Банальная история, или Олька с принцем на белом коне (СИ)

Глава 25. В хоккей играют настоящие мужчины. Трус не играет в хоккей

-У меня здесь пир… — с Олькиного лица не успевает исчезнуть нежная, любящая улыбка, и она в полной мере, не отсветом случайного счастья, а полновесной, звонкой монетой сыплется на того, кто сейчас бесцеремонно присаживается напротив. Не дожидаясь разрешения. Словно у него нет сил, чтобы стоять.

Олька всё это замечает, но усилием воли сбрасывает с себя розовый шлейф ненужных мыслей, снова ведущих её не туда…

— Привет, Олечка…

— Привет? Как ты вовремя… У меня здесь еды на троих. Будешь? — и протягивает человеку из прошлого ещё один прибор, что нерасторопный официант забыл забрать.

Но красивый молодой человек, в строгом, дорогом костюме тёмно-синего цвета, таком, каких много сегодня сияло по пути к отелю в витринах дорогих магазинов, качает головой:

— Я не голоден…

— Моё дело предложить…

И Олька, нисколько не смущаясь чужим присутствием, пододвигает себе щи и разбивает ложкой румяную корочку из теста. Ложка, погружаясь в узкое глиняное горлышко, выхватывает из него густую капустную массу с щедрым куском мяса, и в воздух вырывается невероятный аромат кореньев и специй. Олька втягивает его носом и блаженно щурится, непроизвольно растягивая рот в закрытой улыбке. Непроизвольно. А мужчине напротив кажется, что она снова улыбается ему, вызывая ответную, неконтролируемую радость.

— Как поживаешь?

Олька отрывается от еды и поднимает глаза, в которых плещется искреннее недоумение. Ее оторвали. Оторвали от еды. И она словно пытается вспомнить, зачем. Ведь Завирко в своих мыслях, тех самых, что не допускают продолжения самой счастливой и самой больной истории в её жизни, уже перескочила с сегодняшнего вечера в будущее, на всякий случай, стерев из памяти вот этого холёного мужчину. Не было его сегодня… не было…

— Как поживаю? — переспрашивает она, и хрупкая стена из папируса, охваченная жарким пламенем, сгорает в мгновение, осыпаясь пеплом, чтобы в мысли и сердце хлынули ледяной волной воспоминания. Те самые…

А он улыбается, жадно окидывая мужским, тягучим взглядом всю её. Словно пробует на вкус. И этот его острый клык вновь сверкает жемчужной белизной в алой прорези губ.

— Голодная? — вдруг спрашивает он, так и не дождавшись от Ольки ответа на первый свой вопрос.

— Тимочка заказал, жаль оставлять нетронутым, — опускает она взгляд на стол.

И первая ложка всё-таки касается её губ. И Олька ест неспешно, под жаром требовательного, нетерпеливого, жаркого мужского желания, из последних сил изображая степенность и хладнокровие.

Но такие игры, игры в недотрогу, никогда не были сильной Олькиной стороной. Открытая всем ветрам, она никогда не прятала себя за сотней одёжек, чтоб только не было больно, а потому, доев ароматные, вкусные щи, она откладывает ложку и поднимает взгляд, чтобы поймать напротив встречное торжество. О! Олег знает, что победил. Снова. И этот его ликующий взгляд, словно он только что выиграл олимпийское золото по стрельбе в сердце, только добавляет горечи в Олькино поражение. Слишком лёгкое поражение. Слишком простая победа!

О, милая мамочка! Спаси меня, пожалуйста…

— И куда ты пропал! Гаарен! — возле стола возникают трое, его две спутницы и спутник, и Завирко безошибочно, лишь только по одной манере стоять и говорить, угадывает в них его коллег, врачей.

— Простите, что прервали, — неискренне извиняется та, что постройнее и постарше, ревниво оценивая Ольку.

— Ничего страшного… — Завирко берёт в руки бокал с вином, словно хочет выпить, и даже подносит его к губам. — Олег уже уходит.

И Гаарен действительно поднимается с места. А Завирко облегчённо делает глоток. Но вино терпкой кислотой бьёт по нёбу, скатываясь с языка в горло, а рука, что держит бокал, непроизвольно дрожит.

— Так! — бесцеремонно выталкивает Олег нежданных гостей туда, в общий зал. — У меня важная встреча! Прошу не мешать! Увидимся завтра на конференции!

И Олька снова ловит волну возмущения и скрытого за сарказмом и скабрёзными шуточками, что позволяют себе сейчас (вполголоса) его воспитанные питерские коллеги, настоящего женского гнева.

— Зря ты прогнал своих друзей, Олег. У меня сегодня совершенно нет времени.

