Моя идеальная ошибка

20. Изабель

Обычно тренировки меня спасают. Заставляют тело двигаться так, что ум замолкает, а склонность к самокопанию отступает. Но сегодня не срабатывает.

Я лежу на спине и делаю мостик, уставившись в потолочные светильники. Домашний спортзал Алека...

«Впечатляюще» — это слабо сказано

Каждый тренажер изготовлен по последнему слову техники. Подбор весов безупречен. Кондиционеры и вовсе выше всяких похвал.

Надо было заглянуть сюда раньше.

Физиотерапевт, тот самый, которого Алек настоял нанять, расписал программу реабилитации, чтобы укрепить мышцы вокруг тазобедренного сустава. Никаких резких движений. Никакого балета.

Пять-шесть месяцев.

Не сюрприз. Я знала об этом уже недели, месяцы, так что услышать вердикт вслух на этот раз не было так больно, потому что то, чего я боялась лишиться, уже случилось.

Мне не хватает запаха сосновой канифоли и пыльных танцевальных залов. Не хватает аплодисментов и оркестра. Слаженных движений на сцене, подобных потоку воды: то плавных, то стремительных. Не хватает адреналина после выступления, когда все танцовщики валятся в гримерки, запыхавшиеся, опьяненные еще одним прожитым вечером.

Не хватает ощущения, что я хороша в своем деле.

Мне не хватает кайфа от выжимания из себя большего.

Пять-шесть месяцев. Может, я еще смогу вернуться. Не в Нью-Йоркскую Академию Балета. Мечтать об этом теперь слишком опасно. Но в другую труппу. Может... надежда еще есть. Слабая, тоненькая ниточка, но она есть. Я не смогу танцевать вечно. И, судя по вчерашнему, возможно, мне осталось недолго.

Уснуть было трудно. Я прокручивала в голосе собственные слова и слышала, как резко они звучат, и все же... большая часть меня не жалела о них. Я понимаю, что он в сложном положении. Что компания для него важна. Но это не значит, что Алек не может чаще прислушиваться к чувствам детей.

И, если честно, с тем богатством, что есть у Алека и Конни... он мог бы не работать. Я понимаю его стремление, но это не необходимость. И дети скоро это осознают.

Не припомню, чтобы кто-то в последний раз говорил с ним начистоту. Сказал что-то, кроме лести, или посягнул на тщательно выстроенные стены, которыми он окружил жизнь.

Мелькает тягостное подозрение, что Алек такого не потерпит.

Я перекатываюсь на бок и начинаю подъемы ног с эспандером. Движение знакомо, как дыхание. У меня был преподаватель, который заставлял нас делать их до изнеможения, пока мышцы не начинали дрожать. Первый, кто останавливался, всегда получал наказание.

Его, мягко говоря, не особо любили.

Если бы я учила других... как бы это делала? Потому что Алек был прав. Осваивать навык не всегда весело, но не ради веселья мы это делаем. Если гнаться только за быстрыми всплесками дофамина, ничего стоящего не достигнешь. Но где-то же должен быть баланс.

Дверь спортзала открывается.

Я вздрагиваю, опуская ногу. Это Алек.

На нем спортивные шорты и футболка. Через плечо перекинуто полотенце, а в левом ухе виднеется наушник. Столько в нем того, чего я раньше не замечала: крепкие предплечья, мощные бицепсы, длинные ноги с рельефными икрами.

Его лицо напрягается при виде меня. Алек вынимает наушник.

— Привет.

Я сажусь.

— Привет.

— Можно присоединиться?

— Да, конечно. Это же твой спортзал, — говорю я.

Он кивает. Похоже, собирается что-то добавить, но вместо этого направляется к беговой дорожке. Включает ее. Теперь Алек прямо прямо передо мной, и я не знаю, куда деть руки или ноги. Пытаюсь снова лечь и сосредоточиться на упражнении, но мысли только о том, что Алек здесь.

Он начинает ускоряться.

