Моя идеальная ошибка

26. Изабель

Я нервничаю в ожидании Антуана, сидя за столиком в ресторане. Свет от свечей в стенных бра озаряет зал, играя на лицах гостей и официантов, которые снуют между столиками с уверенностью, будто знают расположение каждого наизусть.

Он легенда балетного мира, два сезона проработавший с труппой Нью-Йоркского Балета. Этот станет последним, финальное выступление состоится в декабре, а затем он уезжает. По слухам, на родину, в Париж.

Возможно, ему нужны танцовщики для нового спектакля.

Антуан опаздывает на десять минут. Запах сигарет въелся в воротник его кожаной куртки, но перебивается мятной жевательной резинкой.

— Изабель, — произносит он с мягким французским акцентом, почти стершимся за годы работы за границей. — Спасибо, что нашла время встретиться.

Я с улыбкой опускаюсь на стул.

— Была рада вашему звонку. Как дела в труппе?

Он пожимает плечами, слегка улыбаясь.

— Как обычно. Ирина ноет больше обычного, у двух балерин растяжения. Балансируем на грани краха, но ты знаешь, как это бывает.

Типичная ситуация. Я спрашиваю о новой постановке в Париже, и он с удовольствием рассказывает. Это балетная интерпретация оперы Пуччини, и Антуан подробно описывает хореографию. Завораживающе. Раньше я не слышала, чтобы он так подробно говорил о творческом процессе. Да и вообще мы никогда не общались один на один, тем более за бокалом вина.

Что-то в душе откликается, когда я снова слышу о балетном мире. Говорить о балете, даже просто думать о нем, будто достаю из головы целый словарь, которым не пользовалась последние месяцы.

Первый бокал вина сменяется вторым, затем третьим, а он все еще не спросил о бедре. Зато интересуется моей нынешней работой.

— Сейчас я работаю няней, — говорю я с кривой улыбкой. — Это приносит удовлетворение и оплачивает счета, пока бедро заживает. Думаю, через пару месяцев все придет в норму.

Он поднимает брови.

— Ах да, черт, точно. Уже лучше?

— Да, намного, — киваю я. — Делаю упражнения, чтобы сохранить гибкость.

Антуан одобрительно мычит.

— Хорошо, хорошо. Ты была прекрасной танцовщицей.

От этих слов становится тепло.

— Спасибо.

— Твои фуэте завораживали. Очень полезно в балете, — в его взгляде появляется игривость и... легкий флирт. — Скажи, ты свободна?

Я замираю.

— Эм, да.

Он протягивает руку через стол и берет мою, лениво перебирая пальцы.

— Все мы в этом бизнесе такие, — говорит он с кривой улыбкой. — Ни отношений, ни любви, только работа и боль. Все одиноки, но что поделать, это балет.

Я застываю от шока.

Труппы иногда становятся слишком «близкими» буквально за выходные. Танцовщики меняют партнеров по постели так же часто, как и на сцене. Но когда «художественные руководители» спят с балеринами — это уже другая история. Такое случается. Реже... но о его репутации я наслышана.

— Изабель... — его пальцы лениво постукивают по моей руке. — Ты была прекрасна на репетициях. Кажется, я наблюдал за тобой чаще, чем следовало бы.

О.

Нет.

В груди что-то болезненно сжимается, и последние надежды, которые я лелеяла, рассыпаются в прах.

— Я слышала о твоей... репутации, — говорю я. — Не похоже, чтобы ты страдал от одиночества.

Он оскаливается в улыбке.

— Одиночество бывает разным. Да, я не прочь повеселиться с балеринами, но только не из труппы, которой руковожу.

Это ложь, думаю я.

Его взгляд смягчается.

— Но теперь, когда уезжаю из Нью-Йорка... хочу запомнить это время. Воспользоваться тем, что осталось. Разве ты не хочешь того же?

Требуется несколько секунд, чтобы осознать его слова. Чтобы попытаться вложить в них хоть какой-то смысл, но не получается и это больно.

— Я думала, ты хотел поговорить о танцах, — голос звучит неестественно ровно.

Смотрю на его руку, лежащую поверх моей, и та кажется чужой. Не той рукой, не тем прикосновением, о котором мечтала годами. Не той рукой, которая стала для меня родной.

Антуан усмехается.

— О танцах? Ах, если бы было для тебя место? О, Изабель, никогда не говори никогда, — его пальцы сжимают мои чуть сильнее. — Мы хорошо проведем время, ты поправишься, и... посмотрим. Возможно, да?

