Банальная история, или Олька с принцем на белом коне (СИ)

Глава 7 Самбо белого мотылька

В течение месяца Олька ещё пыталась с Анькой поговорить. Потом махнула рукой, потому что подруга исчезала, ускользала, таяла на горизонте всякий раз, как Олька появлялась на её пути. И даже тот факт, что жили они в одном подъезде пятиэтажного дома, не помогало Завирко увидеться с Анькой, как ни старалась.

Вернее, она видела Виноградову. Но всякий раз со спины. Создавалось впечатление, что Анька разрабатывала целые коварные планы только для того, чтобы не встречаться. В школе они тоже перестали разговаривать. И Анька впервые за 11 лет их совместного обучения пересела на последнюю парту у окна.

— Вы чего, поссорились? — интересовались любезные одноклассники.

— Нет, — всегда отвечала Олька, — просто Ане нужно больше света и воздуха, а то зрение в последнее время подводит, да и здоровье мозга, в целом, шалит.

Анькину версию происходящего одноклассники Ольке не озвучивали. Всё знали, что у Завирко тяжёлая рука.

А между тем все готовились к ЕГЭ. Олька теперь зубрила школьную программу днями и ночами, потому как денег на поступление не было и надо было рассчитывать только на бюджет.

В семье с пониманием отнеслись к этому, и мать с отцом, вдруг вспомнив, что, собственно, родители детского сада они, а не Лёля, проявили в кои-то веки небывалую сознательность: взяли все заботы о детях на себя. Тем более, что Лёля деньги от подработки (Завирко разносила почту на полставки вот уже два года) продолжала отдавать в семью. Николай Степанович даже косицы Леське и Оксанке поутру заплетать научился и сам маленькие платьишки гладил.

Тимку, благодаря Олькиной настойчивости, в конце января определили в хоккейную команду шестой спортивной школы. И тренер, не переставая, удивлялся, как такой редкий талант мог дома прозябать без перспективного приложения. Денег на амуницию будущей звезды хоккея выделил щедрый неизвестный спонсор.

Новости о Нюрке затихли. Но всё равно, то тут, то там приносились к Завирко. Тимоха, который теперь возвращался с тренировок поздно вечером, сообщал Ольке периодически, что Нюркин хахаль зажимает её не по-детски под лестницей в подъезде. Мол, все знают. И тётя Шура ругалась Нюркиной матери, что та вырастила паскуду и лахудру, которая вонючими презервативами всю лестницу в подъезде загадила. А сестрёнки шептали по секрету, что тёти Нюрина мать выкинула бабе Шуре ночью под дверь мусор и дверь говном измазюкала. В общем, война и немцы!

Ольке слушать всё это было больно. Но ещё больнее было видеть, как тускнеет свет над Анькиной фигуркой, похудевшей за месяц килограммов на десять. Не меньше. Ничего хорошего с подругой не происходило. И Олька могла дать руку на отсечение, что это так. Пару раз Завирко снова пыталась в школе подойти к Виноградовой, но та вспыхивала и уносилась прочь. Интересовалась Олька и у Сашки Шпаликова, что происходит. Но тот лишь злился:

— А я знаю?!

— Ты всё знаешь! — не отставала она, но Шпала молчал и держался, как партизан в застенках гестапо.

И Олька чувствовала с невероятной беспомощностью, что мир одной конкретной, хорошей девочки катится со всей скоростью в тартарары…

Ещё у неё оставалась призрачная надежда, что в мае придёт из армии Витька и всех, кого следует, отмудохает. И Аня вновь начнёт улыбаться. Как прежде… Но узнала перед самым «последним звонком» от бабы Шуры, что Витька подписал контракт и остался служить в армии ещё на несколько лет. Абзац!

