Банальная история, или Олька с принцем на белом коне (СИ)

Глава 20. Вот. Новый поворот

3 года спустя.

В Гродинке стоял невероятный переполох. Альберт Иванович притащил в офис вторую «курицу» за этот месяц. И Роман Владимирович бушевал.

— Альберт! Я тебя умоляю, спрашивай меня хотя бы иногда, нужен нам стажёр или нет. Я уже не говорю о штатном сотруднике с такой сомнительной квалификацией.

— Конечно нужен! — категорично отрезал Альберт Иванович, наливаясь краской. — Ты же перевёл эту хамку на должность проект-менеджера. Вот и я привел ей замену.

«Эта хамка» у Альберта Ивановича была Ольга Николаевна Завирко. С его точки зрения, за три года работы в Гродинке «подмявшая под себя бесхарактерного Савёлова».

— Та, кого ты привел, — пытался вразумить партнера Роман Владимирович, — не имеет должного образования для выполнения задач, поставленных при проектировании производственных помещений.

— У нее прекрасный диплом! — парировал Альбертик. — И он красный!

— Да, он красный! — согласился Савелов. — Корочка на нем даже отливает царственным пурпуром. Но выдан он — где?!! Разве ты где-нибудь на карте родной страны встречал город под названием «Таигл»?

Альберт Иванович махнул рукой и фыркнул пафосно:

— Да мало ли городов на Руси, Роман! Мало ли! Зато её папа работает в администрации города!

— Начальником гаража? — усмехнувшись, уточнил Савёлов.

Но эта колкость прошла без ответа. Как и все остальное. И Альберт Иванович, подхватив со стола свой дорогущий второй iPhone 3G, вылетел из Гродинки. А новая «курица» все то время, что решалась её судьба, с безучастным видом сидела в предбаннике Гродинки на кресле и разглядывала свои ногти с ярким, цветочным орнаментом.

Гродинское понятие «курица» вошло в обиход острых на язык жителей фирмы относительно недавно. Так случилось, что предпоследняя протеже Альберта Ивановича, милейшая девица, имевшая в своей внешности все три признака олигархического обслуживающего персонала — дутые груди, дутую попу и дутые губы — была принята на работу в связи с тем, что ее папа «работал в охране областного департамента строительства». Может быть, со временем эта весьма спокойная дама и прижилась бы в бешеной Гродинке, если бы молчала и не старалась отвечать серьёзно на детские и недетские подколки остроумного и наглого коллектива. Но эта девица, когда ей «не заходила шутка» (а она ей вообще никогда не заходила), так странно наклоняла свою голову на тонкой шее, так по куриному выпячивала глаза и так перебирала тонкими ногами у себя под столом, что не отметить её невероятное сходство с «курицей обыкновенной» жители фирмы не могли. А так как девица была к тому же ещё и абсолютно глупа, то пазл, что называется, сложился.

Из Гродинки её турнули быстро. Схему избавления придумала, как ни странно, Ольга Николаевна Завирко. Которая вообще кровожадностью по отношению к братьям нашим меньшим не отличалась. И вообще была абсолютно миролюбивым человеком.

— Ром, — как-то сказала она, глядя подозрительно на бурную деятельность, что развила та девица, — а ведь твоя курица такими темпами проект на Заводской завалит. А там неустойка — будь здоров! Вот бы подписать с ними доп, где получать львиную долю проекта, а также отвечать за недоделки будет менеджер лично! А что? Курица твоя подмахнет! Не глядя! Она же только первую строчку прочитает, про гонорар. А про неустойку пролистнет. Но она много беды не наваляет, а я потом за ней переделаю. Я уже даже знаю, как. А ребят с заводской мы предупредим заранее, чтобы не кипятились. А?

Ольга Николаевна вообще-то пошутила, но савёловская секретарша — Иринка Шапутко и шеф переглянулись, поняв друг друга с полуслова. Так и родился в Гродинке специальный «контракт для Альбертиковских куриц». На будущее…

Да! Страшные люди, эти гродинцы!

За три года в Гродинке произошли небольшие, но существенные перемены. Как-то неожиданно для всех ушла на пенсию Седа Муаровна. И клуб ромашкиных фанаток, не досчитавшись своей ярой предводительницы, приказал «долго жить». Конечно, этому способствовал и тот факт, что Роман Владимирович раз и навсегда дал понять своему любимому женскому коллективу, что служебные романы заводить не намерен и будет стойко преследовать всех тех, кто позволит себе даже помечтать о подобном!

— На работе нужно работать, а не либидо тешить!

Уехал работать в Москву в большую фирму Геннадий, большой Олькин друг и соратник. Вышла замуж и переехала с мужем во Владивосток рыжая мегера. Гродинское колючее солнце. Ну и конечно, с их отъездом из лексикона гродинцев навсегда исчезли милые Олькиному сердцу прозвища: монблюша, феечка, беляночка и прочее.

