Моя идеальная ошибка

10. Изабель

Алек крепко сжимает мою руку, и я легко улыбаюсь Эвану, прежде чем отправиться на танцпол. От его прикосновения исходит тепло, а левая ладонь ложится мне на талию. Не думаю, что раньше мы позволяли себе больше, чем просто рукопожатие.

— Веселишься? — спрашивает он хриплым голосом.

— Да, — отвечаю я.

Алек выглядит напряженным, движения резкие. Я поднимаю взгляд и по сжатой челюсти понимаю, что он на взводе.

Что-то случилось?

Мы продолжаем двигаться в такт музыке, несколько долгих секунд ничего друг другу не говоря.

— А ты? — спрашиваю я. — Веселишься?

Алек кротко кивает.

— Вечеринка организована отлично.

— Это не совсем ответ.

Смотрит на меня, и по взгляду я понимаю, что он удивлен.

— Нет, — наконец признается он. — Не веселюсь.

— Почему?

Он медленно разворачивает меня под музыку, будто оставляя время на раздумья. Потом притягивает ближе, и между нами остается всего пара сантиметров.

— Я уже много лет не получаю удовольствия от подобных вечеров, — наконец отвечает он.

— А я на них и не бываю.

— Как так?

Я пожимаю плечом.

— Профессиональная танцовщица.

— А. Нет времени?

— Нет времени, — соглашаюсь я.

Рукой он чуть сильнее сжимает мою талию и подтягивает ближе к себе.

— Следовало подумать об этом, прежде чем звать тебя танцевать. Ты профи. Я же точно нет.

Это вызывает улыбку.

— Ведешь ты отлично.

— Снова ты добрая. В который раз.

— Я могу быть и доброй, и честной, — говорю я.

Алек тяжело выдыхает.

— Эти два качества редко совпадают.

Я делаю вдох, окутываясь его запахом. Парфюмом, чистой кожей и мужчиной.

— Наверное, не в корпоративном аду.

— Ни в каком, — отзывается он.

Наши бедра единожды касаются друг друга, когда делаем следующий шаг.

— Может, это только твой опыт, — тихо говорю я.

Он молчит, потом чуть кивает, голос становится теплее.

— Ты теперь можешь почаще бывать на таких вечеринках? Раз не выступаешь.

— Наверное, могла бы, но я выбрала работу, не позволяющую оставлять детей одних.

Его губы трогает улыбка.

— Ах да. Та самая работа.

— Может, когда перестану быть няней, — говорю я.

— По выходным у тебя свободен день, — напоминает он. — Значит, есть время для... хобби.

Я смеюсь.

— Может, и правда пора. Раньше времени хватало только на чтение.

Он хмыкает.

— Ты ведь тренируешься... со скольки лет? С восьми?

— С пяти, — поправляю я.

Он мычит. Я оглядываюсь по сторонам и на танцующие пары. Некоторые украдкой смотрят на нас. Отчего на щеках появляется румянец. Я даже не подумала, как это выглядит со стороны. Возможно, все любопытствуют, с кем это танцует Алек Коннован. Уже пять лет как вдовец, и Конни упоминала, что он ни с кем не встречается.

Алек склоняется к моему уху.

— Я очень давно уже не танцевал.

— Так и не скажешь, — отвечаю я.

Он тихо смеется. Смеется? Алек Коннован?

— По ощущениям, все забыл, — бормочет он. — Во многих смыслах.

Я поднимаю взгляд на мужчину.

— Что ты имеешь в виду?

Но он только качает головой.

— Хорошо, что ты со мной — хоть вид делаю, будто умею.

Я улыбаюсь.

— Поэтому ты пригласил меня на танец?

Наши глаза встречаются, и в его взгляде что-то вспыхивает. Я подаюсь ближе и ощущаю дыхание у себя на щеке. Его рука крепко сжимается, полностью обхватывая мои пальцы. Алек никогда раньше так не прикасался.

Мы замираем, просто глядя друг на друга.

— Да, — наконец подтверждает он. — Поэтому.

— О.

Его взгляд падает на мои губы, отчего в животе затягивается тугой узел.

— Алек, — произношу я. — Спас...

Но внезапно он смотрит поверх моего плеча, вновь закрываясь под знакомую маску. Становясь похожим на контролирующего каждую деталь и равнодушного мужчину.

— Сестра сейчас тебя уведет.