Я отдергиваю руку. Разочарование накрывает с головой, давя на грудь, будто тяжелый камень, приковывающий к земле. Хочется, чтобы она разверзлась подо мной и поглотила целиком. Унесла подальше.

— Спасибо за вино, — говорю я. — Мне пора.

Он откидывается на спинку стула, цокая.

— Уже уходишь? Что-то не так? Давай, выпьем еще. Тебе ведь можно, ты больше не танцуешь!

Интересно, это его обычная схема? Антуан так развлекается с бывшими балеринами труппы, заманивая их призрачной надеждой на возвращение?

Мне душно, нужно глотнуть холодного ноябрьского воздуха. Нужно сбежать.

— Спасибо, — повторяю я. — До свидания.

Я выскакиваю из ресторана, на ходу накидывая пальто. Только не плачь, твержу себе. Глаза предательски горят, но я сжимаю кулаки и иду вперед. Нельзя ждать такси у входа.

Мало ли, вдруг Антуан тоже скоро выйдет.

Набираю Маку сообщение онемевшими пальцами:

Я: Жду у закусочной на углу.

Через три минуты подъезжает знакомый черный седан. Я с облегчением ныряю внутрь. Мак открывает дверь с неизменной улыбкой, и я погружаюсь в мягкие кожаные сиденья, скрытая тонированными стеклами. Странно, как эта машина начинает казаться вторым домом. В кармашке переднего сиденья лежит планшет, который мы берем в долгие поездки с детьми, и рюкзачок с их любимыми перекусами.

Мак трогается с места. Я пытаюсь ровно дышать, но боль в груди не отпускает. Как будто не могу вдохнуть полной грудью.

Он смотрит на меня в зеркала заднего вида.

— Все в порядке, Изабель?

— Да, — говорю я. Но качаю головой, уставившись на узорчатую строчку кожаного сиденья. — Нет. Все пошло не так, как я надеялась.

Голос Мака становится глубже.

— Кто-то тебя обидел?

— Да, но не физически. Я... Боже, какая же я дура, — предательская слеза скатывается по щеке. — Такая дура.

— В подлокотнике есть салфетки, — мягко говорит он. Машина плавно ускоряется, направляясь к Верхнему Ист-Сайду. — И если захочешь поговорить, я довольно неплохой слушатель.

Дорога занимает не больше десяти минут. К моменту прибытия я более-менее прихожу в себя, хотя до спокойствия еще далеко. Всего десять вечера. Дети давно спят... но не Алек.

Не знаю, хочу ли, чтобы он видел меня в таком состоянии.

Тихо отпираю дверь. Квартира встречает меня мягким светом бра в прихожей, широкими дверными проемами. Нужно пройти через всю гостиную, чтобы добраться до комнаты.

Из телевизора доносятся приглушенные голоса дикторов, похоже новости. Легкий стук клавиатуры. Он работает на диване.

Делаю глубокий вдох и прохожу в зал.

Алек поднимает голову.

— Привет, — но тут же хмурится, заметив мое лицо. — Изабель?

— Все нормально, правда.

Он одним движением откладывает ноутбук и встает.

— Что случилось?

Я качаю головой, и слезы начинают течь ручьем. В этот раз не могу их остановить.

— Я полная идиотка.

— Нет, это не так, — он обнимает меня за талию, другой рукой бережно касаясь щеки. В голосе появляется сталь. — Что случилось? Кто тебя обидел?

— Я сама и дурацкие надежды.

Он хмурится, в глазах мелькает беспокойство.

— Так не бывает.

Я прижимаюсь лбом к его плечу и даю слезам течь свободно. Почему вообще думала, что эта встреча вернет меня в балет? Теперь надежды кажутся такими глупыми, такими наивными.

Возможно, для меня просто нет пути назад.

Алек гладит меня по спине, крепко прижимая к себе.

— Милая, — бормочет он. — Пойдем. Давай... вот так.

Он ведет меня в спальню и закрывает за нами дверь. Направляюсь к кровати, Алек ложится рядом, и я приникаю к его груди. Слезы не останавливаются.

Похоже на еще одну смерть моей карьеры. Может, и преувеличение, но сейчас я чувствую именно это.

Дверь закрыта. Путь отрезан.

Изабель Моралес балерина. Эта личность будет медленно стираться, как надпись на потрепанной бирке. Она поблекнет, и постепенно появится новая: Изабель Моралес няня. Инструктор по йоге. Студентка.

Но сейчас я просто Изабель, потерянная Изабель.

Рука Алека медленно гладит мои волосы. Его грудь твердая под щекой, ровно поднимается и опускается в такт дыханию.

