Моя идеальная ошибка

2. Алек

Мак притормаживает у Нью-Йоркской Академии Балета. Серое каменное здание в центре Манхэттена с посаженными по обе стороны от входа деревьями.

— Глушу или подождать? — спрашивает Мак.

Я хочу ответить «глуши». Судя по тому, с какими твердыми «нет» сталкивался мой ассистент всю последнюю неделю, не стоит расчитывать на долгие обсуждения.

— Жди, — бросаю я и выхожу из машины.

На ходу застегиваю пуговицы пиджака, вхожу в здание Танцевальной Академии и готовлюсь к бою.

Моя дочь — Уилла Харпер — захотела начать танцевать.

Новое увлечение, и после недели попыток записать ее в академию, которую ассистент считает лучшей в Нью-Йорке, мы так ни к чему и не пришли. Набор окончен, группы переполнены, и — если она новичок — придется ждать января, чтобы начать с остальными...

Нам откровенно морочат голову. Но я умею находить обходные пути. Люди всегда чего-то хотят, и чаще всего — денег. Мало кто не спросит «а насколько высоко», если ты готов заплатить за прыжок.

В холле Танцевальной Академии пахнет пылью, прогретой солнцем, и еще чем-то резким — то ли хвоей, то ли тигровым бальзамом⁶. За стойкой сидит юноша со скучающим выражением лица. Не старше девятнадцати, худощавый, в растянутой майке и с журналом в руках.

— Мне нужен руководитель детских групп, — говорю я.

— Дальше по коридору, четвертый этаж, — отвечает он, не отрываясь от чтения.

Я поднимаюсь по лестнице и выхожу в коридор, ничем не отличающийся от вестибюля. Потертый деревянный пол, стойкий запах... хвои? теперь чувствуется еще сильнее.

Прохожу мимо полуоткрытых дверей в пустые залы. Обеденное время. Если это и правда крупнейшая Нью-Йорская детская академия балета, неудивительно, что сейчас здесь пусто. Дети в школе, как и Уилла, которая уже вечером спросит про балет. Снова.

Когда она чего-то хочет, то становится как никогда упряма. И это, признаться, одно из моих любимых ее качеств.

Я слышу легкие шаги в одном из залов. Ритмичные, мягкие удары по полу. Кто-то танцует. Я всматриваюсь в сторону, откуда исходит звук и продолжаю идти.

Но резко останавливаюсь.

Одна танцовщица движется в пустом зале, словно плывя сквозь солнечные лучи, разливающиеся по залу. Крутится быстрее, чем, кажется, позволяет человеческое тело, нога взмывает вверх, будто не подчиняясь законам физики.

Это... завораживает.

Она скользит по полу, длинный черный хвост взлетает в воздухе, будто продолжая движения. Обтягивающий верх, короткая юбка, балетные колготки. Настоящее балетное одеяние. Оно вытягивает фигуру, делает ее высокой, легкой — как балерину из шкатулки сестры, ту, что крутилась под мелодию, которую я до сих пор помню. Конни ставила ее снова и снова.

Руки танцовщицы движутся плавно, но под кожей читаются мышцы. И при этом все выглядит легко. Будто она не танцует, а летит или плывет. Балерина взмахивает ногой, и на мгновение та оказывается идеально перпендикулярна телу.

Я вижу ее лицо в профиль.

Изабель.

Что? Рука у бедра сжимается в кулак, и я знаю, что должен уйти, но не могу. Каковы шансы? Она — лучшая подруга сестры, и за все эти годы мы пару раз пересекались, но ни разу не видел ее в таком свете.

Конни, наверное, упоминала, что Изабель балерина. Но я не знал, что именно... такая. Она танцует так, словно балет для нее не только профессия, но и смысл жизни.

Ее движения становятся все быстрее, точнее, и я знаю, что должен уйти. Это интимный момент. Танцует одна в зале, без музыки.

Но я не могу сдвинуться с места.

Концентрация, с которой она работает, чувствуется даже отсюда, из коридора. Изабель выкладывается до последней капли. В те редкие встречи, что у нас были... я и представить не мог, что она это умеет. Быть олицетворением пламени и воплощением грации.

Я заметил, что Изабель красива, еще год назад при первой встрече у квартиры Конни. Тогда они стали соседками, а впоследствии еще и подругами. Молодая, только за двадцать. Вечно смущенная и выдавливающая вежливую улыбку. С большими, темными глазами. Длинными волосами. Я не должен был обращать внимание. Но все равно обратил.

А сейчас она сияет.

