Моя идеальная ошибка

16. Алек

Субботним утром я просыпаюсь в почти полной темноте спальни. Взгляд на часы подсказывает неутешительный результат. Еще нет и половины седьмого. После многих лет одного и того же распорядка мой организм отказывается воспринимать выходные как нечто отличное от будней.

Сейчас он также отказывается позволить мне снова заснуть. Под одеялом я возбужден. До боли. Даже трение резинки боксеров заставляет скрипеть зубами.

Последние несколько лет либидо находилось в состоянии легкого кипения и являлось потребностью, которую я легко удовлетворял самостоятельно пару раз в неделю, прежде чем двинуться дальше. Нечто вроде еды, сна или душа. Тем, о чем почти не задумывался.

Но сейчас стало жгучим желанием, выжигающим вены. Оно не кипит. И не находится под контролем.

Не поддается игнорированию.

Я смотрю в потолок, пытаясь не замечать болезненную эрекцию, прижавшуюся к животу. Раздражает, когда тело тебя предает.

До появления в жизни Изабель я бы просто решил проблему обычным способом: закрылся в ванной, довел дело до конца под душем, и через десять минут продолжил день. Но теперь все иначе, и я знаю, что стоит лишь обхватить себя, как перед глазами вспыхнет ее образ.

Мне не положено так о ней думать, и причин больше, чем смогу перечислить.

Хотя, пожалуй, стоило бы это сделать. Поможет и мне самому, и состоянию. Кто-то считает овец, а я — причины, по которым считаюсь аморальным мудаком...

Ее так легко представить. Изящный изгиб шеи, теплая улыбка и сильное тело, ее инструмент и дом, о котором так заботливо печется. На днях она была почти обнаженной. Длинные, крепкие ноги, плоский живот и мускулистые руки. Изабель похожа на линию первой буквы своего имени, с легкими изгибами в талии и бедрах.

Кожа была теплой от тренировки, мягкой, и мне хотелось сорвать этот жалкий лоскуток ткани.

Член пульсирует, и я ругаюсь, опуская руку под одеяло. Горячий и твердый в ладони, и от сжатия по спине пробегает дрожь.

Целовать ее было чертовски сладко. Как есть роскошный десерт, от которого не хочется отрываться. Она отвечала так прекрасно. Оба раза притягивала меня ближе, опиралась. Я и не знал, что этого не хватало. Быть чьей-то опорой. Чувствовать, как женщина держится за меня.

Вина танцует в такт желанию. Я не хотел никого так сильно с тех пор, как... Не могу закончить мысль. Не могу думать о ней. Не когда Изабель сводит с ума, иначе стыд попросту меня прикончит.

Но потребность, пульсирующая в крови, помогает отодвинуть вину. Засунуть в ящик, который позже о себе напомнит. Я сжимаю член и позволяю фантазиям хлынуть, будто и не пытался от них отгородиться.

Изабель с распущенными волосами и расстегнутым топом, обнажающим край белого бюстгальтера. Она смотрит на меня с той самой застенчивой теплотой, медленно расстегивает молнию и роняет топ на пол.

Черт, выглядит восхитительно. Грудь маленькая, идеальной формы, и пусть я не должен был замечать, но заметил. Сжимаю основание члена, чтобы не кончить слишком быстро.

— Алек, — выдыхает она в фантазии, прижимаясь ко мне голым телом и обвивая руками шею.

Фантазия меняется, подстраиваясь под учащенные движения руки. Желание пробегает по позвоночнику, пульсирует в бедрах от картинки в голове. Изабель подо мной. Темные глаза затуманены от удовольствия, волосы рассыпаны по подушке. Ноги раздвинуты, приглашая войти, будто она действительно меня хочет. Я сильнее сжимаю член, мечтая, чтобы это была она, ее тепло вместо правой руки, ее стоны, раздающиеся мне в ухо.

Изабель была бы настоящей, без притворства, показывающей только искреннюю реакцию, и я хотел бы вызвать каждую из них. Глядя на меня, гибкая и до боли красивая, шепчет мое имя. Ноги впиваются в мою талию, тепло обволакивает, и это так чертовски приятно. Яйца сжимаются, пятки впиваются в матрас, и я кончаю.

