Хулиган. Его принцесса

Глава 22. Сделай это

*Даня и Таня в возрасте двенадцати лет*

— Сделай это сейчас, сынок.

Мать крепче стиснула плечо Данила, впившись в него своими острыми ногтями, но он не почувствовал оттого боли. Нет, боль всё же была, но она исходила из его груди, душа его и медленно убивая. Потому как он знал — то, что он собирался сделать, то, что заставляла его сделать мать, приедет Данила к потере единственной девушки, которая была ему дорога.

Данил наблюдал за Таней и его матерью из своего укрытия за праздничной декорацией с кучей воздушных шаров. Она открывала подарки в окружении детей ее возраста, которых ее отец собрал, чтобы создать видимость наличия у нее друзей. Именинница улыбалась, но ее улыбка была искусственной, фальшивой, ненатуральной, а ее взгляд все время блуждал по залу, ища кого-то.

Ища его…

— Ты не двигаешься, — донесся до него ледяной голос матери. — Значит, ты выбрал ее?

Он покачал головой.

Он не знал.

Он не был уверен.

Почему он вообще должен был выбирать?

Почему она заставляла его выбирать?

— Если ты выбрал ее, то ты больше никогда не увидишь Лешу.

Его тело застыло.

— Ты не сможешь ему помочь.

Его руки сжались в кулаки.

— Ты обречешь его на страдания. В полном одиночестве.

Перед мысленным взором Данила промелькнулоизуродованное синяками лицо Леши, а также образ его избитого тела, лежащего на маленькой больничной койке.

Жизнерадостное выражение, которое он всегда видел на лице своего лучше друга, сменилось мрачным, а его искрящиеся глаза, которые увидели слишком много боли и страданий, стали усталыми и настороженными, какими не были никогда.

Данил понял, что просто не мог оставить своего лучшего друга одного.

Леша нуждался в нем. Сейчас, как никогда прежде…

— У нее сегодня день рождения, — умоляюще прошептал Данил матери, несмотря на то что ненавидел прибегать к мольбам. — Пожалуйста, только не сегодня.

Но его мать была непреклонна. По какой-то неведомой причине, которой он не знал и которую мать не захотела раскрывать, Данила безжалостно побуждалисделать это.

Разбить Тане сердце.

И заодно ему самому.

— Сейчас или никогда, сынок.

Данил закрыл глаза.

И глубоко вздохнул.

Когда он открыл их, в них было столько ярости и ненависти, что он был не в силах сдержать порыва сказать:

— Я всегда буду ненавидеть тебя за это, — прошептал он матери низким, ядовитым тоном.

Она ничего не ответила, просто смотря на него.

Данил знал, что мать продолжала смотреть на него, когда он всё же подошел к Тане, в первый раз за тот день.

Он знал, что мать продолжала смотреть, когда он выплевывал жестокие слова и разрывал свою дружбу, пока Таня изо всех сил старалась не расплакаться на глазах у всех, прежде чем в конце концов убежала.

Он знал, что мать продолжала смотреть, когда он усилием воли сдерживал себя, чтобы не побежать за Таней, чтобы попросить у нее прощения и сказать, что ему просто не оставили выбора.

Всё это время мать без сожаления наблюдала за тем, как рушился мир ее сына.

Данил остался стоять в центре этого празднования, которое им же самим было бесповоротно испорчено. Его сердце колотилось, как будто пыталось вырваться на свободу от этого жестокого мира. Оно не знало, куда себя деть, как и сам Данил.

Разочарование сжало его горло, не позволяя вымолвить ни единого слова. Он ощутил, как смех и радость праздника вокруг в одно мгновение, словно по щелчку пальцев, стали затихать, и недоуменные взгляды детей устремились на него, виновника загубленного веселья. Его голос, когда он смог заговорить, был тихим и дрожащим:

— Принцесса… — произнес он, но она не могла его услышать.

Если бы только она увидела его глаза, то без слов поняла бы, что он сожалел о содеянном. Но она уже убежала, а Данил под тяжестью собственной боли был поставлен на колени.

Его душа в этот момент разрывалась на части, которые уже вряд ли когда-нибудь соберутся воедино. А даже если это и произойдет, то на душе останутся уродливые рубцы, в память о сегодняшнем дне.

— Ты сделал правильный выбор, — раздался холодный голос матери, нарушивший тишину, что вдруг воцарилась вокруг него.

Это было утверждение, а не вопрос. Она не понимала, что ее слова стали для Данилаприговором на пожизненное заключение во мраке, страданиях и воспоминаниях о времени, проведенным с Таней, его Принцессой.

Он даже не заметил, как все вокруг разошлись и он остался наедине со своей болью и безжалостной матерью, подтолкнувшей его к этому.