Как-то внезапно закончился учебный год. Страшное ЕГЭ осталось позади, и прекрасным июньским вечером Завирко собиралась на выпускной бал. Надевая первое в своей жизни вечернее платье, купленное в дорогом магазине, завивая в королевские локоны свои роскошные пшеничные волосы, доросшие почти лопаток, застёгивая на узких щиколотках замочки золотистых босоножек на высокой тонкой шпильке, Олька чувствовала себя как никогда — хозяйкой жизни.

Ксанка с Леськой, сидевшие тихими мышатами на диване, следили за Олькиным превращением, распахнув глазёнки. Умиление, восторг, оцепенение, радость — чего только не было в их глазах! И это «что-то» превращало обычные сборы в сказку. Пару раз забегал в комнату, чтобы «заценить замес», сильно подросший за год в своём мужском спортивном коллективе Тимоха.

— Ващееее! — искренне, со сдержанным восторгом цедил он.

И Олька понимала, что жизнь, наконец, удалась.

По случаю вручения аттестата мать с отцом тоже прикупили по выходному туалету и теперь смотрелись вполне себе прилично.

— Мам, не знаешь, тётя Галя с Анькой идёт на вручение или опять в ночную?

— Я про энтих тварин и знать ничего не собираюсь! — поджала губы мать.

И Олька предпочла больше вопрос не поднимать. Зачем портить такой чудесный вечер?! Когда семейство Завирко вышло из подъезда, их встречал весь вечерний бомонд.

— Николай Степаныч! Да ты орёл! Людмила — прям отки помолодела! А Лёлюшка у вас — красавица, каких поискать! И умница! — хвалили вслед соседки.

— Ага-ага! Хороша!

Что называется, красная дорожка состоялась. Не хватало, правда, папарацци, но за них вполне сошёл Тимоха, щёлкнувший принарядившееся семейство на старенькую «мыльницу».

В потрёпанном зале родной школы семья Завирко разместилась довольно быстро, но Олька всё никак не могла успокоиться и крутила головой, пытаясь отыскать Анютку. И даже, когда началось торжественное вручение, она ещё беспокойно ёрзала.

— Ты чего крутишься? — спросила Ольку соседка Маринка.

— Виноградову не видела?

Та хмыкнула понимающе:

— Да приползла твоя Виноградова, не кипишуй! В том ряду с «бэшками» села, — она кивнула на проход.

Олька взволнованно повернулась. Там, у самой стены, тоненькой стрункой сидела Аня. Одна. Её мать, тётя Галя, наверное, так и не смогла отпроситься с ночной смены. Или не захотела. Сука.

Аня была необыкновенно хороша. Лучше всех в этом зале. И совсем не похожа на себя. Худенькая, со строгой прической, в лёгком светленьком платье в мелкий нежный цветочек, с пояском и пышной юбочкой, она смотрелась так красиво, нежно и чисто, что у Ольки защемило сердце. Виноградова напряглась — и тоже повернулась туда, где взволнованная Олька не знала, как высидеть… Аня поймала её взгляд и впервые за долгое время не отвернулась. Завирко выдала слабую улыбку и кивнула. Виноградова медленно, очень медленно кивнула в ответ. Только это не было приветствием. Или Олька за себя не отвечала! Это было самым настоящим прощанием. Твою мать! Твою мать! Сердце Завирко от страха пустилось плясать тарантеллу. Там-тарамтам, там-тарам!

Вручение аттестатов в школе всегда происходило по алфавиту. Но у Ольки была надежда, что ей, золотой медалистке, вручат корочку всё же раньше Виноградовой. Ну, родная бюрократия, не подведи!

И бюрократия не подкачала. Но времени всё равно не хватило. Пока Ольку и её родителей, как вырастивших «достойную смену», круглую отличницу, с обстоятельным почётом провожали со сцены, вручение серых корочек пошло на поток. Небрежно сунув маме с папой, вновь занявшими свои места в актовом зале, медаль и красный аттестат, Олька метнулась к выходу. Её золотые шпильки с силой отбойного молотка цокали по полупустому проходу, то и дело попадая в выщерблины старого пола, но Завирко было плевать. Очень хотелось перехватить Аньку. А когда Завирко хочет, то её и танк не остановит. Проверено.