Технически у меня еще несколько повторов и три упражнения, но никакого спокойствия от тренировки не осталось. Я хватаю бутылку с водой и делаю долгий глоток.

Кожа на руках и ногах будто покалывает. Он смотрит на меня? Не решаюсь проверить.

— Ты записала вчерашнее выступление Уиллы, — говорит он.

Киваю, но все же поднимаю на него взгляд.

— Да. Сегодня пришлю.

Он действительно смотрит.

— Я опоздал из-за пробок.

— Да. Я понимаю, — киваю я.

— Но это не оправдание. Это Нью-Йорк. Пробки здесь всегда, и мне стоило это учесть.

Глаза у меня округляются.

— Ну да... точно.

— То, что ты сказала про Уиллу и то, что она ищет моего... одобрения. Ты действительно так думаешь?

Киваю снова.

— Боже, конечно. Она тебя обожает. Буквально боготворит.

Алек выглядит так, будто не знает, что с этим делать. Но не отводит взгляд, и в собранности появляется маленькая трещина.

— Тебе не нужно кардинально меняться, — говорю я. — Ты прекрасный отец. Но... может, просто больше таких моментов. Поиграй с ней на пианино. Позволь посмотреть, как играешь ты. Съездите в Диснейленд, скажи, что гордишься ими, что любишь их. Несколько таких вещей, и они будут на седьмом небе от счастья. У тебя замечательные дети.

Он смотрит в окно на просыпающийся город.

— Да. Это точно.

Я прочищаю горло.

— Но, может, мне стоит извиниться за вчерашнее? Я знаю, что не имела права. Не хотела сказать, что ты плохой отец. Ты не плохой.

Раздается сигнал, и он выключает дорожку.

— Никогда не извиняйся.

— Никогда?

Алек подходит к краю моего коврика и протягивает руку. Я беру ее, позволяя поднять себя.

Но он не отпускает, когда наконец встаю.

— Никогда, — повторяет он. — Мне понравилось, как ты высказала свое мнение.

— Любишь, когда сотрудники так делают?

Его ладонь теплая.

В уголке его губ играет улыбка, и Алек слегка запрокидывает мою голову.

— Если их мнение полезно.

— Могу перестать.

— Я этого не хочу. Никто годами так со мной не спорил. Говори, что думаешь. Ругай, если ошибаюсь. Я выдержу, — говорит Алек. — Для меня ты равная.

— Я няня твоих детей и твоя сотрудница, — отвечаю я. — О равенстве и речи идти не может.

— К черту. Это просто работа. Она имеет вес во внешнем мире, — он кивает на дверь спортзала. — Но здесь, между нами, не имеет значения. Особенно если мы собираемся...

— Если собираемся... — тихо повторяю я. — Ты имеешь в виду...?

— Да, именно это. Мне нужно, чтобы ты говорила свободно, если мы будем спать вместе. Когда будем спать вместе.

Эти слова, сказанные при ярком свете дня, с Нью-Йорком за окном и лампами над головой... заставляют меня покраснеть.

— Почему тебе это так важно? — спрашиваю я. — Для меня никогда не было проблемой.

Он щурится.

— Общаться с мужчиной, с которым спишь? Или вообще не общаться?

— Второе. Я знаю, чего хочу, — говорю я и приподнимаюсь на носках. — Могу показать.

Взгляд Алека скользит к моим губам, затем опускается к майке и шортам. Воздух между нами сгущается.

— Не сомневаюсь, — бормочет он.

Это скорее утверждение, чем вопрос.

— Ты остановился той ночью только потому, что думал, я не смогу сказать, что мне нравится?

— Да, — отвечает он. Но затем наклоняется ближе, дыхание касается моих губ. — И у меня не было презервативов.

О.

Странное облегчение накрывает с головой. Значит, раз их нет под рукой, Алек не спит с женщинами регулярно.

Я касаюсь его губ своими, едва-едва, и наслаждаюсь тем, как мужчина замирает.

— А сейчас есть?

Он целует меня. Это медленное обещание того, что произойдет, и оно успокаивает после вчерашнего спора.

