Банальная история, или Олька с принцем на белом коне (СИ)

Глава 2. Будни городских окраин

Тёплые вечера около Олькиного дома были незабываемыми. За столиком, располагавшимся под кронами старых деревьев на противоположной стороне от палисадника, собиралась мужская братия трёх соседних домов, построенных буквой «П». Часов с шести каждого вечера столик волшебным магнитом манил к себе мужчин всех возрастов, они часика два — три неторопливо резались в преферанс, с маниакальным удовольствием «расписывая пулечку». Олькин отец частенько занимал место наблюдателя за этим столом, но почти никогда не играл сам: Николаю Ивановичу не удавалось постичь науку штрафов горы, американской помощи, и, более того, он всегда немилосердно брал на мизерах. Когда любители преферанса, закончив игру, уходили покурить перед своими подъездами, их место за столом занимала вся местная маловозрастная шпана. И сразу совсем другая атмосфера начинала витать в воздухе: фальшивый гитарный перезвон, сигаретный дым, неизменный подкидной дурак и прекрасный русский язык во всей своей альтернативной извращённости. Говорят, даже у видавших виды мужиков уши вяли. Эту шпану все мало-мальски приличные люди старались обходить стороной, и лишь одна Олька была им словно мать родная.

В тот самый день, когда сказка ступила на Олькин порог, за столом собрался весь дворовый бомонд.

— Олёк, — зычно крикнул на весь двор Санька Шпаликов, или Шпала, едва увидев показавшуюся в распахнутом кухонном окне Завирко, — вынеси водички! В горле пересохло! — и добавил для солидности несколько неприкрытых эвфемизмов со смачным плевком сквозь зубы. — Не дай сдохнуть от жажды!

Местные сидельцы понимающе переглянулись, скаля зубы. И тут же в совместном остроумном, как им казалось, диалоге превратили водичку в водочку, водочку в самогон, а самогон в первак, подкидывая вдаль всё новые и новые названия, пока Олька, появившаяся с железной кружкой и маленьким пластмассовым ведёрком, полным холодной воды, одним суровым взглядом не пресекла все их пространные разговоры. Она шваркнула перед Саньком воду:

— Кружку в ведро положишь, ведро под окном в палисаднике оставишь, — сказала девушка веско и еле заметно кивнула собравшимся головой, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Чё ж так неласково, Оль! — вальяжно откинулся назад Вован, первый соратник Шпалы и его лучший друг. — Смотри, как бы мы не подавились с твоей водички — то.

Олька обернулась и окинула его взором, полным материнского снисходительного превосходства:

— Не подавитесь, к сожалению! А то это было бы слишком большой радостью для многих!

Вован осуждающе покачал головой:

— Не любишь ты нас, Оля, бл…, не любишь!

— Кончай примахиваться к ней, щегол, — это Шпала, уже отхлебнувший немало вкусной водички, вставил свое пацанское слово и ткнул друга под ребро локтём.

Тот скривился от боли, а Завирко хмыкнула:

— Ты ж не доллар, Вован, чтоб тебя любить. Хотя вона как позеленел, прямо как подлинник. Сразу так приголубить захотелось, еле сдерживаюсь!

И на этом разговор должен был закончиться — домой, пора домой! Ольке ещё нужно девчонок искупать и в ночи учебники полистать: в октябре у заочников первая установочная сессия намечалась, а Завирко ко всему старалась готовиться заранее. Мало ли что.

Но сегодня, видимо, был не её день. Гришка Косиков, или в простонародье — Косяк, пропадавший неизвестно где около полугода, появился за её спиной нежданно-негаданно. Словно и не исчезал. Бух!

— Иппать, братаны! Я при народе! И в самый момент! — начал он многозначительно, явно считая себя мастером словословья и надеясь на сильный эффект от своего появления. — Чё, Вован на нашу девочку слюной капает? Харю — то не разевай. Наш Олюшок уже занята давно, о! Любовь, как говорится, сука е. нутая, никого не щадит. Да?