Принц резко разворачивается:

— Идёшь на свидание? — делает он предположение.

И Олька, вспоминая свой оставленный в номере подоконник и чудесный московский вид, совершенно искренне кивает.

— Да…

— Ладно, — неожиданно соглашает принц, и в его голосе сквозит опасная мягкость, — увидимся в следующий раз. Пообещай, что тогда найдёшь для меня время.

— Обещаю… — неожиданно для себя говорит Олька и совершенно некстати краснеет.

А Олег, делая шаг, нагло наклоняется к ней через стол и целует в щеку, прощаясь:

— Пока, солнце ясное. До встречи…

Накрывая Олькину душу забытой и такой ненужной сейчас надеждой…

Он уходит, но совсем не далеко. Их столик у панорамного окна. И пока Олька приходит в себя, давясь из последних сил едой, заказанной щедрым Тимохой, принц и его гости, ожидая заказа, кидают в её сторону заинтересованные и ревниво-оценивающие взгляды. Хорошо хоть эта дырявая красная стена довольно неплохо скрывает пунцовую и злющую Завирко от придирчивых глаз.

— Да что б вас!

Ей удалось улизнуть незамеченной в тот самый момент, когда два официанта расставляли на круглом столе яства, заказанные принцем и компанией. Понимая, что всё внимание голодных врачей теперь сосредоточено на еде, Олька выскользнула из своего укрытия и, молясь про себя, неслышным шагом проплыла за спинами работающего персонала. И только, уже поднимаясь по ступенькам, она облегченно выдохнула.

Спалось Ольке сладко! А утром, после долгого валяния в огромной постели с невероятным, вкусно пахнущим постельным бельём, она наконец выползла из мягкого кокона, нехотя спустив голые ноги с кровати. Осенний утренний воздух проснувшейся Москвы, сочившийся в приоткрытое окно, приятно холодил ступни, разливаясь по паркетному полу. И так приятно было босым ногам, идущим сначала в ванную а потом из ванны, с прохладного дерева ступить на шерстяной ворс красного ковра с кремлёвским орнаментом. Счастье просто!

Олька не стала рисковать, спускаясь снова в ресторан, и заказала завтрак в номер: яйца пашот, два тоста с маслом и джемом и кофе.

А ровно в девять часов позвонил Тимоха.

— Лёль, — пробасил он, — ну ты это, как… на тренировку-то хочешь приехать? Я тебя с командой планировал познакомить. Приедешь? А?! А то на матче Овечкин будет и Карелин, и знаменитостей всяких — вагон! Да и настроиться нужно! Так что там будет не до тебя, Лёль. А сейчас в самый раз. Ну это. Чтобы познакомиться, значит.

— Да я уже вчера согласилась, Тимош! О чём разговор! К тому же я готова! Сейчас только обуюсь.

— Ок! — радуется Тимофей. — Я тебе это… такси вызову и перезвоню! До встречи, Лёль.

— До встречи! — и Олька громко чмокнула брата в трубку.

Такси опять было премиум класса, а потому оно действовало неторопливо. Неторопливо подъехало, покрасовавшись перед обычными прохожими шикарной автомобильной маркой, неторопливо, руками водителя, распахнуло дверь, показав Ольке дорогое нутро, обитое шикарной бежевой кожей, и также неторопливо ждало, когда она сядет, удобно устроившись, прежде чем захлопнуть дверь…

А потому клыкастому принцу хватило времени, чтобы буквально впрыгнуть в салон в последний момент. И пока оторопелая Олька глотала от неожиданности слова, он спросил, подмигивая:

— Подвезешь? — и тут же приказал водителю на правах незваного господина: — Трогай, шеф.

А пока водитель послушно заводил машину, принц удобно устроился, поёрзав на шикарно мягком сиденье, и развернулся к Ольке, сверкнув своей чёртовой, сексуальной улыбкой.

— Я соскучился… очень…

— Тимоха тебя убьёт…

— А Тимоха — это кто? Муж?

— Нет… — признается Олька, — но тоже родственник… Бешеный и ревнивый…

— Аааа! — понимающе тянет принц. — Краса города Н* — княгиня Ольга обо мне беспокоится? Напрасно! Я сильный мужчина! К тому же — храбрец, каких поискать! — и он серьёзно поднимает согнутую руку вверх, сжимая кулак, чтобы Ольке был виден красивый, обтянутый костюмом бицепс.

— И когда это питерцы стали столь бесцеремонны? — язвительно интересуется Олька.

— А я с периферии родом, — парирует принц, — бесцеремонность у нас в крови.

— Раньше я этого в тебе не замечала.