— Расскажи, — говорит он.

Я закрываю глаза.

— Он не хотел, чтобы я снова танцевала. Ни в Нью-Йорке, ни в Париже.

— А что хотел? — голос Алека становится жестче.

— Просто переспать со мной.

Его тело напрягается, в голосе появляется ярость.

— Он что?

— Да, — я усмехаюсь, но в этом нет ни капли веселья. — Я даже... даже не могла представить, что он позвал меня по этой причине. Думала, он помнит, как я танцую. Что хочет узнать, как бедро. Но я для него просто еще одна девушка, которую попытался затащить в постель.

Алек что-то бормочет у моего виска, объятия становятся крепче.

— Мне так жаль.

— Я больше не буду танцевать, — говорю я, и новая волна горя накрывает с головой.

Я прячу лицо у его шеи. Это уже второй раз, когда плачу в его объятиях из-за этого. На два раза больше, чем вообще планировала.

Первый раз был совсем другим. Тогда это была сиюминутная боль из-за потери профессии. Сейчас больше похоже на потерю личности.

Осознание, что дороги на сцену больше нет.

— Ты рассматривала другие варианты?

— Да, — тихо отвечаю я. — Но каждый из них ощущается как поражение.

— Другие профессиональные балерины ведь меняли карьеру, — говорит он, берет меня за колено и перекидывает ногу через себя. — Чем они занялись?

Этот вопрос заставляет слезы замедлиться.

— Их жизни очень разные. Если были достаточно известны, некоторые становятся... экспертами в этой сфере. Но большинство... я не знаю.

— Можешь связаться с кем-то из них? Попросить совета?

Я моргаю, уткнувшись в его рубашку.

— Да. Наверное.

— Хорошо, — бормочет он, пальцы медленно скользят по моим волосам, спускаются к спине. — И пока будешь этим заниматься, передай контакты хореографа.

— Зачем?

— Потому что хочу быть уверен, что он больше никогда не найдет работу.

Я слабо усмехаюсь, но Алек не смеется в ответ. Делаю глубокий вдох, затем еще один. Позволяю последним слезам уйти.

Приподнимаюсь на локте и смотрю в глаза Алека. Они твердые, полные заботы и едва сдерживаемой ярости.

Я провожу пальцами по его скуле.

— Как ты справился?

— С чем?

— Ты потерял будущее, которое планировал. Будущее, которое, как ты думал, наступит. Твою... личность мужа. Как это не разорвало на части?

Он стирает слезу с моей щеки большим пальцем, заводит прядь волос за ухо.

— Разорвало, — тихо признается он.

— О...

— Но у меня были другие роли, милая. Две другие. Я был новоиспеченным отцом и Коннованом. Это не давало сломаться. У тебя тоже есть другие ипостаси.

— Сейчас они кажутся такими незначительными.

— Конечно, кажутся. Но ты их найдешь. Ты сестра и дочь. Ты друг. Ты упорно работаешь. Ты добрая, — последнее слово дается с трудом, его большой палец скользит по моей нижней губе. — Ты встанешь на ноги. Все так делают, даже если путь адски болезненный.

Я делаю дрожащий вдох.

— Ты справился.

— Разве? — в его голосе проскальзывает нотка иронии. — Да, пожалуй. Мы все справляемся.

— Даже не представляю, как тяжело тебе было. Двое детей, и ты совсем один...

Его пальцы касаются завитка моего уха, осторожно проводят по раковине.

— Сэму было всего полгода, когда она умерла. А через год я стал генеральным директором.

— Не могу поверить, что ты совмещал это. Что до сих пор совмещаешь.

— Судя по твоим словам, не слишком хорошо получается, — уголки его губ приподнимаются.

В голосе нет упрека, лишь спокойное принятие.

Я качаю головой.

— Нет, нет, у тебя прекрасно получается. Это впечатляет. Ты впечатляющий.

— Мне помогают. В том числе ты. А вот ты действительно впечатляешь. Дети тебя еще не сломали. Это я восхищен.

Пальцы скользят по его лицу. По виску, по темным бровям. К щетине, которая делает его старше и грубее. Обожаю, когда Алек не бреется.

— Ты не улыбался первые несколько лет, что я тебя знала, — бормочу я.

Он хмурится.

— Правда?

— Да. И сейчас редко. Но в начале... было ощущение, что ты носишь в себе что-то тяжелое. Держишь все внутри.

Алек делает долгий выдох и закрывает глаза. И я с ужасом понимаю, что только что нарушила неписаные правила. Он с самого начала дал понять: мы не говорим о его покойной жене, не говорим о горе, и Алек не ищет отношений.