Теперь она для всех была строго — Ольгой Николаевной, иногда просто — Ольгой, но никак иначе! Что ж, ее детство в Гродинке тоже закончилось.

В то утро её вызвал к себе Савёлов.

— Вот что, Ольга Николаевна, — сказал он, не скрывая довольной улыбки, и Олька сразу напряглась, ибо как бы ни был приятен Роман Владимирович в общении, на ковер к нему никто из нормальных, умных гродинцев попадать не хотел, — решил я тебе полностью отдать на творческое растерзание наш последний лакомый кусочек.

— Какой из? — поинтересовалась Завирко, прекрасно зная, какие объекты в этом месяце выиграла Гродинка. И был там один, который она была бы не прочь получить.

— Как какой? — искренне удивился вопросу Савёлов. — Я же сказал: лакомый! А такой у нас только один!

Завирко разочарованно выдохнула:

— Шеф! При всем моём уважении… Вы ведь о больнице? — и когда тот кивнул, подтверждая догадки, выдала расстроенно: — Это у вас называется «отдать на творческое растерзание»? Вы серьезно? Я там что — на стенах операционной тайную вечерю нарисую и выложу мозаикой дантовские адовы круги, или над дверью кабинета главврача надпишу древнегреческим: осторожно— сцилла и харибда? Вы серьезно? Или буду выбирать все вечера подряд между серо- графитовым, серо-жемчужным, серо-базальтовым и серо-лакричным? Где там творчество, шеф? В каком месте разместить сосисочную при входе? — голос зазвенел яркой, не скрываемой обидой и явными оттенками боевого неповиновения и саботажа.

Савелов смерил Завирко внимательным, цепким взглядом, от которого вмиг стало как-то неуютно. И как он так может: из душки в маньячную душнилу за секунду?!

— Ольга Николаевна! — вкрадчиво сказал Савёлов, и его рот приобрел самую елейную из своих улыбок, а у Ольки мгновенно засосало под ложечкой, — твой прекрасный словарный запас я оценил ещё тогда, на собеседовании. Не стоит дополнительно демонстрировать мне эти свои престарелые речевые прелести! Раз я сказал, что будешь делать, значит, идёшь и делаешь!

— Прошу прощения, Роман Владимирович! — кивнула покладисто Завирко, вспоминая вдруг о радостях субординации. — Пойду получать удовольствие от всех оттенков серого!

— От всех не надо… там еще грязный зеленый и мерзко-голубой в разрешённом колоре, — хмыкнул уже мягче Савёлов, — да ещё, специально для тебя, для личного, так сказать, удовольствия, — новый конференц со всей начинкой и ординаторские. Будет, где развернуться!

И Завирко, понимая, что Савелов не отступит, смирилась с судьбой:

— Денежка хоть приличная?

Савелов кивнул:

— Тебе понравится, Оль.

— Сильно понравится?

— Сильно…

Когда задумчивая девушка неторопливо вышла из кабинета начальства, вездесущая Ирка-секретарша ехидно поинтересовалась:

— Выходишь помятая… Что, шеф грязно домогался?

— Неа, — дернула злой полуулыбкой Олька, — ограничился минетом.

— Счастливица!

— А то!

Лёшка Маслов ухаживал за Олькой страстно и с огоньком. Как умеет копирайтер с филологическим образованием. Извращался долго и со вкусом. И каждое утро на её рабочую почту, а потом в сетевую рабочую папку, вместе с громадой савёловских распоряжений, сыпались мадригалы. Три года ухаживаний и тысяча мадригалов. Не меньше. Вслух Лёшка говорил хуже и косноязычнее, поэтому предпочитал в общении молчать. Зато писал! Закачаешься! И Олька уже почти сдалась. И как тут не сдаться, когда женское сердце любит ушами! Это ж всем известный факт! Вот и сегодня, когда Олька открыла гроднинскую сеть, там висел документ с пафосным названием: Богиня под сенью лавра.

Богиня Ольга,

что предстала мне под сенью лавра,

Власа белы, как снег,

И лик светлее снега,

Что солнца и не видел-то все лето.

И предо мной лицо её и кудри-

Везде, куда б ни обратились очи,

Какой бы домом ни избрал я берег.

Завирко закатила глаза. Ох, уж эти непризнанные литературные гении! И вслух, негромко совсем, сказала:

— Пойти что ли с Лёшкой на футбол сходить? Нормальным адреналином понабраться?

— На футболе романтик не устроишь! — тут же вмешалась новенькая Нелька Ярина, пришедшая на смену любимой рыжей мегере.

Олька поморщилась: Нелли не была остра на язык и поэтому сильно выбивалась из гродинской филологической секты, в которую, кстати, прекрасно влился повзрослевший внезапно Савва Маркелов (а строил из себя целочку).

— Я не привередливая, мне намека хватит!

Но Нелли, что очень хотела стать в Гродинке своей, но не знала, как, уже полезла со своими советами:

— И чего ты, Завирко, такого парня динамишь?! В дизе сказали, что он почти три года за тобой ухлёстывает, а ты снежную королеву из себя строишь?