Данил отвернулся, стараясь не смотреть на мать, что вдруг стала ему ненавистна. Он сделал то, что она хотела — выбрал…

Выбрал оставить в своей жизни Лешу и обречь Таню на боль и одиночество.

Он знал, что никогда не сможет оправдать своих действий или решения и мысль об этом нависала над ним, как мрачная тень.

POV Даня

Было уже семь часов вечера.

Таня заставила меня ждать.

Вернее, она явно не собиралась приходить.

И то, что она не пришла, причинила мне такую же боль, как та, что я причинил Тане на ее двенадцатилетние. Хотя нет, с болью, что я заставил испытать Таню, вряд ли это могло сравниться…

Я втянул в себя порыв прохладного воздуха и корпусом поддался вперед, сидя на скамейки, с которой, казалось, сросся за два часа ожидания. Уже зажглись вечерние огни, красиво подсвечивающие безлюдный парк и фонтан, но я не мог в полной мере оценить этого, думая лишь о том, чтоко мне на встречу не пришла единственная девушка, которая была мне так сильно дорога.

Большая часть моей давно разорванной души верила, что она придет. В глубине души я и сам надеялся, что она вот-вот появится на горизонте.

Но она приняла решение отказаться выслушать меня, которое разбило мое чертово сердце.

Я решил прекратить это бесполезное ожидание, смешанное с самобичеванием, и, поднявшись со скамьи, поплелся на выход из парка, чтобы вернуться домой или нажраться в хлам.

Это был конец…

Я больше не стану пытаться объясниться с ней или вернуть ее, потому что Таня никогда не даст мне шанса. Когда-то давно я сделал свой выбор, который стоил мне разбитого нахрен сердца и бессонных ночей, теперь пришел черед Тани сделать выбор.

И он оказался неутешительным для меня.

Я медленно шагал по тропинке, мимоходом замечая парковые огни. В голове крутились воспоминания нашей дружбы, когда мы с Таней были практически неразлучные. Картина того чудесного времени воссоздалась в моей голове и начала давить на сердце, вызывая очередной поток горечи.

На развилке я оглянулся по сторонам, словно в надежде увидеть ее приближающийся силуэт, но увидел только порыв вечернего ветра, уносящего не только листву, но и мои надежды.

С каждым шагом я ощущал, как разрыв между нами становится все шире и больше. Я понял, что даже окажись в прошлом, не смог бы ничего изменить, не смог изменить своего выбора и того, что произошло.

Не смог бы бросить Орлова, который был в настолько печальном состоянии, что я боялся — он мог наложить на себя руки. Таня была сильной, она со всем справилась, а вот Леха…

Мать подобрала очень удачный для своего замысла момент, ведь заставь она сделать меня выбор, когда семья Орловых еще была цела, я бы выбрал Таню.

Я ошибочно полагал, что Таня могла бы простить меня, но теперь было ясно — я своими же руками лишил себя этогошанса, доверия и ее любви…

Когда я уже совсем отчаялся и потерял веру в лучшее, я увидел ее у входа в парк.

Вид ее принес мне такое облегчение, что я закрыл глаза и испустил дрожащий вздох.

Я снова открыл их и посмотрел на Таню. Ветер разметал пряди волос по ее лицу, заставляя ее смотреть на меня, чуть прищурившись.

Несколько долгих секунд мы оба стояли неподвижно и на мгновение мне показалось, что она в любой момент могла развернуться и уйти.

Но вместо этого она подошла ко мне и погрузила пальцы в свои блестящие волосы, убирая их от лица и откидывая назад. Отвлекшись, я наблюдал, как ее волосы обрамили лицо, с красотой которого ничто не могло сравниться.

Затем мое внимание привлекло ее платье.

На ней было синее платье, а поверх него — расстегнутая черная куртка. Всё было более чем прилично, однако мое тело всё равно отреагировало на это зрелище.

Громов, мать твою, остынь!

Может, ты и озабоченный, особенно когда речь заходит о Принцессе, но не настолько же.

Тебе нужно поговорить с ней, прежде чем пытаться наложить на нее свои лапы.

Я мысленно застонал и попытался вспомнить всё то, чему научился в детстве.

Самообладание.

Дисциплина.

Сила духа и воли.

Но, черт возьми!

Почему она пришла в платье? Да еще и таком вызывающе коротком? Или оно таковым казалось только лишь для меня одного?

Ее губы шевелились. Она явно разговаривала со мной.

А я не мог сконцентрироваться, то и дело глазами возвращаясь к ее стройным, оголенным ногам.

Она что-то говорила, а я, как пубертатный подросток, капал слюной на ее ноги. Докатился, блять…

— Ты слушаешь меня, Громов? — наконец донесся до меня ее голос.

Я закрыл глаза и ущипнул себя за переносицу.

— Просто… просто дай мне минуту собраться, — пробормотал я.

