Дикарка для Хулигана

Глава 59

Невыносимо больно отпускать

37 дней спустя

Насыпаю Бублику корм и заливаю чайные листья кипятком. Наблюдаю, как они медленно распускаются и кружатся в прозрачном заварнике. Просто стою и смотрю, ни о чём не думая. Полностью погружаюсь в процесс, пока не проходит время, необходимое для заварки. Тряхнув головой, избавляюсь от оцепенения, которое периодически охватывает меня. Делаю чай и возвращаюсь в спальню. Несмотря на то, что за окном май, крепче запахиваю полы махрового халата, забираюсь на кровать и укрываю ноги одеялом. Кот тут же запрыгивает на колени и, принимаясь мурчать, трётся о левую часть груди.

Говорят, что кошки чувствуют чужую боль и всегда ложатся туда, где болит.

Болит ли моё сердце? Не знаю. Я больше ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что оно даже не бьётся. А иногда ощущение такое, словно в него втыкают иглы. Просыпаясь ночами после очередного кошмара, всегда хватаюсь за грудь, которую будто вскрывают тупыми ржавыми ножами. Стараюсь удержать там изуродованную мышцу вместе неустанной надеждой, что Егор рано или поздно объявится. Просто даст знать, где он и что с ним.

Рассеянно проведя ладонью по длинной шерсти, по новой мучаю себя бесконечными вопросами без ответов.

Куда Егор пропал? Что с ним случилось? Я не верю, что он просто бросил меня. Даже машина осталась стоять под подъездом. Жив ли он вообще? Для чего соврал про отца?

Когда он не приехал к нам с Тимой на день рождения, сказав, что отец в больнице, я знала, что он что-то утаивает, но предпочла доверять ему без вопросов. Вот только до полуночи он так и не явился, а телефон вне зоны действия сети уже тридцать восьмой день.

Бесполезные попытки дозвониться до него я прекратила ещё две недели назад. Я звонила Северову всю ночь, а утром рванула в дом его отца. Дверь открыла Ира — его невеста, и очень удивилась моему появлению. Но ещё больше она удивилась, когда я спросила, в какой больнице лежит Константин Витальевич. Тогда же я поняла, что Егор солгал мне, но до сих пор не понимаю, зачем и куда он исчез.

Стук в дверь вытягивает меня из пучины отчаяния и одиночества, в которую превратилась моя жизнь.

Нехотя поднимаюсь с постели и иду открывать, пока мой постоянный спутник Бублик семенит рядом. Он вообще от меня не отходит.

Сегодня меня развлекает Тимоха. Каждый день приезжает кто-то из родных. Они стараются отвлечь меня, уговаривают вернуться домой, но я всегда отказываюсь. Мама готовит и убирает, хотя у меня и так чисто и полный холодильник. Папа вечно хмурый и бурчащий, что мне здесь нечего делать. Андрей, как и всегда, поддерживает моё решение и заверяет, что всё будет хорошо. Он единственный, кто не настаивает на моём возвращении. НикМак, что удивительно, тоже не слишком напористо требуют у меня вернуться. Но больше удивляет то, что они не злятся на Егора, а будто расстроены не меньше меня.

Тимоха же в своём репертуаре.

— Хай, братишка. — обнимает за плечи, задерживая немного дольше, чем раньше. — Не буду спрашивать, как ты. И так вижу, что хреново. Я тебе притащил пироженки и гематогенки. Мама пирожков с мясом нажарила. — поднимает вверх увесистый объёмный пакет, проходя сразу на кухню. — Знаю-знаю. Аппетита нет, но съешь хоть один, чтобы я мог отчитаться маме, что накормил тебя. — толкает с улыбкой, выкладывая всё на стол.

Поднимаю уголки губ исключительно по инерции. Когда двойняшка улыбается — это заразно. Ему просто невозможно не ответить. Впрочем, у всех моих братьев зашкаливает обаяние.

Делаю ему чай и притаскиваю свою кружку из спальни. Заставляю себя приговорить один пирожок только потому, что мне надо хоть немного питаться. За столом сидим в тишине, перебросившись лишь несколькими ничего не значащими фразами. Допив чай, завариваю новый.

Мне жутко холодно. И холод этот не снаружи идёт. Егор всегда грел меня. Если у меня замерзали руки, пока мы гуляли, он всегда стягивал перчатки, собирал мои пальцы в своих больших ладонях и растирал, пока кровь не начинала циркулировать, отогревая заледеневшие конечности. А когда возвращались домой, всегда сам раздевал меня, сам снимал одежду, забирался вместе со мной под одеяло и обнимал так долго, что иногда мы просто засыпали.