Она успела в самый последний момент. Всё та же чёрная бэха, чуть приоткрытая задняя дверца и понурая Анька, медленно идущая вперёд. Слетев фурией с последних школьных ступенек, Олька крикнула, выгадывая время:

— Виноградова, стоять!

Анюта замерла. Олька пробежала стометровку со скоростью света и, даже не запыхавшись, сильно ухватила рукой тонкое запястье.

— Останься ещё немного, Ань! Выпускной ведь! Там ребята и все. Пойдём! — и потянула за собой.

Аня неуверенно оглянулась на машину, но ноги уже поворачивались назад. Олька, предчувствуя победу, вновь настойчиво потянула подругу, и Виноградова, оторвавшая затравленный взгляд от бэхи, вспыхнула такой знакомой, такая родной, такой задорной улыбкой, что Олька чуть не разревелась. Она готова была тянуть подругу на буксире, да что там, она и на плечо её взвалить, как маленькую могла… Только бы увести подальше. Но…

Задняя дверца распахнулась. Медленно, вальяжно даже не вышел, выполз Макар.

— Быстро вернулась!

И от его тона всё умерло вокруг. Дементор, твою мать!

Анютка вжала голову в плечи и остановилась.

— Ну его, Ань! Не бойся! — не сдавалась Завирко и тянула подругу назад, туда, где уже гремела музыка и играли цветные блики на окнах.

И куда пропадает школьная охрана, когда она так нужна? Ссать уходит?!

— Я сказал: быстро вернулась! — злющий Макаров сокращал расстояние.

Аня словно приросла к асфальту и задрожала.

— Да, Виноградова! — отчаянно тряхнула её руку Завирко. — Пошли этого урода на три буквы! Виноградова!

Но девушка застыла, приросла к асфальту, и внутри её глаз плескался ужас.

Завирко повернулась к Макарову, заслоняя собой дрожащую подругу:

— Вали откуда пришёл, Дракула херов! — выкрикнула она ему в глаза бесстрашно. — А то клыки пообломаю!

Макаров, играя желваками и скаля зубы в усмешке, без сантиментов правой рукой сгрёб Завирко за вырез платья на груди, прищемив нежную кожу. И потянул на себя, опаляя нечистым дыханием.

Всего-то? Этот идиот забыл, что Олька выросла в этом районе. Бандитские девяностые — любимое детство, а местной шпане — она вообще мать родная!

Завирко резко накрыла его руку своей правой, сильно придавливая к себе, не давая вырваться, а левой рукой сверху, захватывая предплечье, сделала разворот и потянула к земле, перекручивая рычагом. Макар, не ожидая, согнулся головой вниз. И тогда, со всей дури, Завирко ударила его ногой сзади, по икроножной мышце, заодно подламывая коленку. Херакс! И скрученный Макаров, теряя равновесие, со всего маху шмякнулся спиной об асфальт. Ёпть!

И вот сейчас нужно было бежать. Бежа-ать! Но Анька, отряхнув оцепенение, переводя испуганный взгляд с лежащего на асфальте Макарова на злую Завирко, вдруг оттолкнула Ольку.

— Эдик… Эдик…

Тот не сразу, но попытался встать, неловко, по-стариковски переворачиваясь на бок. Возле него наседкой уже хлопотала Виноградова, отряхивая брюки и подавая руку.

— Живо в машину! — приказал он Аньке, напоследок кинув разъярённый взгляд на мрачную Завирко. Клеить разборки дальше он не рискнул.

Когда бэха уехала, Олька всё ещё потерянно стояла у порожек школы. Минут через пять откуда-то сбоку подошёл старенький охранник дядя Сёма.

— А ты чего здесь стоишь, Олюшка?

— Воздухом дышу…

— Надышалась?

— А то!