— У тебя что, от холода помутился рассудок? — прозвучал ее раздраженный голос, побудивший меня открыть глаза и посмотреть на нее.

— Я просто отвлекся, — ответил я на ее тираду.

Она склонила голову набок.

— Отвлекся?

Да, на твои ноги, но признание в этом губительно сказалось бы на моем теле. Таня не оставила бы это заявление без внимания.

— Хочешь, я верну тебя на землю пощечиной? — продолжила она, когда я не ответил.

Вот о чем я говорил. И пощечина не могла сравниться с ударом этого красивого колена мне в пах, на который Таня запросто бы решилась после моего заявления.

Я усмехнулся и ответил:

— Нет, не надо, я справлюсь сам.

Потому что ты наконец пришла ко мне…

POV Таня

Надень платье…

Зря я послушала Аглаю. Осенний вечер выдался довольно прохладным и мой наряд из короткого платья, куртки и шапки, не спасающей ситуацию, совсем не соответствовал погоде. Зато, по словам подруги, этот образ поможет мне произвести хорошее впечатление на Громова, но… заявись я сюда хоть в парандже, то все равно произвела бы на Данила должное впечатление. По крайне мере, если верить его словам…

И все же желание нарядиться для него пересилило всякий здравый смысл и вот я, в холодную ветреную погоду, с колышущимися волосами и голыми ногами, направлялась в парк, не имея ни малейшего понятия, что меня там ожидало.

Сначала я переживала о том, что кто-нибудь сможет нас увидеть вместе.

А потом начала переживать, что Громов мог устать меня ждать и попросту уйти, учитывая насколько я опоздала.

Но все переживания отпали, когда у главного входа в парк стояло несколько мужчин, не пускающих людей в парк. Одного из них я узнала — это был тот, кто отвез меня домой после нашей с Данилом ночи, проведенной в объятьях друг друга.

Стоило и ему заметить меня, как мужчина учтиво кивнул мне и указал рукой на парк, пропуская внутрь и давая немое обещание никого больше не пустить в сие запретное для нашего свидания место. Я благодарно кивнула ему в ответ и хотела улыбнуться, но волнение не позволило этого сделать.

Шагая по непривычно безлюдному парку, о чем Данил предусмотрительно соизволил позаботиться, я чувствовала порхание бабочек в животе, от которых становилось дурно. Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить нервы, но едва ли это принесло результата. Обняв себя, я продолжала идти по тропинке, которая должна была привести меня к нему.

На губах заиграла улыбка, когда я вспомнила, как в детстве мы резвились в подобных этому парках. И мысль об этом хотя бы немного, но помогло успокоиться.

А вскоре я глазами натолкнулась на идущего мне на встречу Данила, отчаянно оглядывающегося по сторонам. Его поникшие плечи твердили о том, что он потерял всякую надежду на мой приход к нему на встречу. Но когда он увидел меня, мое сердце сжалось от видаоблегчения и счастья, загоревшихся в его глазах.

— Я не хотела опаздывать, — извиняющимся тоном сказала я, теперь уже будучи уверенной, что наконец-то завладела его вниманием. — У меня были дела, которые я не могла перенести.

— Это неважно, — покачал он головой. — Главное, что ты пришла.

Очередной порыв ветра прошелся по мне, отчего я вздрогнула и пробормотала:

— Мы можем перенести этот разговор куда-нибудь в другое место? Здесь холодно.

Данил сделал шаг ко мне и, склонив голову набок, усмехнулся.

— Я могу согреть тебя.

— Даже не думай об этом, Громов, — я бросила на него свой самый грозный взгляд.

Усмехнувшись, он протянул руки ко мне и, прежде чем я успела отпрянуть, застегнул молнию моей куртки. А потом, взяв меня за руку, Данил повел меня в сторону небольшого кафе, находящегося на территории парка и, вероятно, закрытого по причине нашего с ним здесь нахождения.

Как ему только удалось это провернуть подобное? Нет, я была ему благодарна за это, но ума не могла приложить, как ему такое удалось — оцепить целый парк. Стало быть Громов пользовался своей фамилией и состоянием своей семьи не только для того, чтобы соблазнять безмозглых дур.

Он привел меня в то самое кафе, двери которого были открыты, несмотря на отсутствие кого-либо внутри. Здесь было довольно неплохо — теплый свет, аккуратные столики в одной стороне и бар с бильярдным столом в другой. При виде бильярдного стола меня охватила тоска. Он научил меня играть, еще когда мы были детьми, и до самого внезапного разрыва нашей дружбы мне так и не удалось у него выиграть. Ни разу…

— Ты помнишь? — неожиданно заговорил Данил и я посмотрела на него. Он стоял, оперевшись бедром о край стола, глядя на бильярдные шары. — Ты была так зла, когда в очередной раз проиграла, что чуть не проткнул меня своим кием.