Конни появляется, как ураган. Сияет так, что счастье даже отражается в зеленых глазах. Каштановые волосы собраны в шиньон, а темно-синее платье сидит как влитое.

— Изабель! Я не заметила, как ты пришла, — она выдергивает меня из рук Алека и заключает в объятия. — Как мило, что ты танцевала с моим братом.

— Я вообще-то все еще здесь, — сухо замечает Алек.

Конни бросает ему лукавую усмешку.

— И я очень ценю, что ты пришел. Кстати, я пригласила кое-кого из Брэнсонов. Можешь обсудить предстоящее слияние.

Он приподнимает бровь.

— Ты хочешь, чтобы я работал?

— Чтобы повеселился, — поправляет она, — и я знаю, что именно это приносит тебе больше всего удовольствия. Пойдем, Изабель. Познакомлю тебя со всеми. У Габриэля тонна горячих братьев.

Она утаскивает меня прочь. Алек смотрит нам вслед, а губы снова сжаты в знакомую тонкую линию. Интересно, о чем он думает. Мне всегда это интересно...

Но все так же далека от ответа.

Конни действительно знакомит меня с людьми. С большим количеством. Я искренне ценю ее усилия, даже если голова начинает кружиться уже после четвертого знакомства. Мы обе знаем, что мой круг общения всегда был узким. Как и у нее. Мы всегда были сосредоточены на карьере, и почти все выходные проводили вдвоем, занимаясь йогой или смотря фильмы. Никаких сверкающих вечеринок или бокалов шампанского.

А у меня уже пятый. Или шестой?

Сбилась со счета. Но точно знаю одно: мне нравится. Если это и есть «нормальная» жизнь, теперь она начинает казаться вполне логичной. Наверное, хорошо, что я так рано влюбилась в балет, иначе бы вряд ли смогла ему предаться.

— Ты великолепна, — говорит мужчина. Чей-то двоюродный или, может, родной брат, слишком широко улыбается, явно давая понять, что переборщил с алкоголем. — Тебе уже говорили об этом?

Я вежливо смеюсь, отступая на шаг.

— Пару раз.

— Ну, считай меня третьим или четвертым, — подмигивает он.

Ладно.

Пожалуй, пора на свежий воздух.

Я извиняюсь и ускользаю из компании — и от слишком разговорчивого джентльмена — и оглядываюсь в поисках террасы. Где-то она была... вот же. Табличка. Быстро пробираюсь через зал на низких, но все же непривычных каблуках. Я носила либо кроссовки, либо пуанты.

Холодный воздух окутывает, когда я открываю дверь. Уже ночь, но Нью-Йорк никогда не спит. Я выхожу на террасу и глубоко вдыхаю. Воздух пахнет дождем и осенью.

Обхватив себя руками, вдыхаю снова. И снова. Голова слегка кружится, а в груди ощущается тяжесть.

Не стоило столько пить.

Хотя теперь об этом не стоит переживать. Как и о графике сна, выверенном до минуты, или о растяжке. У меня больше нет цели.

Я не вписываюсь. Ни в сверкающий мир Конни... ни в какой-либо другой. Единственный мир, который по-настоящему любила, захлопнул передо мной дверь. Запер ее.

И выбросил ключ.

— Вот ты где! Я видел, как ты ускользнула.

Сглатывая мерзкое чувство, я оборачиваюсь и, конечно же, всего в паре шагов замечаю того самого льстеца.

— Нужно было на воздух.

— Понимаю, — отвечает он, приближаясь. — Слышал, ты танцовщица. Это правда, детка?

Мои губы от отвращении изгибаются. Кто вообще использует «детка», желая познакомиться? Младшая сестра показала бы ему средний палец без всяких колебаний.

Я стараюсь вызвать в себе хоть тень ее дерзости.

— Прости, но я не заинтересована.

Его брови изгибаются в недоумении.

— Заинтересована в чем? В простом разговоре? Не будь...

Дверь за его спиной открывается и на террасу выходит Алек. Лицо его жесткое, застывшее в холодной ярости. Это делает мужчину старше и пугающе чужим, каким никогда его не видела.

Алек подходит ко мне.

— Она со мной, — арктически холодно и резко бросает он резко.

Наши плечи касаются. Алек становится ко мне ближе, чем встал бы «просто друг».

Мужчина бормочет что-то слабо похожее на извинения, и быстро уходит. Дверь за ним мягко закрывается.

Я медленно выдыхаю.

— Он...