В нее. Но в реальности в руку и на живот, и в тишине, что наступает после, я слышу только стук собственного сердца. Фантазия растворяется вместе с последними проблесками удовольствия.

А вина вырывается из того самого ящика. Не стоило этого делать. Не стоило так думать. Это лишь сделает влечение к ней еще невыносимее... а я годами так не фантазировал о женщине. Не доводил себя до оргазма, воображая ее.

И все же это лучший оргазм за последние недели. И, судя по тому, как путаются мысли, она еще не раз станет музой для моего члена.

Я провожу чистой рукой по лицу. Черт.

Два поцелуя с ней... да, пожалуй, сожаление является самым подходящим словом, но испытывать его тяжко, когда на вкус они были такими сладкими. Возможно, это лишь делает меня еще хуже.

Она — лучшая подруга Конни.

На пятнадцать лет моложе.

Ей нужны работа и крыша над головой.

Изабель уже жаловалась на пристающих к ней мужчин. А я — ее работодатель. И уже нахожусь далеко за гранью принципов, которые соблюдал большую часть жизни.

И... моя жена умерла всего пять лет назад.

Тошнота подкатывает к горлу.

— Что ты творишь? — спрашиваю себя с горечью.

Изабель не хочет меня. Не по-настоящему, пусть в тот день и дала понять, очень ясно и красиво, что поцелуи ей понравились. От этого эго раздулось настолько, что я не удержался и поцеловал ее снова прямо в гостиной, при ярком дневном освещении. Лишь чистая случайность помешала нам до того, как пришла Катя.

Я сбрасываю одеяло и иду в ванную. Включаю душ, делаю воду холоднее и еще холоднее, пока ледяные струи не начинают жечь кожу. Они смывают остатки оргазма и тепло, все еще пульсирующее в жилах.

И именно этого я заслуживаю.

Дети скоро проснутся. Суббота — наш день, без Кати и работы, если только я не в командировке. Между «Контрон» и детьми просто нет ничего, что я мог бы предложить Изабель. Тот самый толстый стержень между ног, конечно, думает иначе, но он ошибается. Я не собираюсь заводить роман с няней своих детей.

Она заслуживает гораздо большего.

И для меня переступить эту черту было бы неправильно.

Через полчаса я чист и нахожусь на кухне. Замешиваю тесто для блинчиков, когда появляется первый ребенок. Это щурящийся Сэм в помятой пижаме с супергероями.

— Пап?

— Я здесь, — оставляю миску на столе и поднимаю его. Совсем скоро Сэм станет слишком тяжелым. Он пахнет сном и детством, и я несу сына обратно в комнату. — Очки, дружище. Вот почему ты ничего не видишь.

— А... — он утыкается мне в плечо, пока поднимаю сброшенные очки с тумбочки.

Офтальмолог говорил, что Сэм, скорее всего, перерастет необходимость в них, но только если будет носить исправно.

— Могу я посмотреть телевизор? — спрашивает он.

— Конечно. Блины скоро будут готовы, — останавливаюсь у дивана и поднимаю бровь. — Хочешь полетать?

Его лицо вспыхивает от восторга.

— Да!

Я подбрасываю Сэма на диван, и тот визжит от удовольствия, подпрыгивая на подушках. Еще, еще, и я повторяю это дважды, прежде чем включить телевизор и вернуться к тесту.

Такие вещи Виктория не одобрила бы. Меня это больше не беспокоит, но в первые годы после ее смерти я слышал отголоски голоса каждый раз, когда находился с детьми. Не делай так. Делай вот так. Ты не можешь ей это позволять. Алек, не поднимай его так высоко.

Теперь я их не слышу.

В самые тяжелые моменты, когда оба ребенка кричали одновременно, упреки звучали в голове, и это бесило. Если так хотела быть матерью, не стоило умирать и оставлять меня одного.

Позже, когда дети успокаивались, мысли наполняли меня стыдом. Она не выбирала уходить из их жизней. Или из моей. Но когда ты не спал три дня и балансируешь на грани здравомыслия, справедливость кажется чем-то очень далеким.