— Если мне не изменяет память, то ты тогда сильно разозлил меня.

— Я не виноват, что ты была заядлой неудачницей, когда речь заходила о бильярде.

— В тот раз ты смухлевал, отправив шар в лузу рукой, когда я отвернулась, и ты был так горд своей победой, что буквально напрашивался получить кием в живот.

Он запрокинул голову, смеясь, и я почувствовала, как меня передернуло от внезапно закипевшего внутри гнева. Ему всегда нравилось дразнить меня, чего нельзя было сказать обо мне.

"Потому что ты милая, когда злишься."

Я повернулась, прежде чем успела сделать то, о чем потом буду жалеть, сняла куртку, шапку и направилась к столику у стены, чтобы Громов не смог сесть рядом со мной и занял место исключительно напротив, сохранив хоть какую-то видимость дистанции между нами.

Когда я села и положила нога на ногу, то заметила, что он смотрел прямо на них. Довольно громко прочистив горло, я вернула его фокус внимания на мое лицо, а не ноги, на которые он беззастенчиво капал слюной с самой нашей встречи.

С нескрываемой ухмылкой он прошел через зал и занял место за столом.

— Можешь начинать, — сказала я ему.

— Что начинать? — неуверенно пробормотал он.

— Громов, скажи честно, у тебя какие-то проблемы с мозгами, о которых я не знаю?

Данил улыбнулся, заметив раздражение в моем голосе.

— Я теряю голову, когда вижу тебя.

И как бы сильно не тронули меня его слова, я сделала напускное недовольное выражение лица и недовольно процедила сквозь зубы:

— Если ты не собираешься ничего мне рассказывать — я встаю и ухожу.

— Прости, — торопливо выпалил Громов, накрывая мою ладонь, когда я сделала вид, что собиралась подняться из-за стола. — Каждый раз, когда я вижу тебя, я обещаю себе, что смогу нормально поговорить с тобой, но потом я либо отвлекаюсь, либо ты выводишь меня из себя…

— Из крайности в крайности, — невесело заметила я.

Он наклонил голову и сказал:

— От любви до ненависти. Хотя нет… — исправил он сам себя. — От большей любви к меньшей. Я никогда тебя не ненавидел. Только любил.

Издав возмущенный вздох, я уставилась на Громова, который не мог оторвать от меня своих прекрасных зеленых глаз. Потом он вдруг поднялся и, прежде чем я поняла, что он собирался сделать, Данил оказался на диване рядом со мной, нагло сев на мою юбку. Стиснув зубы, я выдернула ткань из-под его бедра, припоминая далеко ни один такой раздражающий момент из прошлого.

— Ты… оставайся там, где сидишь, — потребовала я, отодвигаясь к стене, подальше от него. — Не трогай меня. Когда ты прикасаешься ко мне, я… я не могу думать. Просто… просто держись на расстоянии.

Он не послушал. Как всегда…

Вместо этого, Данил потянулся и заключил меня в свои медвежьи объятия.

Я замерла в ту же секунду, как он прикоснулся ко мне.

И найдя в себе силы выйти из оцепенения, я уперлась ладонями в его грудь.

— Как, черт возьми, мы собираемся разговаривать, если ты не можешь отлипнуть от меня? — зарычала я на него, не желая признаваться, как трепетало сердце от его действий.

— Принцесса, если ты и дальше будешь так мило пялиться на меня, клянусь, я тебя поцелую.

Я тяжело вздохнула и яростно зашипела на него:

— Ты наглый, высокомерный, непроходимый придурок!

— Ты еще сильнее напрашиваешься на поцелуй, малышка.

— Не называй меня малышкой!

Данил грустно усмехнулся и как-то странно спросил:

— Мы всегда будем такими?

— Нет никаких “мы”. А теперь отпусти меня, ты хотел мне что-то рассказать.

— Подожди немного, Таня, — прошептал он. — Мне нужно еще немного времени, чтобы собраться с мыслями. Это всё очень сложно, потому что то, в чем я собираюсь признаться, — не только мои секреты.

Я перестала сопротивляться, услышав его тихий шепот. Мое сердце упало в желудок, когда грусть в его голосе проникла в меня. А часть моего гнева и вовсе улетучилась словно по щелчку пальцев.

Я смотрела на Данила, а он в ответ. От боли, которую я увидела в его глазах, у меня защемило в груди и желание утешить его почти захлестнуло меня.

— Хорошо, — прошептала я. — Не торопись. Я подожду.

POV Даня

Я буквально не находил слов по двум причинам.

Во-первых, из-за того, что она так легко согласилась дать мне отсрочку.

Во-вторых, потому что я не знал, как, блять, начать эту исповедь.

И все же мне нужно было быть с ней честным. Я прожил без нее почти семь лет, а ощущение было такое, будто прошло семь тысяч гребаных лет. Я не мог снова потерять ее, потому что это будет сродни смерти.