Но затем он снова открывает глаза.

— Думаю, ты тоже так делаешь. Может, поэтому я это распознал.

Алек стирает последние следы слез с моей щеки. Кончик его пальца задерживается на моих губах, медленно водя по ним круги.

— Хочешь побыть одна?

Я качаю головой.

— Нет. Не уходи.

— Не уйду, — он притягивает меня ближе, касаясь губами моих.

Сначала поцелуй нежный, но быстро становится глубже. Я хочу утонуть в этих ощущениях, оставив грусть позади. Хотя бы на время.

Я расстегиваю его рубашку, пальцами скользя по груди. Обожаю проводить ногтями по этой коже: он всегда стонет, как и сейчас. Один из моих самых любимых звуков.

Его рука запускается в волосы, другая ложится на бедро, прижимая меня плотнее.

Но затем Алек отрывается от моих губ.

— Прости. Ты расстроена.

— Я хочу тебя, — шепчу я, свободной рукой играя с пряжкой ремня.

Он хрипло выдыхает.

— Да?

— Да.

Алек переворачивает нас.

— Что ж, — говорит он, снова целуя меня. — Позволь улучшить твое состояние.

Он снимает с меня одежду, предмет за предметом, пока не остаюсь полностью обнаженной. Алек покрывает мою кожу поцелуями с той преданностью, к которой я уже привыкла. Он никогда и ничего не делает наполовину.

Раздвигает мои ноги, целует внутреннюю поверхность бедер, пальцы скользят вдоль щели.

Я закрываю глаза, погружаясь в ощущения. Ему нравится это делать. И судя по тому, как Алек стонет, когда лижет меня, ничего не изменилось.

— Такая красивая, — бормочет он.

Дыхание учащается с каждым влажным прикосновением его языка. Алек предается моему удовлетворению, будто нет временных рамок, никакой цели, а только наслаждение процессом, и я все глубже погружаюсь в мягкость постели. Волны удовольствия накатывают одна за другой, каждая сильнее предыдущей.

Он вводит палец внутрь, изгибая, и от этого дополнительного давления я вздыхаю. Пальцы впиваются в его коротко стриженные волосы.

Я не думала, что смогу кончить. Просто хотела, чтобы он прогнал грусть теплом, что возникает между нами, чтобы позволил почувствовать его кожу на своей. Но оргазм зреет во мне, неумолимый и глубокий.

Я перехватываю Алека за плечи, подтягивая к себе.

— Я хочу тебя.

Он поднимает затуманенный взгляд, изучая мое лицо в поисках следов печали.

Хватка на его плечах становится крепче.

— Сейчас же, Алек.

Его губы растягиваются в кривой ухмылке, и Алек поднимается на колени. Расстегивает ремень.

— Ладно, милая, — говорит он. — Может, потренируемся заодно?

— Чему?

Он опускает молнию.

— Чего именно ты хочешь?

Хочется закатить глаза от этого вопроса. Но его рука замерла на поясе, большие пальцы зацеплены за ремень, и Алек явно ждет, чтобы я произнесла это вслух.

— Хочу, чтобы ты трахнул меня, — выдыхаю я.

По его телу пробегает дрожь. Пальцы скользят по внутренней стороне моих все еще раздвинутых бедер.

— Чем именно? — он стягивает брюки.

Член твердый и по-прежнему огромный, напряженный.

— Просто иди сюда, — я сжимаю его член и подтягиваю к себе.

Алек накрывает меня, опираясь на локоть рядом с головой.

— Черт, милая, — стонет он от резких движений.

Алек коленом раздвигает мои ноги шире и пристраивается у входа. Когда он входит, спина выгибается от сладкого давления. Боже, такой большой.

— Вот так, — бормочет он у моих губ. — Вот так, моя девочка.

От этих слов веки дрожат, и новая волна тепла разливается по телу. Он начинает двигать бедрами, а я впиваюсь пальцами в его плечи, прижимаясь лицом к гладкой коже.

Сегодня Алек медленнее и точнее, чем обычно, каждый толчок глубокий и выверенный.

Я раздвигаю ноги шире, приподнимая бедра навстречу движениям. Алек теплый и тяжелый, и мне нравятся его полуприкрытые глаза, учащенное дыхание.

Он обхватывает мою икру и поднимает все выше, пока я почти не складываюсь пополам. Я обхватываю рукой колено, удерживая ногу. Алек осторожен с моим больным бедром, и именно за это я люблю его.

Толчки становятся резче.

— Черт, а ты гибкая.