Я смотрю на макушку Сэма, взбивая тесто. Он напевает песню любимого мультика про собак-детективов. Нужно больше таких выходных. Выходных с детьми. Но «Контрон» и семья ведут между собой бесконечную гражданскую войну.

Уилла вскоре тоже просыпается. Она обнимает меня, а я целую ее в макушку.

— Блинчики с черникой?

— Еще бы, — это одно из немногих блюд, которые я умею готовить.

Мы едим их по выходным уже многие годы, когда я дома.

Она улыбается так широко, что сжимается сердце.

— Ты сегодня работаешь?

— Нет, — твердо заявляю я. — Ни минуты.

Улыбка становится еще шире.

— Мы пойдем в парк?

— Конечно. Все, что вы захотите.

Я наблюдаю, как Уилла радостно подпрыгивает по пути к дивану, и чувство вины омрачает настроение. Оно, кажется, никогда меня не покидает. Хочу, чтобы Уилла и Сэм знали: когда я работаю, то делаю это ради них, но объяснить такое детем трудно. Я хочу быть рядом с ними... и хочу, чтобы у них было семейное наследие, когда вырастут. Как у Нейта, Конни и у меня.

Ставлю сковороду на огонь и прислушиваюсь к детям на диване, ровному гулу телевизора и отсутствию ссор. Отлично.

Переворачиваю блин, когда раздается голос Изабель. Мягкий тембр действует на меня как удар молнии, пробегая по позвоночнику.

— Ты готовишь? — в ее тоне слышится легкое удивление.

— Да, — отвечаю я. Она стоит у кухонного стола в спортивной одежде и какой-то пушистой куртке. Без макияжа, с собранными в хвост волосами. Прекрасна. — Это так удивительно?

— Не хочу обидеть, но... да. Немного.

Опускаю взгляд на блин на сковороде. Вот и черта, которую мне нельзя переступать. Дружеская, товарищеская, профессиональная беседа.

— Знаешь, у меня есть много талантов, которых ты еще не видела, — говорю я.

Черт.

Не продержался и минуты.

Изабель смеется, и этот звук стоит моего промаха.

— Звучит интригующе и слегка зловеще. «Контрон» случайно не устраняет конкурентов? Ты не владеешь Крав-Магой¹⁰?

— Могу рассказать, но тогда придется тебя убить.

Она облокачивается на стол с легкой улыбкой.

— Значит, да. Конни всегда была очень сдержанна в том, чем вы занимаетесь на работе, но я уже подозревала что-то незаконное.

Качаю головой.

— О, нет, мы никогда не нарушаем закон. Серые зоны, Изабель. Вот где делаются большие деньги.

Ее брови приподнимаются.

— Знаешь, мне кажется, ты даже не шутишь.

Я и не шучу.

Но она не живет в этом мире. У нее он другой: полон строгих тренировок и дисциплины, но в совершенно иной сфере.

Ее глаза, сверкающие и слегка настороженные, встречаются с моими. Почему бы Изабель не быть осторожной? В любой момент я могу снова начать извиняться. Или целовать ее. Или то и другое.

Боже, как я хочу последнего. Теперь, когда узнал ее на вкус я больше ничего не хочу. Потребность, которую утолил утром, снова дает о себе знать. Как мог подумать, что ее работа на меня не вызовет проблем? Что не будет ошибкой?

— Доброе утро, — говорю я.

Ее губы приоткрываются на тихом выдохе.

— Доброе утро. У нас... все в порядке, да?

— Да. Абсолютно.

Изабель прикусывает нижнюю губу.

— Хорошо. Потому что я подумала, что...

Вопль Сэма прерывает ее. Он врывается на кухню с одеялом в руках.

— Иза! — кричит он. — Плащ, помоги с плащом.

Изабель взъерошивает ему волосы и берет одеяло. Наблюдаю, как она завязывает его на шее, достаточно свободно, чтобы Сэм мог самостоятельно снять.

— Вот, — говорит она. — С кем ты сегодня сражаешься?

— С Уиллой, — объявляет он.

Указываю на него лопаткой.