За эту честность придется заплатить определенную цену, но я был готов к этому.

Глубоко вдохнув и шумно выдохнув, я быстро выпалил:

— Это из-за него.

Брови Тани сошлись на переносице, когда она охрипшим от волнения голосом спросила:

— Что?

Я сделал еще один вдох, чтобы собраться с силами, и смог ответить:

— Это из-за Леши.

Ее глаза расширились от осознания услышанного, а затем опасно сощурились, не предвещая мне ничего хорошего.

— Что значит, это из-за Орлова? Хочешь сказать, в тот день на вечеринке по случаю моего дня рождения, ты вычеркнул меня из своей жизни из-за него? Вы тогда с ним даже знакомы не были, он перевелся в нашу школу…

Я не дал ей закончить.

— Помнишь мальчика, о котором я тебе рассказывал? Моего лучшего друг детства?

— Тот самый друг, который отказался со мной познакомиться? — она выглядела ошеломленной, когда ее пронзило осознание. — Подожди… Орлов и есть тот самый друг?

— Да, это он.

— Но всякий раз, когда ты говорил о нем, ты называл егоОрлёнком.

— Ну, он же Орлов. И мне нравилось, какты ревновала меня, думая, что Орлёнок — это девушка, — признался я, за что получил удар по плечу. — А когда я наконец признался тебе, что это мальчик, ты заставила меня вообще перестать упоминать о нем, — поспешил сказать я в свое оправдание.

— Твой драгоценный Орлёнок тоже отказался знакомиться со мной, если ты забыл, — прошипела она.

— Я же тебе говорил — я пытался. Но он стеснялся незнакомцев, особенно девочек.

— Господи, Орлов — это и был тот самый Орлёнок. Как я сама то не догадалась, это же всё так… логично. Я всё это время думала, что ты подружился с Орловым, когда он перевелся в нашу школу. А оказалось, ты дружил с ним уже много лет, — рассеянно бормотала она самой себе, схватившись за голову.

В одно мгновение ее настроение переменилось, а глаза вспыхнули опасным огнем, всецело направленным на меня одного.

— Объясни, Громов! Объясни, что ты имел в виду, говоря, что ты бросил меня из-за него!

Я с протяжным вздохом откинулся на спинку дивана и уставился в потолок.

— Его отец ушел из семьи, когда ему было десять лет, — тихо начал я. Запал Тани погас и она стала внимательно слушать меня, дыша через раз.

Те воспоминания были все еще были болезненными для меня, а рассказ — еще более болезненным, но мне было необходимо выплеснуть всё это прямо сейчас, иначе вернуть Таню не будет возможным.

— А его мать умерла, когда ему было одиннадцать. Ее избили и изнасиловали в собственном доме, прежде чем убили.

— О Боже… — услышал я ее дрожащий шепот, вырвавшийся из прикрытых рукой губ.

— Она спрятала его в гардеробной, чтобы его не нашел тот грабитель. И он всё слышал. Всё. А потом, когда смог выбраться, он нашел ее лежащей на полу и держал в своих руках, пока она не…

Леша сказал, что она истекала кровью и что он чувствовал, как жизнь покидала тело его матери.

Я почувствовал, как рука Тани нашла мою и легонько сжала ее.

Но не меня стоило жалеть в этой истории, а Орлова, прошедшего через этот ад.

Мне не стоило ее рассказывать, потому что того хотел мой лучший друг — оставить свое темное прошлое под всеобщим секретом.

И я чувствовал себя чертовым предателем, рассказав Тане эту часть жизни Орлова, которую должен был держать ото всех в строжайшем секрете.

Но ее нежные прикосновения и маленькие, успокаивающие круги, которые она выводила большим пальцем по моей коже, немного ослабили испытываемое мною чувство вины.

Собравшись с силами, я продолжил говорить:

— И это даже не всё, потом с ним случился еще больший пиздец. Но я не могу тебе об этом рассказать. Прости. Я просто не могу. Просто знай, что жизнь хорошенько отыгралась на нем, только непонятно за что… Таня, я ненавижу всё, что с ним случилось. Ненавижу, — процедил я сквозь зубы.

Открыв глаза, я перевел взгляд на Таню. В ее глазах стояли слезы, тело сотрясало мелкой дрожью, но она все равно сумела выиграть битву над своими эмоциями, и это говорило о многом.

Как минимум о том, какой сильной была моя Принцесса.

И вид ее спокойной силы помог мне набраться смелости, чтобы рассказать больше правды, которую я так долго скрывал.

— Помнишь? Я рассказывал тебе о нем. Как он был умен, даже умнее меня. Каким улыбчивым и веселым он был, как часто он улыбался. Как меня иногда раздражало то, что, сколько бы я ни был с ним груб, он всегда прощал меня и заставлял улыбаться и смеяться. Какая идеальная у него была семья и как бы я хотел быть его братом, потому что мне нравился он и его родители.