— Профессиональная деформация.

Еще одна дрожь пробегает по нему, и движения меняются на более быстрые, жесткие. Алек смотрит вниз, отчего виды становятся намного лучше.

— Ты так хорошо принимаешь меня, Иза, — хрипит он. — Посмотри. Посмотри, как идеально я в тебя вхожу.

Он задевает клитор при каждом движении, и это подводит меня к самой грани. Алек наблюдает, как мое тело напрягается в предвкушении. Его правая рука касается лица, а бедра ускоряются.

Я достигаю кульминации, разлетаясь на части, а дрожь пробегает по всему телу. Алек прячет лицо у моего плеча.

— Черт, — стонет он.

Бедра дергаются, и затем он тоже кончает. Спина напрягается под моими ладонями, толчки становятся глубже. Я чувствую, как он пульсирует, а затем расслабляется, мышцы становятся податливыми под пальцами.

Я опускаю ногу, обвивая вокруг его талии. Пытаюсь притянуть Алека вниз, вынудив лечь, но тот сопротивляется.

— Ты меня не раздавишь, — бормочу я.

Алек сдается, и я приятно вжимаюсь в матрас. Закрываю глаза, вдыхая его запах — теплую кожу шеи, волосы, щекочущие щеку. Он такой большой, что полностью накрывает меня.

Его губы скользят по моему уху, шее.

— Этого не было в твоих выделенных фантазиях, — бормочет он у плеча. — Ванильного миссионерского секса.

А ведь было, думаю я. Просто не в электронной книге.

Алек приподнимается на локте. Его кожа покраснела, и привычное напряжение на лбу исчезло без следа.

Его глаза вдруг сужаются.

— Черт. Презерватив.

— Я на контрацептивах, — я провожу рукой по его густым волосам.

— Правда?

Я киваю, запуская пальцы в его волосы.

— Да. Для балерины месячные каждый месяц — не самая полезная вещь. Я годами их пропускала.

— О, — он хмурится. — Это безопасно?

— Да, думаю так. По крайней мере, это распространенная практика, — его забота вызывает улыбку.

Каким-то образом мое благополучие всегда оказывается его первой мыслью. Пусть Мак тебя отвезет. С бедром все в порядке? Ты в безопасности?

Алек переворачивает нас на бок, оставаясь внутри меня.

— Не могу поверить, что забыл.

— Увлекся моментом.

— Да, — говорит он, но хмурится, будто не может вспомнить, когда такое случалось в последний раз.

— А если я скажу, что это было частью фантазий?

Его брови опускаются еще ниже, а на губах появляется томная, мужественная улыбка.

— Интересно.

— Больше нечего сказать?

— Пока да, — он снова целует меня и медленно выходит.

Я лежу на спине и наблюдаю, как Алек направляется в ванную. Через мгновение включается вода, и вскоре он возвращается с влажным полотенцем в руках.

Действует методично, раздвигая мои ноги. Взгляд задерживается на теплой влаге, вытекающей из меня.

— Я понимаю, — говорит он, и в голосе слышится хрипота. — Эту часть фантазии... я определенно понимаю.

Он бережно вытирает меня, затем отбрасывает полотенце в сторону и садится на край кровати, держа мою руку в своей.

Хочется попросить его остаться.

Не знаю, согласится ли.

Раньше ведь никогда не оставался.

В соседней комнате спят дети, которые иногда просыпаются и стучатся в его дверь посреди ночи. Это тоже граница. Еще один слой между нами, который использовали, чтобы все оставалось четким и упорядоченным. Чтобы не превратилось в романтические отношения. А сегодня уже отбросили один такой слой.

Я обхватываю знакомую руку обеими своими.

— Останься со мной еще немного.

Он смотрит на наши соединенные руки, лежащие на покрывале. Кажется, Алек не ответит.

Но затем он кивает.

— Забирайся в кровать.

Я забираюсь под одеяло, в привычную мягкость постели. Он ложится следом с тихим вздохом, притягивает меня к себе, устраивает голову под подбородком и обнимает.

Я закрываю глаза, прижавшись к его плечу, пока рука рисует успокаивающие круги по моей спине. Завтра грусть вернется. Вопросы о том, что сегодня узнала, нахлынут. Страх перед будущим.

Но сейчас я чувствую только всепоглощающую усталость.

Его губы теплые у виска.

— Сделай для меня последнюю хорошую вещь, — шепчет он, — и засни.

Это заставляет улыбнуться, прижавшись к его коже. Вечно командует. Но не требуется много времени, чтобы выполнить просьбу и раствориться в объятиях.