Олька снова поморщилась: в той, прежней Гродинке новые сотрудники не позволяли фамильярно разговаривать со старичками, потому как могли нарваться на коллективный вынос мозга. Но теперь из стареньких и одаренных, кроме Ольки, в Гродинке оставались Марина Поливанцева, Ирка Шапутко и Саввушка. А новых — две курицы, Нелька и тихоня Виталик Друглик, искренне считавший, что его фамилия, вопреки законам русского языка, не склоняется. Идиот!

Завирко ломало от отсутствия словесно-язвительного адреналина и вообще от атмосферы ее любимой Гродинки, и она даже свой стол пододвинула поближе к Марине Ивановне и Саввушке, нарушив всю логистику гродинского проектного офиса. Но ей было плевать!

Олька повернулась к Нелли всем телом, выставив вперед свою красивую, сильно аргументированную часть:

— Деточка! А в детском саду не говорили, что с воспитателями засранцы на горшках разговаривают исключительно на «Вы»?

— Чего? — ошарашенно произнесла Нелли, которая искренне считала, что у нее все на мази. — Чего?

— Чего — это родительный падеж, деточка, а в вопросе уточнения используется именительный, — и отвернулась, предварительно потрепав царственно рукой щечку оторопевшей Яриной.

Вообще-то дураков в Гродинку старались не брать, но иногда просто не из кого было выбирать, потому как все сильные кадры почему-то предпочитали сразу ехать в Питер или Москву, а на родной город смотрели снисходительно, хотя там было, где развернуться.

— Как думаешь, Саввушка, — Олька шла вперед, — стоит сводить Лёшика на футбол?

Маркелов дёрнул бровь и расплылся в довольной, понимающей улыбке:

— Будешь доводить до кипения долго, как лягушку? Стерва, ты, Ольга Николаевна! Но метишь в Премьер-лигу?

— Пф! Не рановато-ли в премьер? Там только Шапутко обитает, но у нее шеф под боком, что полирует стервозный характер и подсовывает саркастичную партитуру, — хмыкнула Марина Ивановна, — да и мальчика жалко. Хороший он, искренний. Ты бы Оль, определилась, что ли. Если он для здоровья, то это один разговор, а если для серьеза, то чего тянешь? Футбол для него — сложное испытание. Пожалей зайку! Не замай!

На футбол с Олькой Завирко ходить было опасно. Гродинские на себе проверяли. Все футбольные фанаты сразу признавали в ней свою. Каким-то своим радаром. Ей кивали, незнакомые пацаны делились с ней пивом и наперебой приглашали в вип-ложу. А тот факт, что Олька расцвела за эти три года неимоверно и стала вся такая манкая, женственная, лишь добавляло стресса сопровождающим. Каждый Олькин поход на футбол заканчивался мордобитием. И это при том, что Олька сама вела себя безупречно и даже не улыбалась незнакомцам.

Завирко посмотрела на Марину Ивановну и кивнула:

— Ладно. Футбол отменяется. Тогда лучше с Тимохой познакомлю. Он как раз ещё дома, а то завтра уезжает.

Поливанцева покачала головой осуждающе:

— Ты со своим терминатором сначала поговори, Оль, а только потом знакомь с Масловым! Нам Лёшка живой ещё нужен!

Тимофей Завирко за эти три года вымахал под метр девяносто, говорил басом, имел железные кулаки и жёсткий характер и собирался на первый матч только в этом году созданной молодежной хоккейной лиги в составе «Динамо». И Олька была в его системе ценностей непререкаемым авторитетом и самым дорогим человеком. Самым дорогим! Так что её ухажеров он отсматривал со всей своей мужской циничностью, взращённой в тяжелом, хоккейном коллективе. И никто отбора так и не прошел! Никто!

— Да они давно знакомы! — отмахнулась Завирко, вообще не понимая, о чём разговор.

Её Тимоха был лучшим и самым чудесным парнем на этой земле! Нежным, добрым и домашним. Он вообще не способен был кого-нибудь обидеть! Так искренне считала Ольга Николаевна! Совсем забывая об объективной картине мира…

А Марина Ивановна смотрела на Ольку и недоумевала, как такая умная девушка не видит очевидных вещей? Поэтому ещё раз сделала акцент:

— Оля, я серьезно! Если Лёшка тебе дорог и ты собираешься с ним строить семью, то лучше предупреди родных заранее! Во избежание…

Завирко внимательно посмотрела на Поливанцеву и медленно кивнула:

— Да предупрежу! Предупрежу… А что? Тимоша действительно терминатор?

Марина Ивановна закатила глаза к небу и цыкнула. Завирко ответ считала.

— Лёш, — позвонила Маслову Олька спустя полчаса, — у меня сегодня встретиться не получится. Тимофея нужно собирать, он завтра уезжает на сборы. Давай на выходных. А?