— Конечно, я помню, — мягко ответила она. — Я помню всё, что ты мне когда-либо говорил.

— А посмотри на него сейчас, — мрачно пробормотал я. — Он не улыбается. Не смеется. Почти не разговаривает. Пока в его жизни не появилась Ксюша, он почти не вставал с постели и ему было на всё наплевать. Он не живет, он просто существует. Он винит себя в смерти матери, потому что считает, что мог бы ей помочь. Спасти ее…

— А его отец? Он вернулся?

Мои глаза скользнули поверх ее головы и я посмотрел в окно, на разбушевавшуюся не на шутку погоду.

— О, да… Он вернулся. Но было уже слишком поздно. Леха даже не взглянул на него, возненавидев отца до глубины души. Знаешь почему Леша оказался здесь? — спросил я и, не дожидаясь ответа, сказал: —Потому что в этом городе похоронена его мать. И потому что я был единственным человеком, которого Орлов подпускал к себе. Именно поэтому отец Лехи позволил ему остаться здесь, купив для него дом и договорившись об устройстве в школу. Разумеется, в мою школу, чтобы я мог быть рядом с ним.

— Я не понимаю. Какое это имеет отношение к нам? — голос Тани был тихим, едва различимым шепотом. — Какое отношение он имеет к нам?

Я опустил голову, зажмурив глаза. Ей казалось, что она хотела узнать правду, хотя на самом деле это было не так.

— Просто скажи мне, — ее голос дрожал.

Она знала, чем это обернется для нее, но все равно хотела знать.

— Мама заставила меня сделать выбор между вами, — мой голос стал низким и напряженным. — Она сказала, что если я перестану дружить с тобой, то разрешит мне остаться с Лешей. Ты же знаешь, как она дорожит своей репутацией, а моя дружба с новым Орловым, мрачным и закрытым, могла навредить мне, а значит и нашей семье. По крайне мере, я так думаю, что дело было в этом. Она сказала, что позволит мне заботиться о нем, позволит мне видеться с ним и помогать ему, если я выберу его, а не тебя. А если выберу тебя, то обрубит мне все связи с Лешей.

— Значит, ты выбрал его, — пришла она к выводу, ошеломленным и подавленным голосом.

Я открыл глаза, когда она отпустила мою руку, и испугался, когда выражение ее лица стало отрешенным. Торопливо, но нежно взяв ее лицо в свои ладони, я прошептал:

— Я не знаю, почему она заставила меня это сделать. Я не хотел терять тебя. Но… у меня не было выбора. Будь я старше, я бы послал ее к чертовой матери, оставив вас обоих в своей жизни, но в тот момент я не мог. Я не мог…

Таня молча покачала головой и, убрав мои руки от себя, несильно толкнула, заставляя подняться и дать ей выйти из-за стола.

Оцепенев, я смотрел, как она подошла к бару, крепко оперевшись в который, опустила голову и закрыла глаза.

— Я был ребенком, Таня, — в отчаянии выпалил я. — Я не знал, что мне делать. Я был нужен Леше, я не мог его бросить. Я был фактически единственным, кто у него остался. Поэтому я… Я сделал этот выбор в его пользу. Прости. Но тогда я был нужен ему, как никогда прежде.

Она все еще молчала.

И ее молчание было подобно ножу, вонзающемуся мне прямо в сердце.

POV Таня

Мне ты тоже был нужен.

Я так хотела сказать ему эти слова.

Каждый раз, когда мама била меня во время очередного приступа ярости, я думала о нем.

Каждый раз, когда брат играл со мной в свои психологические игры, именно осознание того, что я увижу Данила, помогало мне вынести всё это.

А в тот день, во время вечеринки, под моим красивым платьем красовались уродливые свежие синяки. По всему моему телу…

Моя мать устроила мне взбучку именно в тот день, потому что ей не понравилось видеть меня слишком счастливой. Ей не понравилось, что отец суетился вокруг меня в этот особенный для меня день. И плевать ей было, что у меня был веский повод — день рождения.

Поэтому она накинулась на меня, оставив на моем теле множество кровоподтеков и гематом.

Но мне было всё равно на них, будь я даже с ног до головы покрыта синяками — мне было бы плевать. Я знала, что встреча с Данилом всё исправит и даст мне новые силы. Но этого не произошло.

Потому что в тот день он причинил мне еще больше боли, чем мать. Он не исцелил меня, как это было обычно, а, наоборот, погубил…

Слезы катились по моей щеке одна за другой.

Данил сказал, что не знал причины, по которой мать заставила его перестать встречаться со мной.

А я знала.

Я никогда не нравилась его матери. С тех самых пор как она впервые увидела меня.