— Да, — говорит Алек. Он немного отступает, но глаза остаются прикованы ко мне. — Я видел, как он пошел за тобой. Ты в порядке?

— Да, спасибо, — благодарю я. — Наверное, стоило бы сказать что-то вроде «я бы и сама справилась», но я правда это ценю.

Его взгляд теплеет, и прижатые к бокам кулаки медленно расслабляются.

— Понимаю. Он перешел границы.

Я обхватываю себя руками.

— Он назвал меня «деткой». Вот откуда мужчины берут такую уверенность?

Тепло в его взгляде мгновенно гаснет.

— Что он сказал?

— И начал с фразы «слышал, ты танцовщица». Фу.

Не сосчитать, сколько раз я уже это слышала от друзей друзей, от парней моего брата, от людей из родного края. Как будто «танцовщица» — это кодовое слово для чего-то совсем другого.

Алек скрещивает руки на груди. По скулам растекается еле заметный румянец и становится интересно, пил ли он. Интересно, бывает ли, что Алек позволяет себе выпить настолько много, что теряет контроль.

— Ты привлекла много взглядов, — тихо говорит он. — Жаль, что не все знают, как себя вести.

Я качаю головой и отхожу к перилам. Тяжело смотреть на него, когда я такая. Теплая внутри и холодная снаружи; в животе расплывается жар от шампанского, голова кружится, а перед глазами туман.

Он присоединяется ко мне, вставая рядом. Мы смотрим на горизонт, окруженный огнями Нью-Йорка.

Грусть окутывает. Преследующая меня каждый день последние недели с того самого дня в балетной студии. Слышал, ты танцовщица. Ну, ты ошибся. Потому что это больше не так. И вряд ли когда-либо снова стану танцевать.

Этот мир исчез.

Первая слеза скатывается по щеке бесшумно, как вор в ночи. Ее не слышно. Но Алек, конечно, замечает. Он всегда все замечает. Не произносит ни слова, но я чувствую его присутствие. Тихое и твердое.

— Эй, — тихо говорит он. — Я могу выгнать его отсюда. Это поможет тебе чувствовать себя лучше? Он навсегда исчезнет.

От такого предложении я тихо смеюсь.

— Нет, нет. Спасибо. Но дело не в нем. Я просто... думаю о балете.

Алек колеблется пару секунд, но все же кладет ладонь мне на плечо.

— Расскажи, — шепчет он.

— Танцы были моей мечтой. Тем, ради чего я работала. Так отчаянно хотела стать прима-балериной. До сих пор хочу, и понимаю, что карьера балерины коротка, но все же надеялась хотя бы еще на пару лет. Еще... я не... это единственное, чего я когда-либо по-настоящему хотела, — по щеке скатывается еще одна слеза. — Я потеряла квартиру. Потеряла возможность танцевать. Я потеряла все. Включая свою мечту.

Лицо Алека искажается, и очевидно, что слышать подобное ему тяжело. Но разве можно за это винить? Я вся на взводе, не могу остановить эмоции, они просто вырываются наружу, и лишь отчасти в этом виноват алкоголь.

Алек стирает слезу с моего лица большим пальцем.

— Мне жаль, — шепчет он. — Не плачь, Иза.

Эти слова заставляют плакать еще сильнее. Наверное, потому что это первый человек, который не начал с того, чтобы предлагать решения. Мама сразу принялась что-то исправлять, Конни советовала попробовать другие профессии, а брат с сестрой заявили, что мы можем собраться в комедийное трио. Конечно. Как будто все так просто.

Слезы струятся по моему лицу, и из груди вырывается сдавленный всхлип.

Алек тихо выдыхает и прижимает меня к себе. Вблизи он пахнет еще лучше, и я зажмуриваюсь, но это не способно остановить слезы. Одной рукой он обвивает меня за плечи, потом присоединяется вторая — и вот я уже окутана его сильными руками.

Что-то касается макушки. Наверное, подбородок. Алек проводит рукой по моим волосам, и по телу пробегает дрожь.

— Мне жаль, — снова говорит он. Голос приглушенный, будто говорит прямо в мои волосы и, Господи, поддерживает. Здесь, на террасе, во время свадебной вечеринки своей младшей сестры. — Черт, я даже не знаю, что сказать.

Слезы так же внезапно прекращаются, как и начались. Последние недели эмоции живут своей жизнью, словно извержение вулкана, за которым следует затишье. Я делаю шаг назад и слабо ему улыбаюсь.

— Все в порядке. Извини за это.