— Раньше я тоже, никого, кроме тебя не замечал… — говорит он серьёзно. И от этих слов у Ольки перехватывает горло. Но потом она вспоминает соседку с пятого этажа и хмыкает:

— А Николаеву Нинку ты тоже не замечал?

— А кто это?

— Ну да… ну да… Трах не повод для знакомства... Как это по-королевски… Только я не княгиня, Олег. Ты что-то перепутал. Княгини— это там, в твоём питерском мире. А в моем мире я максимум — фея голубого палисадника…

Машина не едет по Москве, а плывет, мягко покачиваясь. Олег гладит Олькину ладонь и молчит. А Олька старательно делает вид, что ничего не происходит. Но от каждого такого прикосновения кожу прокалывает сотня игл, долетающих до самого сердца. Нельзя… Нельзя, чтобы всё началось сначала. Нельзя… Сейчас она уже не сможет собрать себя по частям. Сейчас у неё все слишком хорошо и предсказуемо, чтобы найти в себе силы жить без него. Тогда, три года назад, она отпустила своего принца. Но теперь, случись он снова в её жизни, она вряд ли сможет. И что тогда прикажешь ей делать? Караулить его у подъезда в Питере, ждать, как бездомная кошка, когда её приласкает рука пьяненького, загулявшего аристократа? Потому что трезвый он и не вспомнит о ней? Вон какая цаца была с ним в ресторане. Высокая, стервозная, красивая и, судя по всему, умная. Ядрёная смесь. И эта цаца имеет на него виды. Это было ясно, как божий день.

Машина останавливается у огромной круглой площадки.

— Дворец спорта, Ходынский бульвар. Вы приехали, — сообщает водитель, и Олегу приходится отпустить Олькину руку.

Он выходит их машины чуть позже Завирко, на одну минуту, а потому с удивлением видит, как к ушедшей вперед Оле несётся на всех парах высокий, крепкий парень в хоккейном облачении, только не на коньках. На лице его счастье и детский восторг. И только тогда, когда он замечает за Олькой чуть-чуть поодаль его, Олега Гаарена, парень в секунду-другую из мягкой плюшевой игрушки собирается в боевого робота — Десептикона. Тщик — тщик — тщик! И даже кажется, что его глаза загораются мрачным красным светом. Как в кино.

— А этот что здесь делает? — рычит он.

И теперь Олька удивляется. Она никогда не рассказывала Тимохе, кто был отцом её неродившегося малыша и о ком она, не умея себя сдержать дома, плакала ночью в подушку. Нечасто, но все же…

— Ты знал? — тихо спрашивает она, останавливая напор негодования одной только ладонью, положенной брату на бритую щеку.

Он смаргивает гнев, переводя на сестру удивленный взгляд:

— Конечно!

— А раз знал, то не кричи. Я не хочу, чтобы он услышал, — просит она и кивает на Олега, стоящего метров за сто.

— Только ради тебя, Лёль, — тихо обещает брат, еще играя желваками, — но если что, я ему всё на хрен поотрываю. Так и передай ему!

— Ничего я ему не передам… Он ничего не знает… И узнать не должен! Ты понял?

И брат кивает послушно, а сам кидает вдаль поверх Олькиной головы взгляд, полный искренней ярости.

— Эй, — кричит он застывшему принцу, — иди сюда! Я смирный! Не кусаюсь!

И принц подходит, протягивая руку:

— Олег Гаарен, — представляется он, — старый знакомый Оли.

Тимофей осматривает его с ног до головы и неприлично хмыкает в лицо:

— Тимофей Завирко, брат, — и крепким, хоккейным ответным пожатием показывает, за кем тут раунд:

Олег морщится. Ему руки беречь надо, а он тут с подростком тестостероном меряется. Дожил! А мог бы спокойно на конференции доклады слушать. Ан нет! Поддался порыву… Увидел её снова и…

— Ну пошли, знакомый! — нагло склабится Тимоха и тут же получает от сестры по затылку. — Ты чего?! Лёль! — обиженно потирает он голову.

— Со взрослыми разговаривай вежливо, звезда хоккея! А то снова получишь!

— Ладно, — примирительно буркает он и снова расплывается в счастливой улыбке, совсем забывая про Олькиного знакомца, — пошли скорей, Лёль, там ребята уже ждут! Я им про тебя столько рассказывал! И вы не отставайте, господин Гаарен! А то без меня вход только согласно купленным билетам.

И идёт крупным, размашистым шагом вперёд.

— Смелый он у тебя, — говорит Олег на ухо Завирко, догоняя.

— Хоккеист! — соглашается Олька, как с само себе разумеющимся.