Эти воспоминания поднимают из груди предательский всхлип. Зажимаю рот ладонью, но уже поздно. Слёзы без моего на то согласия переполняют глаза и скатываются обжигающими каплями по щекам. Тим тут же подрывается с места и прижимает меня к груди. Гладит по спине и голове, пока я рыдаю так, словно это конец и Гора никогда не вернётся, а я не верю в это. Если я потеряю надежду, то просто не смогу жить дальше. Не смогу без него.

— Плачь, сестрёнка. Станет легче. — тихо приговаривает брат.

Когда слёзы иссякают, умываюсь холодной водой. Смотрю на своё отражение, касаюсь истосковавшихся губ пальцами. Стираю новые прозрачные капли. До побелевших костяшек стискиваю край раковины. Вгрызаюсь в нижнюю губу, но даже когда рот заполняется кровью, продолжаю сжимать зубы.

Это даже не больно. И разодранные вхлам ладони не болят. И разбитые в мясо кулаки тоже. Только в груди всё сжимается. Размазывает и душит давление отчаяния и тоски.

Неизвестность хуже смерти…

Но является ли смерть выходом? Вряд ли…

Егор часто повторял, что восхищается моей силой. Я не чувствую себя сильной. Совсем наоборот. Я разваливаюсь на части. Каждый день без него безвозвратно теряю частичку себя. Первым рушится сердце. Только надежда держит его остатки вместе и заставляет мышцу сокращаться, чтобы поддерживать жизнь. Жизнь, которая мне не нужна без моего Хулигана.

— Где же ты, любимый? — спрашиваю у своего отражения, но ответа, как и всегда, не следует.

И не только зеркало молчит. Никто не знает, что случилось с Егором Северовым. Вся моя семья стоит на ушах. Раз в неделю я езжу в дом к его отцу, пусть и вижу, что мне там не то что не рады, а еле сдерживаются, чтобы не послать прямым текстом. Его отец с невестой выказывают полное безразличие к судьбе Егора. Знаю, что отношения в семье Северовых сложно вообще назвать семейными, но ведь он же родной сын! Дважды в неделю я звоню Насте или Артёму, но и там мне ничего не говорят.

После того, как выпускаю боль и отчаяние вместе со слезами, всё начинается сначала. Вера. Надежда. Звонки, поездки, оббивание всех порогов и бесконечное "никаких новостей". Опять боль. Опять отчаяние. Опять пустота. Опять рыдания в объятиях родных или в пустой постели, а потом всё по кругу. Звонки, поездки, надежда…

В очередной раз приезжает папа. Только сейчас он настроен решительно. Поздоровавшись, сразу направляется в спальню, открывает шкаф и начинает вытаскивать мои вещи.

— Что ты делаешь?! — сразу срываюсь на крик.

Меня накрывает истерикой. Я только разложила всё аккуратными стопками, как всегда делает Гора.

— Ты едешь домой, Диана. — безапеляционно заявляет он.

Подскакиваю к нему и выдёргиваю из рук футболку, обдавая злостью. Слёзы обиды катятся по щекам, но я их не замечаю, пока не промокает футболка на груди. Ни слова не сказав, складываю вещи обратно, пока папа замирает, явно озадаченный моим неадекватным поведением.

— Поехали домой, дочка. Что тебе здесь делать одной? — сипло просит он, сжав сзади моё плечо.

Кладу на полку сложенные джинсы, глубоко вдыхаю и только после этого поворачиваюсь, глядя ему прямо в глаза.

— Я дома, пап. Это теперь мой дом. И я не одна. — бросаю взгляд на настороженно прижавшего уши кота и повторяю. — Я дома.

Я спокойна и уравновешена. Говорю ровно, даже без дрожи в охрипшем голосе. Взгляд прямой. Слёзы исчезают так же внезапно, как и появились. Даже пальцы не трясутся. Внутри в очередной раз появляется пустота, которая заполнится сначала надеждой, потом отчаянием, а после снова надеждой. Круговорот, к которому я уже привыкла.

— Я буду жить здесь. Хватит уже стараться меня вернуть.

— А если он не вернётся? — полушёпотом выталкивает папа.

Застываю с майкой в руках, которую сворачивала. Ей же и зажимаю рот, чтобы не заорать. Никто раньше не говорил этого прямо. Никто старался забрать у меня надежду. Никто не озвучивал, что я могу больше никогда его не увидеть. Сдерживая вой, роняю веки и рвано вдыхаю. Не оборачиваясь, выпаливаю:

— Вернётся. Он не мог оставить меня.

— Даже самые близкие предают. — не сдаётся родитель.

Распрямляю плечи и выдаю разворот на месте. Сжав ткань в кулаке, прожигаю отца взглядом.

— Да, папа. Даже самые близкие могут предать свою семью. Они могут обмануть, сказав, что заняты на работе, а потом изменить.

— Диана. — шипит с предупреждением в интонациях.