— Да, — говорит он. — Пришлось попросить Мака остановиться у круглосуточного магазина. Он наверняка решил, что я спятил.

Я смеюсь и сжимаю его обнаженные предплечья. Мышцы под пальцами твердые, кожа теплая. Он так не похож на тех, с кем я была раньше. Намного больше. Выше, шире, старше, сильнее, увереннее. Чувствую, что Алек ничего не забывает, и что любое мое слово не просто услышит, а воспримет.

Я доверяю ему, понимаю я.

— Изабель, — бормочет он. Руки скользят вдоль моего тела, едва касаясь изгибов груди и талии, и останавливаются на бедрах, притягивая меня ближе. — Чего ты дальше хочешь?

Я облизываю губы.

— Прямо сейчас?

В его голосе слышится улыбка.

— Осталось всего несколько минут до того, как придется будить детей, поэтому нет. В целом. Когда ты меня хочешь? И как?

Вопросы, заданные его низким, хриплым голосом, кружат голову. Я думала, Алек возьмет инициативу на себя. Хотела, чтобы он это сделал. Позволил раствориться в его объятиях и унести себя.

Но я не говорю этого. Потому что кажется...

Слишком.

Слишком уязвимым. Произносить такие вещи вслух.

— Все еще стесняешься? — его ладонь скользит по моему бедру, подхватывает под коленом и закидывает ногу себе на бедро. — Может, почитаешь книжки? Найдешь вдохновение. Позаимствуешь оттуда парочку фраз.

От этого щеки горят еще сильнее. Если бы он только знал.

Но взгляд говорит о том, что Алек догадывается.

— А чего ты хочешь? — шепчу я.

Он качает головой, но по губам медленно расползается улыбка. От нее все внутри сжимается.

— Милая, все самое грязное, что только можно. Хочу снова заставить тебя кончить. Хочу провести ночь, проверяя, на сколько презервативов нас хватит. Хочу тебя голую, опьяненную от удовольствия и от усталости развалившуюся в постели, — он снова целует меня, медленно и глубоко. — Но больше всего хочу изучить каждый способ довести тебя до оргазма, чтобы повторять это снова и снова.

Дышать трудно. Говорить еще труднее.

— Звучит неплохо, — я обвиваю руками шею Алека и притягиваю к себе.

Его сила, движения, ритм поцелуев начинают казаться знакомым. Так легко потеряться в этом, в тепле, в нем самом.

Голова кружится, когда его язык скользит по моей нижней губе. Могу показать, думаю я и просовываю руку в узкое пространство между нашими телами. Сердце колотится, будто пытается вырваться, но я все равно провожу пальцами по его длине, скрытой под тканью спортивных шорт.

Он уже наполовину возбужден.

Алек с стоном опускает лоб на мой.

— Черт, — выдыхает он.

Я снова провожу рукой и чувствую, как его член пульсирует под пальцами. Он действительно кажется большим, и волнение смешивается с легкой тревогой.

— Черт. Остановись, милая. У нас нет времени, — но снова стонет, когда я сжимаю член через шорты, и даже не пытается меня остановить. — Ужасно, что у меня планы на вечер.

— Ты большой, — говорю я.

Он сглатывает.

— Никогда не сравнивал с другими. Боже, Иза, я не выдержу. Не сейчас, когда нужно торопиться, — он отстраняется с гримасой боли и поправляет шорты.

Это заставляет меня улыбнуться.

— Месть, — говорю я. — Если даешь «задание», я хотя бы могу немного помучить тебя в ответ.

Алек проводит рукой по шее. В этом жесте есть что-то молодое, живое, и мне вдруг так жаль, что сегодня у нас дела. Жаль, что не могу сделать то, о чем он просит показать, чего хочу.

Хотя... может, и смогу.

Но он занят. А у меня остались часы свободного времени до того, как придется забирать детей, и я никогда не была той, кто халтурит. Я перфекционистка.

— Поверь, мне и правда больно, — говорит он. — Но я уже привык.