Алек качает головой. Между бровями образовывается складка, а взгляд становится серьезным и глубоким. Он поднимает руку, будто желая снова стереть слезы, но останавливается на полпути.

— Не извиняйся, — только и говорит он.

Я вытираю лицо.

— Я не так себе представляла этот вечер.

— Если Конни тебя увидит, скажем, что это от счастья.

Я выдавливаю улыбку.

— Немного несоразмерная реакция, тебе не кажется?

— Ты просто очень счастлива, — серьезно отвечает он. — В полном восторге. Могу подтвердить.

Я замечаю мокрое пятно и полоску туши на его рубашке. Стыд обжигает изнутри.

— Черт, — говорю я. — Я испачкала тебе рубашку. Прости. Я...

Алек отмахивается.

— Пустяки.

— Мне правда жаль.

— Забудь, — он смотрит на меня и хмурится. — Ты замерзла.

— Ох, — я только сейчас замечаю, что по рукам бегут мурашки, но ничего критичного.

Хотя он смотрит на мои плечи так, будто это личное оскорбление.

— Пойдем внутрь, — его рука зависает за спиной, едва касаясь поясницы.

Я делаю несколько шагов. Один из них выходит не очень уверенным, и я смеюсь, извиняясь.

— Прости. Я... я давно так не пила.

А может, вообще никогда.

Его голос становится глубже.

— Хочешь, поедем домой?

На секунду я позволяю этим словам проникнуть в меня. Позволяю представить, что в них сокрыто больше, чем есть на самом деле. Хотя это не мой дом. И не является таковым ни в каком из возможных смыслов.

— Да, — говорю я. — Если ты тоже готов уезжать?

Алек наклоняется ближе, и теплое дыхание касается моего уха.

— С того самого момента, как мы приехали.

Мы прощаемся с Конни, звоним Маку, чтобы тот подогнал машину. В лифте повисает молчание, и в нем есть что-то уютное. Даже когда я наклоняюсь, чтобы снова застегнуть ремешок на туфле, а он твердо и уверенно поддерживает меня, в этом есть какая-то нежная сила.

Жить с этим мужчиной будет огромной пыткой для моего воображения.

— Думаю, я закажу пиццу, — говорю я в машине. Откидываюсь на спинку и закрываю глаза, погружаясь в приятную темноту и ватную легкость в голове. — Вечность ее не ела.

Чья-то рука легко касается моей и раздается мужской смех.

— Я разберусь, — звучит баритон.

Я засыпаю, и только когда останавливаемся у дома на Верхнем Ист-Сайде, он аккуратно меня будит. Мак прощается, а мы с Алеком поднимаемся наверх.

Глаза тяжелеют.

Но в коридоре пахнет вкусно. Едой. Сыром. Хлебом. У двери в квартиру стоит стопка коробок с пиццей.

— Алек...

В его голосе слышится улыбка.

— Заказал по дороге.

— Ты заказал нам четыре пиццы?

— Не знал, какую ты любишь.

— Можно было спросить.

— Ты спала, — укоризненно замечает он.

Но в голосе слышится игривость, о существовании которой я раньше и не догадывалась.

Я подхватываю теплые коробки и захожу следом в квартиру. Катя сидит на диване. Они с Алеком разговаривают вполголоса, пока я раскладываю пиццу на кухне. Пепперони. Маргарита. Овощная. С мясом.

Я машу Кате на прощание и хватаю кусочек. Он горячий, сыр тянется. Идеальное завершение неожиданного вечера. Через всю комнату замечаю Алека, шаркающего по коридору. Тому самому, что ведет в его спальню.

— А ты не будешь? — зову я.

Алек оборачивается, и, может, это из-за полумрака, а может, из-за игры света и тени, но кажется, он снова улыбается.

— Буду, — говорит он. — Сейчас вернусь.

Сердце начинает стучать чаще. Этот вечер выдался странным и неожиданным, но я не уверена, что готова, чтобы он закончился.

Я хватаю еще один кусок пиццы и иду к большому дивану в гостиной. Катя оставила телевизор включенным, и я начинаю листать, что предлагает стриминг, игнорируя коридор, ведущий в комнату Алека.

Мне все равно, повторяю про себя. Это не важно.

Но он возвращается. От испачканой рубашки не осталось и следа, вместе с моим пятном — теперь на нем черная футболка, открывающая сильные, мускулистые руки. Я слышу, как Алек копается на кухне, и наугад выбираю какой-то сериал. Последний, который смотрела.

