Надежный тыл

24. Анна

До больницы мы добрались за десять минут. Эти десять минут растянулись для меня в вечность. Я держала Даниила за руку, крепко, как только могла, боясь, что если отпущу, то потеряю его навсегда.

Он смотрел на меня. Глубокий, проникающий взгляд, от которого слёзы сами собой катились по моим щекам. Я знала, что сейчас я — его якорь, единственное, что удерживает его в сознании, его спасение.

Он ничего не сказал про свою малолетнюю… про неё. Даже попыток не сделал спросить, где она. Как будто её вообще не существовало. Его взгляд говорил только обо мне.

Когда его забирали на каталке в реанимацию, он ещё успел улыбнуться мне — слабой, едва заметной улыбкой, но от неё внутри что-то оборвалось. Я не знала, что будет дальше, но в этот момент, в его глазах, я видела только одно: доверие. И это было одновременно и счастьем, и ужасом.

Устало опустившись на одно из кресел в приемном отделении, я закрыла глаза, чувствуя, как напряжение последних часов тяжёлым грузом оседает на плечах. Готовилась к многочасовому ожиданию, к тому, что придётся сидеть здесь, слушая скрип туфель врачей и шум дежурного персонала, только чтобы дождаться хоть какой-то вести.

Интересно, хватило бы у нее сил и терпения вот так же ждать новостей? Нет, конечно. Она ведь даже не стала настаивать на поездке в больницу. Ушла, поняв, что здесь ей не место. Здесь моё место.

Я — его жена. Мать его детей. Как бы ни разваливалась наша жизнь, как бы ни рушились наши отношения, я знала одно: я не оставлю его. Не позволю уйти одному.

Что бы ни происходило между нами, как бы сильно я его ни ненавидела или любила, я буду рядом. Даже если это последние мгновения его жизни.

Минута текла за минутой, растягиваясь в вечность. В тишине приёмного отделения, под приглушённые звуки суеты больницы, я погрузилась в воспоминания. Наша жизнь прошла перед глазами, как старый фильм, каждая сцена, каждое слово, каждая эмоция.

Я вспомнила наше знакомство. Его светящиеся глаза, когда он смотрел на меня, будто я была центром его вселенной. Его улыбку, которая могла растопить любой лёд. Как он, совсем ещё юный, бросал весь мир мне под ноги, как будто ничего в этом мире не было важнее.

Я вспомнила день, когда он подарил мне первое колье. Оно было по его собственному эскизу, идеальное, словно вырезанное из самого сердца. Он сам надел его мне на шею, а потом смотрел на меня так, будто я была самым драгоценным украшением, а не это колье.

Я вспомнила тот вечер, когда я предложила ему, что буду вести наш дом. Наш дом. Уют, быт, дети — всё это стало бы моей зоной ответственности. Я хотела создать для нас место, где было бы тепло и спокойно, где он мог бы отдыхать от суеты, где каждый уголок дышал бы любовью.

Он слушал, не перебивая, не пытаясь переубедить или вставить свои замечания. Просто смотрел, а потом улыбнулся и кивнул. Так легко, будто это было самое очевидное решение на свете.

Я ведь никогда много не зарабатывала, да и не стремилась к этому. Я всегда полагалась на Даниила. На его силу, ум, невероятную решимость. Его надёжность казалась незыблемой, как гранит. Он был тем, на чьих плечах держался наш мир, и я не видела смысла растрачивать свои силы на что-то ещё, кроме семьи.

И сейчас, сидя в этом приёмном отделении, прислушиваясь к больничным звукам, я вдруг ясно поняла: я всё делала правильно. Каждый выбор, каждая жертва — всё это было не зря. Я была для него тем, кем ни одна «Алина» никогда не смогла бы быть.

Никогда таким, как она, не понять, что значит быть женщиной — настоящей женщиной, надёжным тылом для мужчины, как Даниил. Матерью, которая растит детей с заботой и любовью. Хозяйкой, которая делает из дома место, куда хочется возвращаться. Женой, которая живет за спиной своего мужчины, как за каменной стеной.

У подобных Алине девочек в голове только мысли о карьере, деньгах и статусе. Они гонятся за блестящими иллюзиями, забывая, что на самом деле делает человека счастливым. Они ничего не знают про уют, про семейные радости — про тёплый свет лампы на кухне поздним вечером, когда сидишь за чашкой чая и смеёшься над какой-нибудь мелочью. Они не понимают, как важно быть рядом в сложные моменты, не требовать ничего взамен, просто поддерживать, слушать, даже если тебе не интересно и скучно.