Ей не нужно было говорить мне об этом, я видела неприязнь в ее взгляде каждый раз, когда мы пересекались. Хотя я и не знала точной причины ее неприязни ко мне. Именно поэтому я старалась, лишний раз не попадаться ей на глаза.

— Скажи что-нибудь, — прошептал он. — Пожалуйста. Скажи хоть что-нибудь…

Мне, наконец, удалось справиться со своими не на шутку разбушевавшимися эмоциями. Я вытерла слезы, сделала глубокий вдох и, оттолкнувшись от бара, повернулась, чтобы взглянуть на Данила. Он все еще сидел, но наклонился вперед, поставив локти на колени и сцепив руки вместе.

— Ты мог бы просто сказать мне… — начала я, но осеклась, когда он покачал головой.

— Я не мог рисковать. Ты же знаешь мою маму. Она узнала бы. И Таня, — он пристально посмотрел мне в глаза, — ты никогда не умела скрывать свои эмоции и чувства. Если бы только ты могла, я бы обязательно…

Даже не соизволила дослушать до конца, я язвительно перебила его:

— Так это моя вина?!

— Нет, — тут же парировал он. — Это никогда не было твоей виной. Это все моя вина и только моя.

— Все это время ты игнорировал меня. Ты пропал на целый месяц, впредь до моего дня рождения, хотя мы были практически соседями. Я была так счастлива, когда ты переехал сюда, когда мы стали учиться в одной школе, а потом я как будто подхватила смертельная болезнь, из-за которой ты стал шарахаться от меня, как от прокаженной, — закончила я с явной претензией в голосе.

Его лицо побледнело и я увидела, как он сглотнул.

— Когда мама сказала об этом выборе, я… я долгое время медлил, потому что не хотел этого делать, — сказал он с запинкой. — Я оттягивал это как мог. Леша тогда лежал в больнице, отец возил меня в его город и обратно, чтобы я мог видеться с ним.

Выражение его лица внезапно изменилось и он уткнулся лбом в ладони, крепко зажмурив глаза.

— Я даже не знал, что с ним произошло, Таня. Когда я впервые увидел его в больнице, я, блять, захотел убить того ублюдка, из-за которого Леша оказался на больничной койке! И до сих пор хочу!

В больнице?

Все его тело напряглось от горя и печали, а у меня сжались грудь и горло от вида его осязаемой боли.

— Я… Когда умерла его мать, я пообещал себе, что буду рядом с ним, даже если буду жить далеко от него, — продолжал он сокрушенно шептать. — Я пообещал ему, что, несмотря на расстояние, я приеду к нему, когда он позвонит, потому что мы братья.

Затем его глаза нашли мои и я увидела в них обжигающую пустоту.

Я даже не знала, что случилось с Орловым и почему он оказался в больнице, но одно я знала точно — я тоже хотела убить того, кто причинил ему боль, потому что он также причинил боль Данилу.

— Гро… — я сглотнула и попыталась снова. — Данил…

Но он продолжил говорить, не дав мне сказать.

— Я знаю. Я хреновый друг.

— То, что ты не знал, что с ним произошло, еще не означает, что ты плохой друг, Данил, — сказала я ему. — Он ведь тоже тебе ничего не сказал.

— Я должен был знать, — покачал он головой на мое замечание. — Я был его лучшим другом. Он считал меня своим братом, а я его — своим. Я… я подвел его.

Слеза скатилась по моей щеке и я была не в силах ее остановить.

И всё из-за болезненного осознания.

Если он чувствовал такое сожаление и чувство вины по отношению к Леше и всему что с ним произошло, то какую боль он испытает, когда узнает, что случилось со мной?

Рухнет ли его мир из-за этого?

Будет ли он также винить себя?

Горькое удовлетворение сковало меня и на мгновение мне захотелось увидеть такое же опустошение в его глазах, когда я расскажу ему о том, что мне пришлось пережить без него. Он должен был знать, на что обрек меня, покинув мою жизнь. Но это горькое желание не успело укорениться во мне, потому как внутри разбушевалось нечто совсем иное, сжигающее всё дотла, подобно огню.

Может, Громов и не пережил того, что пережила я, но он все равно чувствовал боль. Глубокую и ужасную боль.

Еще в детстве я поняла, что он мог вести себя бессердечно, но никогда не мог игнорировать несчастья других людей.

Может, он и паршивец, но он ни капельки не похож на собственную мать, заставившую сделать этот жестокий расчетливый выбор.

Может, он и придурок, но он никогда не хотел причинять людям боль.

Смахнув со щеки слезинку, я села рядом с ним. Он все еще держался руками за голову, когда я обняла его и нежно прижалась губами к его непривычно коротким волосам.

— Я продолжаю подводить людей, которые мне дороги, — сокрушенно пробормотал он.