Крутится быстрее, быстрее и еще быстрее. Мои глаза следят за движением ноги, вычерчивающей круг в воздухе. Я никогда не видел ничего подобного.

И вдруг, прямо посреди пируэта, опорная нога подгибается.

Изабель оседает на пол, как карточный домик, молча и мягко. Плечи сжимаются, а из горла вырывается тихий стон.

Я двигаюсь прежде, чем успеваю подумать.

— Изабель? — я кладу руку ей на плечо. Теплое, обнаженное под ладонью. — Ты в порядке?

Она поднимает взгляд. В глазах сквозит тупая боль, а по щеке катится слеза. Рот приоткрыт от удивления.

— Алек?

— Что случилось?

— Бедро... я... Я давно не... Что ты здесь делаешь?

— Вызвать кого-то? Нужна помощь?

— Нет, нет, просто нужно немного посидеть, — Изабель приподнимается, но нога остается подогнутой, спрятанной под ней. Она быстро смахивает слезы. — Черт.

— Позволь позвать на помощь.

Она хрипло усмехается.

— Не утруждайся.

Я убираю руку с ее плеча.

— Бедро?

— Да. У меня разрыв вертлужной губы⁷... Травма не особо-то одобряет долгий танец.

Изабель снова выглядит собранной. Слишком собранной. Боль, должно быть, сильная, но я все знаю о том, как ее не показывать.

Я протягиваю руку.

— Сможешь встать?

Она долго смотрит на ладонь, прежде чем вложить в нее свою. Кожа мягкая, а пальцы тонкие. Я крепко, но бережно сжимаю их и медленно поднимаю девушку на ноги.

Изабель тихо выдыхает от боли.

— Черт.

— Здесь же должен быть врач или медик. Ты ведь здесь работаешь?

— Да, — она опускает взгляд на все так же сцепленные наши руки. Точно. Я отпускаю ее. — Но уже ухожу. Наверное, лучше просто поехать домой и отдохнуть.

— Отлично. Грейстоун ведь далеко. Как ты добираешься?

— На велосипеде, — она качает головой и зажмуривается. — Извини, но почему ты вообще здесь?

— Пришел поговорить с руководительницей детских групп.

— Магдой? Зачем?

— Моя дочь хочет начать здесь заниматься.

— Оу, — произносит Изабель. Затем ее глаза округляются. — Но учебный сезон уже начался...

— Да. Именно, — я улавливаю в ее взгляде понимание и задумываюсь, насколько далеко оно простирается.

В портфеле лежат бумаги на щедрое пожертвование от «Коннован» — спонсорская программа для одаренных детей из малообеспеченных семей На случай, если директор откажет.

Стоит только сказать, как высоко, и люди начнут прыгать, думаю я.

— Уилла хочет танцевать? — спрашивает Изабель.

Я смотрю на нее.

— Ага.

— Извини, просто Конни время от времени упоминает племянников, — она делает неуверенный шаг в сторону двери. — Это хорошая академия. Я, будучи ребенком, тоже здесь занималась.

— Правда?

— Угу. Они строго относятся к датам начала семестра, — она пожимает плечами. — Да и ко всему остальному, если честно.

Может, именно такая дисциплина и нужна дочери. Мы направляемся к выходу, и я замечаю, как с каждым шагом Изабель все сильнее напрягается. Едва уловимо, но я это вижу.

Я хмурюсь.

— Ты не сможешь поехать на велосипеде.

Она останавливается у дверного проема.

— Еще как смогу.

— Тебе больно.

В ее темных глазах мелькает нечто вроде протеста. Но быстро гаснет.

— Ну да. И что?

Я поворачиваюсь к лифту.

— Пойдем. Моя машина снаружи.

— Алек, я не могу...

— Да, можешь.

Она начинает шагать рядом по коридору.

— Мне все равно нужен велосипед, поскольку приехала на нем из дома.

— Положим в багажник, — понятия не имею, как именно, но Мак что-нибудь придумает.

Изабель качает головой. Странное ощущение — идти рядом, когда она во всем таком. Во время наших встреч, она всегда была в джинсах. Рубашках. Не в балетном наряде, открывающем слишком много обнаженного тела, много кожи.

Не стоило добавлять эту картинку к уже имеющимся.

— Нет, я не могу этого принять, — возражает она.

— Конни меня убьет, если я тебе не помогу.

Губы Изабель изгибаются в легкой улыбке.

— Да, похоже на нее.

— Так что ты делаешь мне одолжение.