Вот только я не способна больше молчать. Внутри так много боли накопилось, что ещё немного, и она просто убьёт меня.

— Папа, я больше не ребёнок и знаю, что делаю. Я знаю, что Егор вернётся. Он бы никогда меня не предал. — вытаскиваю из кармана халата свёрнутый чек, который нашла у Северова в куртке, и передаю его отцу. Он внимательно изучает надписи, глухо вздыхает и смотрит на меня, возвращая бумажку. — Я верю ему. Верю.

Ночью опять накрывает. Раз за разом пробегаю глазами по чеку, датированному днём моего рождения.

Обручальное кольцо с сапфиром.

Разве мог парень, который собирался сделать мне предложение, просто исчезнуть по собственной воле? Нет. Но где же он тогда? Что случилось? Впервые я допускаю мысль, что больше никогда его не увижу. Именно это подкашивает сильнее всего. Мысль, что я никогда не коснусь его больше, не увижу хулиганскую усмешку, не услышу смех с заводящей хрипотцой и тихие слова о любви, не вдохну запах перца и моря, не утону в проклятой бирюзе его глаз, не усну в надёжных объятиях.

Кислотные слёзы выжигают глаза, катятся по щекам, вискам, подбородку, дрожащим губам. Волосы липнут к лицу и шее. В темноте и одиночестве больнее всего. Перестаю сдерживать сначала всхлипы, а потом и крики. Кусая кулаки, переворачиваюсь на живот, уткнувшись лицом в подушку, чтобы заглушить вой. Я ору во всю силу лёгких. Разрываю голосовые связки и раздираю горло.

Этого не может быть. Не может! Он вернётся! Должен вернуться! Он же обещал, что всегда рядом будет! Что только смерть разлучит нас!

Последняя мысль поднимает истеричный крик.

— Неееет!!! — воплем выдаю в подушку. — Неееет! Я не верю! Не верю! Ты вернёшься! Ты обещал, Егор! Я не отпущу тебя! Не отпущу!

Он не мог умереть. Просто не мог. Тогда папин одноклассник наверняка сказал бы мне.

Только под утро силы покидают не только тело, но и сознание. Просыпаюсь я к вечеру, но лучше бы уснула навсегда, чтобы не принимать тот факт, что моего любимого Хулигана может не быть в живых.

В ванне лежу даже тогда, когда вода полностью остывает, но я не делаю попыток согреться. Я же тоже умираю. Тлеет всё внутри. Органы отказывают по одному. Сначала я перестаю дышать. А зачем? Для чего? Без него мне это не надо. Без Егора я не хочу дышать. Я не хочу жить без него. Я просто не могу представить, как можно ходить по этой земле, если его не будет рядом.

Кто-то выдёргивает меня не только из воды, но и из темноты, в которую я провалилась.

— Диана, твою мать! Очнись! Что ты делаешь?! Давай, сестрёнка, открой глаза! — орёт Андрей, тряся меня за плечи.

С трудом разлепляю опухшие веки. Как только вижу перепуганного брата, рву пространство сбивчивым шёпотом, который оглушает контуженное сердце.

— Его нет… Нет… Нет…

Я бьюсь в истерике. Меня трясёт. Я луплю брата ладонями и кулаками. Вгрызаюсь в его руки, не понимая, чего хочу этим добиться. Он прижимает моё голое, мокрое, трясущееся тело к себе так крепко, что лишает возможности дышать. Так же беззвучно повторяю одно и тоже:

— Его нет… Больше нет… Нет…

Брат отрывает меня от груди, резко встряхивая с такой силой, что голова безвольно болтыхается взад-вперёд, а зубы клацают, и ором приказывает:

— Кричи! Кричи, блядь! Кричи, Диана! Ори! Отпускай! Давай, Диана! Ори! Выкричи всё! Отпусти!

Зависаю, не моргая, глядя в чёрные дыры его зрачков. И у меня так внутри. Чернота. Пустота. Там больше нет жизни. Я перегорела. Меня тоже больше нет.

— Ори!!!

Я молчу. Молчу. Молчу… А потом… Взрываюсь.

— Верни-ись! Я люблю тебя! Я люблю тебя, Егор!!! Я не отпущу тебя! Никогда, Егор! Ты слышишь меня?! Слышишь?! Я не отпущу!!!

Когда горло больше не способно выталкивать крики, скулю и вою на плече у брата. Он на руках относит меня в спальню. Одевает. Укладывает в постель. Накрывает одеялом и ложится рядом. Всю ночь обнимает, пока я просто смотрю в потолок. Криков не осталось. Только слёзы без конца катятся к вискам, пропитывая волосы и подушку.

