропу, следы снежной бури становятся не так заметны. К югу равнина выглядит одеялом из лоскутов грязно-белого снега и пыльной желто-бурой земли, расстилающимся до самого Прескотта.

Я выехала на рассвете, никого не предупредив.

Риз так и не пришел в спальню, а когда я прокралась на кухню после ночи, полной беспокойных обрывочных снов, он спал на стуле у очага, неловко свесив набок голову. Без шляпы его разбитое лицо было проще рассмотреть. Во сне оно выглядит моложе и кажется умиротворенным. Риз так часто смотрит на мир враждебно, что терзания накладывают на его лоб печать морщин и на загорелом лице застывает мрачное выражение. Но во сне он не похож на того человека, который накануне вечером выгнал меня из комнаты и чьи глаза горели гневом. Сейчас он выглядит так, что я едва подавляю искушение разбудить его и попрощаться.

Но я знаю, этого делать не стоит.

Я весь вечер избегала его. Кэти, должно быть, все слышала, по крайней мере, его возмущенные крики, потому что, когда я вытирала посуду, сказала:

— Когда кто-то указывает нам на наши ошибки, вполне естественно протестовать. Бывало, Джесси меня укорит, и я ему как выдам в ответ! Но иногда мы видим других лучше, чем себя. По крайней мере, в главном.

Меня раздражает, что она защищает Риза, а не старается утешать меня. Хуже того, я с отвращением понимаю, что она права. И Риз был прав.

Я хотела использовать их историю, их жизнь, как ступеньку в своей будущей карьере. Я это признаю. Но причина не только в моих репортерских амбициях. Просто единственным способом не вспоминать лужу крови, растекающейся под головой Паркера у меня на глазах, было заняться тем, что приносило утешение, — писать. Я делала это для себя, не думая об ущербе и задетых чувствах других.

А хотела я только одного — призвать к порядку своего дядю. И Риз снова был прав, когда сказал, что меня проблемы моей семьи важнее, чем любые катастрофы, сотрясающие мир Колтонов. Я слишком увлеклась поисками того, кто согласится мне помочь, не попытавшись сделать что-нибудь сама.

Пришла пора это исправить. Очерки полной превратностей жизни Риза, Кэти и Джесси напишет кто-нибудь другой, а я вместо этого займусь своей собственной историей.

Вряд ли мне предстоит приятное времяпрепровождение. В конце концов, люди, рискнувшие сунутся в логово льва, редко выбираются оттуда невредимыми. Но я видела, как уверенно и спокойно Риз идет навстречу своим демонам, и готова встретиться с тем, что поджидает меня, с гордо поднятой головой.

Моя цель — Прескотт.

Сегодня суббота, прошла ровно неделя с торжества по поводу открытия в столице железной дороги, и на улицах стоит разительная тишина по сравнению с моим предыдущим приездом. Довольно тепло и сыро, копыта гнедой чавкают по грязи. Только в затененных уголках на карнизах и крышах домов сохранились остатки снега, которые не смогло растопить солнце.

В квартале от почты я достаю свой дневник и листы из дядиных конторских книг, списываю цифры в дневник, потом вырываю чистый лист и набрасываю письмо. Закончив с ним, машу встречному мальчишке с мешочком соли под мышкой, и он подбегает с противоположной стороны улицы. От холода у него покраснел нос.

— Отнесешь это на почту и отправишь по адресу? — и я протягиваю ему лист бумаги с адресом «Юма инквайрер» на имя редактора Рут Додсон.

— На какие деньги? — спрашивает мальчишка. — Послушайте, мисс, мне в игры некогда играть. Мне мама уши надерет, если я не принесу ей соли.

Я вручаю ему мелочь для оплаты почтовых услуг.

— Возвращайся после того, как отправишь, и я дам тебе целый доллар.

Он смотрит на монету в моей руке. Я взяла ее из кувшина на полке в доме Кэти. Когда мы убирались в первый день, я заметила, что она хранит там немного денег. Мне неловко, но я непременно все верну.

Мальчик хватает мелочь и, развернувшись на каблуках, мчится в сторону почты. Я думала, он спросит, почему бы мне самой не сделать это, но, полагаю, награда оказалась слишком заманчивой.

Мимо с грохотом проезжает экипаж, взлетает в небо птица, бьют часы на здании суда.

Моего посыльного нет слишком долго.

Когда я почти уверена, что меня засекли, дверь почты открывается и выходит мальчишка. Я вздыхаю с облегчением. Меня наверняка узнают, но пусть это произойдет позже, не сейчас. У меня есть еще одно дело.

