Моя идеальная ошибка

15. Изабель

За несколько дней температура в квартире Коннованов падает до арктической. Не уверена, что кто-то, кроме меня и Алека, замечает холод, но между нами он ощутим.

С Уиллой и Сэмом по вечерам он ведет себя как обычно — за ужином и когда укладывает их спать. А у меня остается свободное время. Но больше никаких вечеров на диване, никаких разговоров, кроме рабочих обсуждений. Я собрала Уилле сумку на теннис. Вот записка от учителя Сэма, нужна твоя подпись. Вчера Уилла жаловалась на боль в животе.

Мы хорошо сработались. Он говорит прямо и по делу, но я привыкла. Не то чтобы педагоги по танцам или художественные руководители когда-то меня жалели. Если уж на то пошло, Алек, возможно, самый мягкий начальник из всех, что у меня были.

Хотя не думаю, что другие с этим согласятся. Он не ведет светских бесед с Катей или Маком. Не раздает улыбки и одобрения направо и налево. Но Алек стабилен, и, если выполнять все просьбы, с ним легко сосуществовать.

Сейчас почти десять утра, и весь день принадлежит только мне — до того момента, как нужно будет забрать детей. Так проходит большинство дней, и вот оно, неожиданное ощущение свободы. Столько лет каждый час был расписан, контроль питания, тренировки до боли в теле, которая ощущалась каждую ночь. А теперь я от нечего делать смотрю в окно на Центральный парк в будний день.

Телефон снова пиликает. Последние пару дней такое происходит постоянно, семейный чат и чат с братом и сестрой одинаково активны.

Папа обожает слать мемы в семейный чат. Он открыл их для себя пару лет назад и теперь пересылает примерно на пять больше необходимого, да еще и каждую неделю. Думаю, он берет их у коллег в офисе, и довольно часто те бывают дико устаревшими.

Используй их в номере, пишет он, приправляя пятью восклицательными знаками. Он редко уточняет, к кому обращается, но это и не нужно, ведь только у моей младшей сестры сейчас вообще есть какой-то «номер». Она подающая надежды стендап-комик, а на следующей неделе в пятницу состоится премьера нового сета. Мы с братом пойдем. Себастьян задает меньше вопросов, чем мама с папой, и вот причина того, почему я избегаю навещать родителей. Они спрашивают из любви, но я все равно боюсь допроса.

Поскольку не уверена, что знаю ответы.

Вернусь ли я к танцам? Что это вообще за работа няни? Ты ведь не собираешься превращать это в карьеру? А как насчет университета — ты всегда отлично училась! Расскажи-ка про красавца, на которого работаешь. Он к тебе не приставал? Платит нормально? Дети хоть не кошмарные?

Ну, на некоторые вопросы я ответ знаю. Алек ко мне не приставал. Решила попробовать, а он остановил.

Стыд не давал спать по ночам. Половину времени я ждала звонка или делового письма. Мы не сработаемся.

Ты уволена.

Не то чтобы я сомневалась в ответном влечении. Он же меня поцеловал. Щеки вспыхивают при одной мысли о той страсти, с которой он это сделал, как будто хотел попробовать меня на вкус и поглотить без остатка. Но в других разговорах довольно ясно дал понять, что встречаться не хочет. Что не ищет ничего романтического.

Я раскатываю коврик для йоги на полу в гостиной. Октябрьское солнце заливает комнату сквозь панорамные окна и заставляет полированный паркет сиять. Если и есть что-то, что всегда помогало мне прийти в себя, — это физическая нагрузка. Остается как минимум час до прихода Кати, прежде чем она начнет заниматься повседневными обязанностями в виде готовки, стирки и уборки.

Я начинаю нашу с Конни субботнюю рутину, но вскоре понимаю, что выхожу за привычные рамки. Задерживаюсь в позах дольше обычного, пока мышцы рук и пресса не начинают дрожать. Это приятно. Привычно. Хоть что-то в теле работает, как надо, и знает эти движения наизусть. Боль в мышцах, тянущая ломота после долгой растяжки были моими спутниками столько, сколько себя помню.

Я могла бы стать инструктором по йоге. Мысль горчит. В этом нет ничего плохого, но, Боже, как же обидно перейти от восторга сцены к тому, чтобы говорить в заполненном людьми помещении «дышите глубже».

Телефон снова пиликает. Надо было поставить его на беззвучный. Елена и Себастьян стали особенно активными в чате с тех пор, как меня убрали из труппы. Будто им нужно постоянно проверять, как я. Но «как ты себя чувствуешь?» быстро надоедает, поэтому теперь они шлют фото из школьных альбомов и семейных хроник или странные снимки из повседневной жизни. Кривой бейгл. Забавная табличка в метро. Вовлекись, как будто просит каждое сообщение. Улыбнись.