— Нет, не с ней. Она не злодейка. Почему бы не позвать ее сюда, блины практически готовы. Это задание для супергероя.

Он мчится прочь, а я начинаю раскладывать блины.

— Хочешь? — спрашиваю Изабель.

— Ты уверен? Не хочу мешать. Я вообще-то скоро встречаюсь с Конни.

— С Конни? — Уилла входит на кухню и смотрит на Изабель без следов прежней неприязни. — Ты встречаешься с моей тетей?

— Да, через час у нас занятие по йоге.

— Это как балет?

— Немного, но без танцев и с большим количеством растяжки.

Уилла запрыгивает на стул и хватает вилку. Пока она уплетает блины, я усаживаю Сэма. Оба жуют, но Сэм не сводит глаз с Изабель.

— Мы сегодня идем в парк, — сообщает он. — Хочешь пойти?

Взгляд Изабель на мгновение скользит ко мне, прежде чем вернуться к нему.

— Сегодня ваш день с папой.

— Можно позвать тетю Конни с нами, — говорит Уилла, кивая, будто вопрос решен. — Вместе пойдем в парк.

— Возможно, да. Я ее спрошу, — отвечает Изабель.

Я пододвигаю тарелку с блинами через стойку, и та принимает ее с легкой улыбкой.

— Только если сама хочешь, — тихо говорю я.

— Спасибо, — шепчет она в ответ.

Берет тарелку и присоединяется к нам за столом, начиная разрезать стопку блинов. Я принимаюсь за свои, стараясь не обращать внимания на то, как наши бедра на мгновение соприкасаются под столом.

Сэм изучающе на нее смотрит.

— У тебя есть брат? — спрашивает он.

Один из его прекрасно неожиданных вопросов.

Изабель улыбается.

— Да. Младший брат и сестра. Вообще-то они близнецы.

Уилла едва не роняет вилку.

— Близнецы?

— Ага.

— Они похожи?

— Ну, не совсем. Они не идентичные. Разнояйцевые, мальчик и девочка.

— Хорошо иметь сестру? Я всегда хотела сестру, — оживленно болтает Уилла, разговаривая с Изабель без тени неприязни. — Я просила папу, но он сказал нет.

— Ты с такой же частотой просила домашнее животное, — замечаю я.

Не похоже, чтобы это было ее заветным желанием. То кошка, то собака, а пару раз даже морская свинка. Сложно придумать соседа по квартире менее желаемого, чем морская свинка.

— Да, и ты всегда говоришь «нет», — вздыхает она.

Изабель прячет улыбку за ладонью.

— Ну, я уверена, твой папа знает лучше. По крайней мере, в большинстве случаев.

— Да, и для сестры нужна мама, — многозначительно заявляет Уилла, накалывая блин на вилку. — А у нас мамы больше нет.

Констатация звучит без эмоций. Ни боли, ни грусти, ни досады. Они с Сэмом редко переживают из-за Виктории, принимая ее отсутствие как данность. Бывают вопросы. Иногда беспокойство о том, что сказать друзьям, если спросят. Я старался помочь во всем этом разобраться.

Но пока Уилла и Сэм продолжают есть в том же радостном настроении, мы с Изабель замираем.

— Мне очень жаль, — тихо говорит Изабель, бросая на меня взгляд.

— Спасибо, — благодарит Сэм с полным ртом.

Очевидно, он не понимает, за что благодарит. Это снимает напряжение, и я смеюсь. Ко мне присоединяется Изабель, затем Уилла, и наконец сам Сэм.

Боже, ради этого я все и делаю. Ради них. Я все, что у них есть, и не могу позволить себе потерять концентрацию. Не могу добавить еще вины на и без того переполненную тарелку.

Но после завтрака Изабель кладет руку мне на плечо, и все мысли о сдержанности мгновенно испаряются.

— Ничего, если мы с Конни позже заглянем в парк? Не хочу мешать.

Я ловлю себя на том, что качаю головой.

— Нет, пожалуйста, приходите, если хотите.

Детям будет приятно увидеть тетю, думаю я.

Как будто это единственная причина, по которой я согласился.