Завирко резко развернулась, с явной тревогой ожидая продолжения:

— Это ты о ком?

Уже по одному её тону умный человек мог бы догадаться, что здесь что-то не так, но Косяк отличался особой, махровой тупостью, поэтому не подвёл.

— Ну как же так, Олюшок? Чего сегодня наивную целку строишь? — хохотнул он прямо девушке в лицо. — А Макар?

Он не успел договорить, потому что Завирко, подобравшись резко, со всей силы, сжав до синевы ладонь, кулаком с размаху врезала ему в самую душу. Н — на!

Косяк согнулся, с трудом ловя воздух в сжавшиеся лёгкие. А Олька презрительно и сильно оттолкнув его судорожно дышавшую тушку, пошла домой, не оборачиваясь.

— Ну, ты мудак! — только и смог выговорить Шпала, расстроенно глядя вслед удалявшейся Завирко.

Ольке как-то вообще не везло с любовью. Да как тут повезёт, если всё, что она испытывала к окружающим её мужчинам, — стойкая, материнская жалость. Ни один соблазнительный женский сюжет в её жизни не срабатывал. Ни один!

Если вы вдруг увидели, как при встрече с молодым красавцем Ольга Николаевна заливается нежно-розовой краской, то будьте уверены, это не «от чувств — с», а от стыда за, то что этот идиот не застегнул ширинку после похода в общественный клозет и теперь трясет незастёгнутой мудёй перед всем честным народом.

Если же вы стали свидетелями того, как Завирко совсем недвусмысленно оглаживает красивый, рельефно-кубиковый обнаженный торс какого — нибудь молодого и горячего самца, то со сто процентной вероятностью сразу предполагайте, что она обрабатывает спиртосодержащей салфеткой верхний слой его эпидермиса, чтобы в ближайшую секунду — две выдавить жирный прыщ, некстати вскочивший на фигуристом теле юного Аполлона.

И даже в совсем явных эротических картинах, таких, как томная Олька, со сбившимся дыханием, лежащая рядом с… или даже на голом мужике в самой пикантной позе, можно без сомнения разглядеть очевидное: Завирко только что спасла этому несчастному жизнь, мужественно вытащив его из охваченной огнём избы или из-под копыт разбушевавшегося коня, которого только что остановила на полном скаку. Где в глуши уездного города взялся конь — не должно читателя волновать, ибо Завирко, если нужно, не только коня найдёт.

Она такая, эта наша Ольга Николаевна Завирко. Прожившая с родителями в одной комнате двенадцать лет своей сознательной жизни, Олька знала о сексе всё: что длится он минуты три — четыре и ничем иным как противным скрипом древних пружин не сопровождается. И от него родятся сопливые, хилые, вечно ноющие дети, которых нужно кормить, одевать, обувать. Вот какая уж тут романтика и любовь-морковь?!

Но даже ей, стойкой и неромантичной, судьба подкинула историю. Да какую!

В соседнем дворе, прямо рядом со школой, где училась Олька, жил красавец парень: фигуристый, кровь с молоком, с ленивым прищуром карих глаз, с бровями вразлет и зашкаливающим обаянием. Знакомые пацаны звали его Макаром, так они укорачивали его и так довольно простую фамилию — Макаров. Хотя вначале, говорят, его пытались называть просто ПМ, но эта кличка не прижилась, а он так и остался для всех просто Макар.

Эдику Макарову его кличка нравилась. И он не спешил переубеждать других насчет своего настоящего имени. Лет пять Олька наблюдала за ним со стороны, затаив дыхание. Он был старше её на год, но никогда даже мельком за всё это время даже не взглянул в её сторону. Да и что глядеть на мелкоту?!

На вечерние сборища шпаны во дворе он не ходил, Завирко узнавала — паренёк, по словам его бабушки, серьезно занимался иностранными языками и не имел времени на пустые занятия. После 9 класса Эдичка перешел в гимназию, и Завирко на целых два года потеряла его из виду.

До 1 января 2005 года.