На глаза навернулись очередные слезы, которые я с трудом задержала на ресницах.

— Данил… — сдавленно просипела я.

Он поднял голову и взял мое лицо в свои ладони, приблизившись настолько близко, что весь мир вокруг буквально растаял, оставив в этой вселенной лишь нас двоих.

— Я люблю тебя, Таня.

Дыхание покинуло меня, а сердце болезненно сжалось.

— Ты тоже была моей первой любовью.

Соленая влага вновь потекла по моим не успевшим высохнуть щекам, а его большие пальцы заскользили по ним, разбивая крупные слезы.

— Мне было больно отпускать тебя, — признался он, не отрывая взгляда от моих глаз. — А когда я узнал, что ты встречаешься с этим ублюдком Симоновым… это просто убило меня. Я никогда не забывал о тебе. Ты всегда была в моем сердце… И когда ты пришла ко мне той ночью на вечеринке, я не мог в это поверить. Это было чудо. И еще большим чудом было то, что ты подарила мне свою девственность, на которую я даже рассчитывать не мог.

— Данил, — на выдохе прошептала я и больше ничего не смогла сказать.

Меня наполнило дикое, бурлящее счастье, дарующее мне надежду.

— Я придурок, я знаю, — продолжил он. — И я уверен, ты слышала, что я спал со всеми подряд. Этого уже не исправить, как и то, что сколько боли я тебе причинил. Я не могу заставить тебя забыть об этом, Таня. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты была счастлива. Возможно, я все еще буду придурком, потому что таков уж я есть, но я могу заверить тебя, что постараюсь стать тем, кто тебе нужен. И начну прямо с этого момента.

— Данил, мы еще учимся, — прошептала я, сжимая его плечи. — И Глеб, он…

— Мне плевать на него, — прорычал он, неконтролируемое сжав руки, держащие мое лицо. — Напомню тебе, твой брат может идти к черту.

— Это не так просто…

— Я больше не ребенок, Таня. Мной больше никто не может управлять, теперь я сам решаю, чего хочу от своей жизни. И я хочу вернуть тебя в свою жизнь. Я смогу о тебе позаботиться. И если уж на то пошло — у моей семьи денег больше, чем у вашей. Я стану вникать в родительский бизнес и становиться на ноги, чтобы забрать тебя и заткнуть твоего брата.

— Тебе обязательно было впутывать в это дело деньги? — прошипела я.

— В нашем мире деньги решают всё. Твой брат был одним из тех, кто научил меня этому.

Я втянула воздух через нос и сказала:

— Я все еще думаю…

И не успела я договорить, как он наклонил голову и поцеловал меня.

Я не стала сопротивляться.

Я поддалась и поцеловала его в ответ.

Инстинктивно я понимала, что его поцелуй не облегчит боль и обиду прошлого. Не исправит ни прошлого, ни настоящего. Но я не собиралась больше отказывать ему.

Несмотря на огромную неуверенность, я собиралась попытаться дать нам шанс, потому что никогда не могла перед ним устоять.

И потому что то, что я чувствовала к нему, было чем-то большим, чем он когда-либо мог себе представить.

Поцелуй начался нежно, мягко и сладко, постепенно набирая обороты, становясь необузданным, горячим и диким.

Я прижалась к нему всем телом и обвила руками его шею. А его рука тем временем обвилась вокруг моей талии, позволяя уверенно и легко пересадить меня к себе на колени. Одной рукой обхватив меня за талию, другой он провел по моей шее и запустил пальцы в волосы.

Данил буквально вжал меня в свое тело, позволяя почувствовать давящую на меня твердость, берущее начало из его джинсов. Я возмущенно застонала ему в рот, чем невольно заставила Данила прервать наш поцелуй, хотя и совсем этого не хотела. Наоборот, я хотела, чтобы этот поцелуй никогда не прекращался.

Зарывшись лицом в мою шею, Данил чуть иначе устроил меня на своих коленях, чтобы я перестала сидеть на его очень хорошо ощутимой эрекции. Отчего я тихо рассмеялась, крепче стискивая Данила в своих объятьях.

— С каждым поцелуем ты становишься все вкуснее, — прошептал он мне на ухо.

По моим щекам медленно, но уверенно разлился румянец и я была рада, что Громов этого не видел. Наверное, он тоже был немного смущен своим не вовремя появившимся стояком, из-за чего и прятал свой взгляд.

— Ненавижу, когда ты не даешь мне сказать и перебиваешь, — проворчала я.

Он вдруг оторвал голову от моей шеи и внимательно посмотрел на меня. Его лицо стало мягким, глаза потеплели, а губы сложились в довольную ухмылку.

— Но ты ведь не ненавидишь меня, верно?

Я не ответила, а ему, похоже, это было и не нужно.

Потому что, не дождавшись ответа, он снова принялся целовать меня.