Будь счастлива.

Никто из нас не знает, как теперь быть. Когда я начала заниматься балетом, они были младенцами. Никогда не жили в мире, где моей целью не было стать прима-балериной.

Я перехожу в позу собаки мордой вниз с поднятой ногой и закидываю левую ногу как можно выше. Это приятно. Я как сжатая пружина, наполненная энергией, готовая выстрелить.

Делаю глубокий вдох носом, выдох ртом.

Один день за раз.

Вот все, на чем нужно сосредоточиться.

Один день за раз и, может быть, больше не целовать своего работодателя.

Справа слышится шорох и резкий вдох. Я оборачиваюсь через плечо, замечая кого-то в гостиной.

Тут же теряю равновесие. Нога падает на пол, и я, чувствуя, как паника расползается по телу, поднимаюсь на ноги.

Алек. Он в костюме, с безупречно уложенными волосами, а во взгляде читается что-то, граничащее с гневом.

Черт.

На мне ни капли макияжа, волосы собраны в небрежный хвост, а из одежды только самый откровенный вариант спортивного костюма. Топ и шорты, больше похожие на стринги. Я бесчисленное количество раз тренировалась в чем-то подобном, особенно летом, когда зал превращался в сауну.

Но сейчас я не в зале. Я в его гостиной.

Взгляд Алека скользит по моему телу, прежде чем подняться к глазам. Между бровей залегла складка, а глаза потемнели.

— Прости, я не знала, что ты вернешься, — говорю я.

— Я и сам не знал, — его голос хриплый. — Понадобились документы из кабинета.

Я машинально тяну вниз ткань топа, будто она может хоть немного прикрыть.

— О. Я могла бы отвезти их в «Контрон».

Он медленно качает головой.

— У тебя выходной.

— Все в порядке.

— Нет, — отрезает Алек. Его челюсть напряжена, плечи будто подчиняются тому же импульсу. — Рабочие часы нужно уважать.

Я молча киваю. Наши рабочие отношения — вот что он на самом деле имеет в виду. Но не уходит, и мы застываем, уставившись друг на друга.

Его взгляд снова опускается, будто против воли.

— Йога. Этим ты занимаешься?

— Да, — отвечаю я.

Алек бросает взгляд на коврик под моими ногами.

— Помогает бедру?

— По крайней мере, не вредит.

— Когда был последний осмотр?

Я скрещиваю руки на груди. Это не скроет открытую кожу, но даст иллюзию защиты.

— В каком смысле?

Алек хмурится. Он делает это часто. Лицо становится строгим, добавляя к сорока годам еще пять.

— Изабель, — его голос груб. — Ты хочешь сказать, что с тех пор так и не посетила врача или физиотерапевта?

Я пожимаю плечами.

— У меня больше нет доступа к медперсоналу труппы. Последний раз осматривали за неделю до увольнения.

Он закрывает глаза.

— Черт.

— Все в порядке. Меня тщательно обследовали перед уходом, и я знаю, что делать.

— Тебе все равно нужен врач, — говорит он. — Ты моя сотрудница. У тебя есть страховка. Я могу организовать визит специалиста.

Я поднимаю бровь.

— Специалиста?

— Найму эксперта по разрывам связок, — его тон звучит почти как предупреждение. — Или пришли несколько имен на выбор, если хочешь выбрать самостоятельно. Но я не потерплю, чтобы моя сотрудница страдала.

— Я не страдаю, — протестую я.

— Твое падение на прошлой неделе доказало...

— Я делала фуэте без должной разминки, — резко обрываю его. Но затем делаю глубокий вдох, выталкивая из себя иррациональную злость. Алек не виноват, что бедро меня подвело. — Но спасибо. Я... пришлю имена.

Он кивает, проводя рукой по затылку.

— Если тебе нужно больше, будь то время на тренировки, чтобы вернуться в балет...

Но я качаю головой. Не сейчас. Не с ним. Дорога к восстановлению бесконечно длинна, а мир балетных трупп не ждет. Ты хорош ровно до твоего последнего выступления, а на твое место всегда будет выстроена целая очередь.

— Спасибо. Я ценю это, — говорю я. — Возможно, через несколько недель. Мне просто нужно... Не знаю. Но я пришлю контакты врачей, которые работают с танцорами.

Он снова кивает. Взгляд на долю секунды падает на мое тело, прежде чем Алек отворачивается к телевизору. Плечи расправляются.

— Послушай, — говорит он. — Я хотел извиниться за тот вечер.

Я уже качаю головой.

— Алек...

— Не следовало садиться рядом с тобой. День и так выдался долгим, а я повел себя непрофессионально. Надеюсь, ты останешься работать.