С той ночи я впадаю в прострацию. Четыре дня я не ем. Пью только воду, которую старший брат буквально вливает мне в рот. На слова и слёзы сил просто нет. На пятый день он натягивает на меня одежду и везёт в родительский дом. Молча поднимаюсь в свою старую комнату и падаю лицом вниз. Следом появляются мама, папа, все братья, но я едва замечаю их присутствие. В какой-то момент приезжает Лика, но я просто не способна реагировать на что-либо. Я выжжена. Душа в пепел. Сердце на мелкие осколки, растекающиеся по венам. В ротовой полости вкус крови и отчаяния.

Я почти не сплю. Отключаюсь только тогда, когда организм не выдерживает напряжения, но ни прилива сил, ни ясности сознания не приносит. Я не замечаю смены суток. Меня пичкают таблетками, которые вынуждают спать, но и от них толку ноль.

В один из дней приходит папа. Садится на край кровати и приподнимает меня, обвивая руками за плечи. Моя реакция, как и всегда — никакой реакции. До тех пор, пока он не говорит:

— Он жив, Диана. Но ты должна забыть его, потому что он уехал из страны и больше никогда не вернётся.

— Я тебе не верю! — в кровь раздираю привыкшее к безмолвию горло. — Не верю!

Это первые слова, произнесённые, как я позже узнала, за шестнадцать дней.

Отталкиваю отца так, словно он обжёг меня открытым пламенем. Смотрю в его встревоженное лицо и не верю ровному спокойному голосу:

— Можешь не верить, но это правда. Мне звонил дядя Дима. — это его одноклассник. — Не знаю, что именно Егор натворил, но он сбежал из России.

— Не верю! Он умер, да?! Ты хочешь, чтобы я злилась на него, а не страдала, поэтому так говоришь?! Он любит меня и никогда не оставил бы! Он просто дал бы знать, что жив! Он умер! Его нет!

Папа ничего не отвечает, но блеск влаги в карих глазах говорит громче любых слов.

Той же ночью, пробившись в истерике весь день, я возвращаюсь в пустую квартиру. Смотрю на вещи так, будто вижу впервые. Впервые вижу их отдельно от Егора. Касаюсь подушечками пальцев мебели, посуды, штор, техники, понимая, что больше их никогда не коснётся мой Хулиган. Я ни на секунду не поверила в его предательство.

Стало бы мне легче, если бы я знала, что он добровольно оставил меня? Если бы он жил где-то отдельно от меня? Наверное, да. Тогда я хотя бы знала, что мы дышим одним воздухом и был бы шанс, что однажды мы снова встретимся, а так шансов нет никаких.

Пустота и тишина угнетает. Бублика Андрей тоже забрал в родительский дом. Надеваю футболку Егора. Стягиваю с постели одеяло и кутаюсь в него. Бреду на кухню и залезаю на подоконник. Представляю, как сейчас войдёт Северов, молча закурит и прижмёт меня к себе. Поднимет на руки и отнесёт в спальню, чтобы заняться любовью.

Но он не приходит. Дверь не открывается. Меня не окутывает запахом сигаретного дыма и сизой дымкой. Не согревает теплом его тела. Опять пустота, одиночество, тоска и… осознание, принятие и смерть сердца. С тех пор оно не сделало ни единого удара.

Я делаю вид, что живу, чтобы не расстраивать семью. Активно учусь. Создаю видимость улыбки, когда приезжают родные. Так проходит ещё пара недель. Я закрываю сессию. Начинаются каникулы. Я давно перестала ждать звонка или сообщения, поэтому, когда телефон вибрирует, даже не смотрю на экран, продолжая дрожащим почерком выводить буквы на бумаге. Только когда заканчиваю, разблокирую мобильный и кричу, когда вижу сообщение от Егора.

Вы никогда не задумывались над тем, что самых важных слов в связке всегда три?

Я тебе доверяю. Я тебя жду. Я тебя люблю. Я буду рядом. Никогда не оставлю. Ты моё всё. Ты моя жизнь. Всё будет хорошо. Ты и я. Выйдешь за меня? Давай создадим семью. Давай родим ребёнка. На всю жизнь.

Эти три слова приносят счастье. Огромное. Разделённое на двоих. Они залечивают раны. Они дарят надежду.

Те слова, которые я раз за разом перечитываю на экране смартфона — её забирают. Ранят. Медленно. Глубоко. Безжалостно. По новой вскрывают раны, которыми покрыта вся душа. Они разбивают остатки такого хрупкого сердца. Они разом уничтожают такую сильную любовь. Три слова, которые лишают меня желания жить. Раньше я продолжала бороться. Пыталась жить. Я цеплялась за тонкую нить надежды. А теперь… Нет ни веры, ни надежды. Только разорванная на клочья душа. Только разбитое вдребезги сердце, которое безвозмездно любило. Последний выдох и безвозвратность.

"Я тебя отпускаю…"