Через минуту он присоединяется, держа в руке огромную тарелку с пиццей.

— Опять сериал про маленький городок? — спрашивает он.

Во всем этом есть что-то до смешного нелепое. После полуночи, на диване у Алека Коннована, я ем пиццу, а на фоне играют «Девочки Гилмор».

С Алеком Коннованом рядом.

Он же не может получать от этого удовольствие. Но я киваю и бросаю на мужчину взгляд. Алек взял по кусочку каждого вида.

— Пиццы останется куча.

— Дети будут в восторге, — отвечает он и откусывает. — Ну-ка повтори, в чем суть сериала.

Я удивленно приподнимаю брови.

— Серьезно?

— Ага.

— Тебе ведь плевать.

— Абсолютно, — легко говорит он, но в голосе сквозит смешок. — Но хочется услышать, как ты рассказываешь.

И я рассказываю. Ем пиццу, осушаю целую бутылку воды и объясняю миллиардеру, у которого работаю няней, все тонкости жизни в Старс Холлоу. Со временем он откидывается на спинку дивана, запрокидывает голову и улыбается, качая ею, расслабленный больше, чем я когда-либо видела.

— Хотела бы ты, чтобы жизнь была такой? В маленьком городке, где никогда ничего плохого не происходит?

— Иногда, — признаюсь я. — Хотя, наверное, мне бы быстро наскучило.

— А я бы и дня не выдержал, — говорит он.

Я улыбаюсь.

— Никаких пожаров, требующих тушения великим и ужасным генеральным директором?

Алек поднимает брови.

— Великим и ужасным генеральным директором?

— Угу.

— Ну, — он проводит рукой по челюсти. — Мне нравится тушить пожары.

— Никогда не видела тебя в форме пожарного.

— Кажется, у Сэма есть один, — говорит Алек. — Но, боюсь, вряд ли он мне подойдет.

Абсурд. Все это сплошной абсурд, и все же я не могу не смотреть на него. И не улыбаться.

— В плечах наверняка будет жать, — говорю я.

Он кивает.

— А рукава коротки.

Я поджимаю ноги под себя на диване. Алек сидит совсем рядом, и мне трудно забыть, каково это — находиться в его объятиях. Когда ладонью гладят по волосам. Когда обхватывают руками.

— Это ведь необязательно, — говорю я.

— Ты о чем?

— Заказывать пиццу. Не ложиться спать. Смотреть дурацкий сериал... только потому что я устроила эмоциональный срыв на вечеринке.

— Может, мне просто захотелось посмотреть дурацкий сериал.

— Возьми свои слова обратно.

Губы его чуть приподнимаются.

— Нет.

— Я серьезно, Алек.

— И что ты со мной сделаешь? Удушишь куском пиццы? Заглушишь подушкой?

— Балет очень похож на боевые искусства. Я могу пнуть. Сильно.

— Вот в это «похож», пожалуй, не поверю, — говорит он. — Но, поскольку не хочу быть пнутым в собственном доме, признаюсь, сериал посредственный.

Я делаю вид, что вытираю пот со лба.

— Фух.

— Повезло же мне, — он скрещивает руки на груди и снова смотрит на экран. — Часто же тебе мужчины такое говорят. Про танцы.

— Эм. Ну, да, бывает. То есть, я не особо куда-то хожу, и последние годы почти все время проводила среди танцоров... Но иногда — да.

Алек долго на меня смотрит. Во взгляде сквозит что-то непроницаемое, но я не могу отвести глаз.

— Прости, что тебе приходится это выслушивать, — наконец говорит он. — Наверняка утомляет.

Я пожимаю плечами и чувствую, как щеки краснеют. Это случается не настолько часто. Во всяком случае, не в том смысле, о котором, похоже, говорит он. Иногда, да... но считается ли, что тот странный тип из кофейни действительно меня домогался? В последние годы я не особо встречалась с кем-то. Танцы всегда были в приоритете.

Важнее самой жизни.

Алек прочищает горло. Ставит тарелку и встает. С дивана, где я свернулась калачиком, он кажется невероятно высоким, а выражение лица снова стало спокойным и закрытым.

— Спасибо за вечер, — говорит он. — Оставлю тебя отдыхать в одиночестве.

В одиночестве?

Я открываю рот, чтобы сказать, что он не мешает, но Алек уже разворачивается и уходит в спальню. На этот раз я его не останавливаю.