— Отправил? — спрашиваю я подбежавшего мальчика.

Он кивает.

— Давайте доллар.

— Только если пообещаешь никому об этом не рассказывать.

Он пожимает плечами:

— Как скажете, мисс.

Я отдаю ему заработанную монету, он засовывает ее в карман и убегает, не попрощавшись. Я осматриваю уличу. Непохоже, чтобы кто-то слышал наш разговор.

К зданию почты подъезжает дилижанс. В него грузят холщовый мешок с письмами и посылками. Даже если кому-то придет в голову просматривать корреспонденцию, адрес на моем конверте написан детской рукой. Но я все же медлю, ожидая отправки дилижанса. Его колеса оставляют узкие следы на грязной улице. Я стою неподвижно еще минуту после того, как он скрывается из глаз. Проходит еще пять, может быть десять минут, — достаточно для того, чтобы дилижанс покинул город.

Можно ехать в контору «Морнинг курьер», это всего в квартале от суда. На улицах становится оживленнее, на меня то и дело поглядывают. Наконец я останавливаюсь перед двухэтажным кирпичным зданием. Над аркой окна красуется вывеска со словом «Курьер» по белой штукатурке. Я привязываю лошадь и направляюсь внутрь. Не успела за мной захлопнуться дверь, как мужчина в запыленной рабочей одежде подбегает и внимательно изучает дядину гнедую. Он смотрит в мою сторону, я скромно улыбаюсь в ответ. Его намерения выдает неискренняя улыбка и то, с какой скоростью он удаляется.

Он не понимает, что мне это на руку.

Я спешу наверх, где находятся кабинет мистера Мэриона и печатная машина. Ежедневная газета — редкость в этих краях. Наборщики уже трудятся, верстая буква за буквой завтрашний номер. Наборные кассы высокие, словно трибуны, но в несколько раз шире. Это зрелище и пугает, и вызывает восторг. Только подумать, буквы, прячущиеся в ящичках, позволяют напечатать на газетных страницах все, что угодно. Один из работников замечает меня и указывает головой на приоткрытую дверь кабинета. Разумеется, мне нужен редактор. Иначе зачем женщине посещать типографию?

Я киваю и стучусь. Голос из кабинета приглашает меня войти.

Приоткрыв дверь, я вижу Джона Мэриона, склонившегося над столом и что-то лихорадочно строчащего. Он поднимает голову, чтобы поприветствовать меня, и я поражаюсь его невзрачной наружности. Стиль письма главного редактора «Курьера» отличается мощью и помпезностью, так что я ожидала увидеть мужчину выдающегося, по меньшей мере оставляющего впечатление великолепия и могущества, но у него клочковатая борода и неприметное узкое лицо. Темные волосы зачесаны назад, поэтому я ясно вижу недоумение в его глазах, когда он поднимает голову, чтобы поприветствовать меня.

— Чем могу быть полезен?

— Извините, что беспокою, мистер Мэрион. Я знаю, вы человек занятой. Глядя на ваших сотрудников, я понимаю, что моя просьба необычна, но…

— Так в чем дело? — это сказано неприветливым тоном, но выражение его лица вполне дружелюбное. Таков характер, видимо. Как и в своих статьях, мистер Мэрион не привык ходить вокруг да около или тратить время на пустые любезности.

Я приглаживаю мятый подол.

— Я ищу работу.

Он морщит лоб.

— Я хочу быть репортером, но понимаю, что, вполне возможно, мне придется начинать наборщицей.

Он откладывает ручку и пристально глядит на меня.

— И вы полагаете, я не возьму вас, потому что у меня в штате нет женщин?

— Я видела печатников по дороге в кабинет, сэр.

— У меня работали наборщицы. Моя жена, например.

— Да, но я не собираюсь за вас замуж.

Он от души смеется и теперь кажется мне не таким уж невзрачным. Мой отец был красивым мужчиной, но в этот момент мистер Мэрион вдруг напоминает его блестящими глазами и улыбкой.

— А я и не подыскиваю себе невесту. Моя жена больше не работает, но она жива и в добром здравии. Вы мне нравитесь. Чтобы работать в газете, нужен быстрый ум. Хоть я и не читал того, что вы пишете, думаю, вы далеко пойдете, здесь или в другой газете.

Я стараюсь не показать замешательства. Мистер Мэрион оказался совсем не таким, каким я его представляла. Я ожидала, что меня тут же выставят, а не будут делать мне комплименты. Я думала, он считает женщин неподходящими для такой работы, но, наверно, это были слова дяди Джеральда. Нечестно приписывать его взгляды мистеру Мэриону.