Изабель бросает на меня взгляд. В ее глазах отражается немой вопрос и что-то еще. Любопытство? Но затем она кивает.

— Ладно, спасибо. Я схожу за вещами.

— Подожду внизу.

Девушка исчезает за дверью, и, прежде чем та закрывается, я успеваю заметить ряды шкафчиков. Логично. Я откидываюсь на стену и пишу Маку, чтобы подъезжал. Пока жду, открываю почту и за то короткое время, что отсутствовал в офисе, вижу появившийся шквал сообщений.

Сделка в Лондоне пока не подтверждена. Финансовый директор настаивает на срочной встрече. Подтверждение от ассистента по поводу чартера для руководящего состава.

Я пролистываю письма, помечая как «прочитанные», и тут дверь снова открывается. Изабель выходит с огромным рюкзаком за плечами и сосредоточенным выражением лица. Она накинула свитер и обулась в кроссовки, но длинные ноги все еще на виду.

Рюкзак кажется больше ее самой.

— Дай, я понесу.

Наверное, говорю это жестче, чем собирался, потому что она на секунду замирает. Но все же кивает и позволяет забрать эту громадину. Тяжелую громадину.

— Ты ездишь с этим на велосипеде?

— Не каждый день, — говорит она. — Сегодня просто больше вещей...

Мы молча идем к лифту. Кажется, никогда раньше не разговаривали так долго. А в голове все еще крутится сцена в зале. И мысль о том, всегда ли она танцует в одиночестве. Раньше наши встречи были...

Дискомфортными. Заряженными. Опасными.

Каждый раз, сталкиваясь с ней, я ловлю себя на том, что слишком остро все ощущаю. Ее мимику, улыбку и то, как она говорит.

Мы едем в очень уж тесном лифте. Изабель молчит, но когда мельком бросаю на нее взгляд, то вижу, как девушка смахивает слезу с щеки. Она снова плачет?

Черт.

Изабель выходит первой в холл.

— Пойду заберу велосипед.

— Я подожду у обочины, у машины, — говорю я и наблюдаю, как она быстро спускается по ступеням на тротуар.

Направляется к велопарковке, вытирая лицо тыльной стороной левой руки.

Наверное, бедро. Я слышал, насколько больно бывает танцорам. Травмы, переломы... Неужели настолько все плохо? Я хмурюсь, глядя ей вслед и перебирая в голове возможные варианты помощи.

Бентли плавно подъезжает к бордюру, и Мак выбирается из салона.

— Сэр? — спрашивает он, взглянув на рюкзак в моей руке.

— Положи его в багажник, — говорю я. — Велосипед влезет?

Он хмурится, но не задает лишних вопросов.

— Да, если сложим одно из сидений.

— Давай.

Я присоединяюсь к Изабель у велопарковки.

— Все нормально?

Она заканчивает с замком и оборачивается ко мне с широкой улыбкой. Глазах все еще блестят, но щеки сухие.

— Да, уже гораздо лучше. Ты уверен, что велосипед влезет?

— Да. Слушай, я могу отвезти тебя к врачу.

— Нет-нет. Все в порядке. Мне просто нужен отдых, — она все еще улыбается. — Поверь, это не первый раз.

Мы с Маком поднимаем велосипед и аккуратно устраиваем его в багажнике.

— В Грейстоун, — говорю я.

Он кивает и выезжает в плотный поток. Мы с Изабель не разговариваем всю дорогу, пока машина не останавливается у ее дома. Я узнаю это место — бывал часто, когда Конни еще здесь жила.

Мак достает велосипед, и я двигаюсь, чтобы помочь, когда Изабель останавливает меня, коснувшись предплечья.

— Алек, — говорит она.

Я замираю.

— Да?

— Спасибо. Правда, — ее улыбка мягкая, спокойная, и глаза больше не блестят от слез. — Я очень это ценю.

Я прочищаю горло.

— Что угодно для подруги Конни.

Мы с Маком провожаем ее до холла Грейстоуна, помогая с велосипедом и рюкзаком. Смотрим, как двери лифта закрываются, и девушка исчезает из виду. Воспоминание о ее танце остается со мной, как и слезы. Образ, как Изабель плачет — оседает где-то глубоко, тяжело, как заноза, которую не вытащить.

В горле образуется ком, и я расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки, ослабляя воротник. Непрактично, думаю я и знаю, что это правда. Но одно лишь знание не остановит притяжение.

Только когда машина отъезжает от Грейстоуна, я осознаю, что так и не поговорил с директором младших балетных групп о занятиях для дочери.