— Конечно. Пожалуйста, не извиняйся, — я чувствую, как жар стыда ползет по шее, словно одеяло.

Его взгляд резко возвращается ко мне.

— Не извиняться?

— Нет, пожалуйста, все в порядке. Правда. Я не была против.

Эти слова повисает между нами, становясь больше, чем четыре коротких слова.

Алек замирает.

— Правда? — произносит он.

Я делаю шаг навстречу.

— Правда. И если уж на то пошло, это я поцеловала тебя первой, и мне следует извиняться. Ты дал понять, что не готов к... к отношениям, наверное, но, видимо, это касается любых их видов.

Он усмехается. Даже если звук выходит сухим, в нем слышится искренняя потеха.

— Изабель, мне кажется, было довольно очевидно, кто задавал тон.

— О, — вырывается у меня.

Ο.

Уголок его губ приподнимается в подобие улыбки. Она снова делает его живым, тем самым человеком, что обнял меня на балконе, когда плакала.

— Прости, что оккупировала твою гостиную, — произношу я.

Он качает головой.

— Не извиняйся.

— Тогда и ты не извиняйся, — парирую я. — За тот вечер.

Алек протягивает руку, отводя прядь моих волос. Я задерживаю дыхание, когда его пальцы касаются уха, убирая непослушный локон.

— Договорились, — тихо говорит он, задерживаясь пальцами на щеке.

В этот раз все происходит естественнее: два человека, тянущихся друг к другу. Не знаю, кто сделал первый шаг: он или я. Сердце бешено колотится в груди, когда он наклоняется, и этот миг перед поцелуем сладок до головокружения.

А потом его губы снова оказываются на моих.

Медленно, тщательно, так же всепоглощающе, как в тот вечер. Во вкусе его губ прослеживается легкий оттенок свежесваренного кофе. Я прижимаюсь ближе, кладя ладони на его грудь. Ткань пиджака плотная, дорогая. Я цепляюсь за лацканы, притягивая мужчину ближе.

Поцелуй углубляется, его руки скользят вниз, обхватывая мою талию. Прикосновение кожи к коже рассыпает по телу волны жара.

Алек прижимает меня к себе. Я еще не остыла после тренировки, но мысль об этом растворяется в следующее же мгновение. Тонет в ощущениях его губ, рук, крепко меня держащих.

Ладонью я пробираюсь под воротник рубашки. Его шея теплая, пальцы скользят ниже, очерчивая линию ключицы.

Руки Алека тоже не остаются в стороне: большие пальцы скользят вниз, оказываясь в нескольких сантиметрах над тазом, мягко нажимая. Я встаю на цыпочки и больше не хочу покидать круг из его рук.

Его губы перемещаются к щеке, шее, касаются чувствительной кожи. Он не брился, и легкое жжение щетины заставляет вздрогнуть.

— Мне нужно в душ, — бормочу я.

Он наклоняет голову, и я, почувствовав щекочущие кожу волосы, пропускаю пальцы свободной руки сквозь пряди.

Алек целует мою ключицу.

— Нет, — хрипло возражает он. — He нужно.

Я никогда еще не чувствовала такого жара. Он разливается между бедер, учащает пульс, сбивает дыхание. Хочу больше поцелуев. Хочу ощутить его кожу, сорвать рубашку, прижать к дивану всем весом.

Алек запрокидывает мою голову и медленно, плавно возвращается к губам. Прижатая к нему, я чувствую прижимающуюся к животу твердую эрекцию.

Он возбужден.

Веки сами собой смыкаются, я притягиваю его обратно. Алек стонет, руки скользят ниже, очерчивая изгиб моей попы, прежде чем крепко обхватить ее.

Он что, собирается поднять меня?

Я сцепляю руки у него на шее, выгибаясь навстречу.

Внезапно в наш окутанный желанием мир врывается чей-то насвистывающий мотив. Алек мгновенно отпускает меня, отстраняется на шаг.

Он дышит так тяжело, что грудь заметно вздымается, а глаза почти черны.

— Черт, — бормочет он.

Секунду спустя отступает, длинными шагами направляясь к кабинету.

Через несколько секунд в гостиную входит Катя. В руках объемный пакет с продуктами, в другой маленький кулек из пекарни. Она насвистывает что-то себе под нос, а глаза сияют.

Заметив меня, вздрагивает.

— Изабель! Не знала, что ты дома. О, тренируешься?

Я провожу рукой по губам.

— Да.

— Ну, не буду мешать, — улыбается она. — Пойду съем перед работой пирожное на террасе.

Я смотрю, как она уходит, и пытаюсь понять, что, черт возьми, только что произошло.