— Однако, — говорит он, — я даже не знаю, с кем имею честь.

— Шарлотта Вон, сэр.

Он хмурится.

— Полагаю, родственница Джеральда Вона?

Я киваю.

— Племянница.

Теперь, очевидно, мистер Мэрион в затруднении. Я совсем не соответствую образу, который, несомненно, описал ему мой дядя.

— А ваш дядя знает, что вы в городе? Мне кажется, он искал вас.

За дверью слышится шум, и дядя Джеральд с грохотом врывается в кабинет, распахнув дверь так, что она ударяется в стену.

Я знала, что он появится, и все равно, когда я к нему оборачиваюсь, у меня перехватывает дыхание. Одет он нарядно, хотя ему следовало бы находиться на прииске с рабочими. Будь он таким, как мой отец, он носил бы рабочие штаны с подтяжками, рубаху и кепку.

— Шарлотта, слава богу, — притворно-ласково говорит дядя, сгребая меня в объятия, словно ему и впрямь небезразлично мое благополучие. — Приношу извинения за вторжение, Джон. Это больше не повторится.

Он кивает редактору на прощанье и выводит меня из комнаты, словно я слишком слаба, чтобы устоять на ногах. Когда мы выходим на лестницу, все притворство испаряется, как и его заботливый тон:

— Я рад, что моя лошадь в порядке. А что до тебя…

Он смотрит мне на ноги.

— Нашла себе башмаки. А жаль.

Мы выходим на залитую утренним солнцем улицу.

На противоположной стороне собралась небольшая толпа зрителей, поэтому представление продолжается. Дяди обнял меня за плечи, словно несчастную больную девочку. Его рука крепко держит меня за талию на случай, если я надумаю бежать. Зрители наблюдают, как дядя провожает меня к своей лошади. Одна из женщин прижимает к груди руки от облегчения, другая смотрит с сочувствием. Всех их заботит моя судьба, они рады, что я вернулась домой. Дядины россказни распространились по округе, как пожар в прериях.

Я понимаю, что виду меня соответствующий. Платье давно нельзя назвать чистым, на воротнике запекшаяся кровь Риза. Грязные волосы висят в беспорядке. Я вообще удивляюсь, что мистер Мэрион выслушал меня. Наверняка он печатал сообщение о моей поездке с Малышом Роуза по просьбе дяди Джеральда, а там говорилось о моем душевном нездоровье и награде, которую выплатят тому, кто вернет меня домой целой и невредимой.

Дядя сажает меня на свою лошадь. Я могла бы кричать и сопротивляться на потребу собравшейся толпе, но безропотно повинуюсь. Чем послушнее я буду, тем меньше будет безоговорочного доверия рассказам о моей болезни и менее заметным мое следующее исчезновение. Потому что я не собираюсь задерживаться здесь дольше, чем нужно.

Я сижу между дядиных колен и в кольце его рук, держащих поводья его кобылы и моей гнедой. Он гонит быстрее, чем необходимо, я сижу в неудобной позе, подпрыгивая в седле и сталкиваясь с ним. Это даже хуже, чем то, как он держал меня за руку или затаскивал на лошадь. Но как бы это ни было неприятно, мне не обойтись без его поддержки, иначе я свалюсь с седла.

Когда мы приближаемся к дому, в эркере отодвигается занавеска и быстро возвращается назад, словно мигнувший глаз. Входная дверь распахивается, и на пороге появляется мама.

— Шарлотта, как ты могла? — хрипло кричит она. — Зачем ты вернулась? Зачем?

Она выгладит гораздо хуже. Лицо посерело, волосы утратили блеск. Прибавилось морщинок у глаз. Она и впрямь похожа на невменяемую женщину, какой старается изобразить ее мой дядя.

Меня слишком долго не было, мне вообще не следовало уезжать.

— Лилиан, иди в дом, — приказывает дядя. Не обращая на него внимания, она подбегает и заключает меня в объятия. Она прижимает меня к груди, и я вдыхаю ее запах, у нее на груда мне спокойней, чем в самой уютной постели. Она обхватывает мое лицо и отстраняет его, чтобы как следует рассмотреть. В уголках глаз стоят слезы.

— Глупая, так только хуже.

Она снова прижимает меня к себе.

— У меня есть план, — шепчу я ей на ухо.

— Лилиан! — взрывается дядя.

Она подходит к нему и берет за руку. И тут я замечаю его — кольцо у нее на пальце. Это не прежнее обручальное кольцо, это тоньше и тусклее. Оковы, которыми связал ее дядя. Они успели пожениться.