Я знала, что Даниил всегда видел это. Возможно, иногда забывал. Возможно, не ценил так, как я бы хотела. Но в глубине души я была уверена: он знал, кто был его настоящей опорой. И сейчас, когда он борется за свою жизнь, здесь, рядом с ним, моё место. Не где-то, а здесь. Всегда.

Слезы катились по лицу. Кто-то, возможно одна из медсестер, принесла мне чашечку с кофе, сочувственно погладив по плечу. Стало чуток теплее — эти женщины, повидавшие столько боли и горя, искренне старались помочь мне, скрасить это время ожидания.

Я встала с кресла, чувствуя, как затёкшие ноги подгибаются от усталости, и медленно пошла по длинному больничному коридору. Холодные плитки пола, едва слышные шаги медицинского персонала — всё это казалось настолько чужим, будто я оказалась в каком-то ином мире. Я шла, стараясь отогнать от себя те страшные мысли, что посещали меня в кабинете Даниила.

Эти мысли… Это было какое-то помрачение рассудка, затмение. Ведь не могла же я так думать о человеке, которого любила всю жизнь. Просто не могла. Во мне говорили обида и боль. А ещё — её присутствие рядом. Она словно вытягивала из воздуха всё тепло, оставляя только холодный, стерильный след.

Эта шалава, даже там, в его кабинете, действовала как заведённый робот. Никаких эмоций, кроме ужаса. Она выполняла только то, что было необходимо, с каким-то отстранённым равнодушием. Я смотрела на неё и думала: разве так выглядит любовь? Разве так ведёт себя женщина, которой действительно дорог мужчина?

Скорее всего, Даня всё понял. Его ужасающая проницательность, его умение видеть людей насквозь — я всегда это в нём ценила, даже когда он обращал этот взгляд на меня. Он точно видел истинные чувства каждой из нас. Увидел мою боль, мою любовь, мою готовность быть рядом до самого конца. И понял, что из двоих его действительно люблю только я.

Именно поэтому он смотрел на меня так. Поэтому слабо, но крепко сжимал мою руку, будто цеплялся за меня, за наше прошлое, за ту часть своей жизни, которая была настоящей.

Если Даня выживет… Всё будет иначе. Я больше не позволю малолетней шлюхе влезать в нашу семью, разрушать то, что мы строили годами. Я буду бороться до конца. За себя. За наших детей. Даже за Даниила, даже если он сам не понимает, что ему это нужно.

Я не брошу его одного здесь. Я дождусь, сколько бы ни понадобилось времени. Если он придёт в себя, первым, кого он увидит, буду я.

Потому что я — его жена. И это моё место.

Из реанимационного отделения вышел врач и сразу направился ко мне.

— Анна Юрьевна? — устало спросил он, задержав взгляд на мне.

— Да, — голос сорвался, и я тут же сглотнула ком в горле, пытаясь взять себя в руки. — Как мой муж?

Врач тяжело поджал губы, будто собирался с мыслями.

— Ничего утешительного я вам сказать не могу, — произнёс он медленно, с такой же тяжестью, что отразилась на его лице. — Он стабильно тяжёлый.

Эти слова обрушились на меня, как камни. Стабильно тяжёлый. Они звучали холодно, безжизненно, но их смысл бил больнее любого удара.

Я сглотнула ещё раз, чувствуя, как что-то сжимается в груди.

— Что это значит? — еле слышно выдавила я, цепляясь за последнюю надежду.

Врач вздохнул и, склонив голову, заговорил чуть мягче:

— Это значит, что его состояние остаётся критическим, но без ухудшений. Мы делаем всё возможное. Сейчас главное — время.

Время. Я почувствовала, как сжались кулаки, но лишь кивнула, понимая, что это всё, что он мог мне сказать.

— Спасибо… — прошептала я, хотя благодарность не казалась уместной. — Могу я… его увидеть? Могу быть рядом с ним?

— Увы, — тихо произнёс он, качая головой. — Мы не можем пустить вас в реанимацию, Анна Юрьевна.

Эти слова были как холодный душ, обрушившийся на меня.

— Но… — начала я, чувствуя, как дрожь пробирается в голос, — ему нужен кто-то рядом… кто-то, кто…

— Анна Юрьевна, — врач слегка поднял руку, чтобы остановить меня. Его тон был мягким, но неумолимым. — Я понимаю ваши чувства, но сейчас это невозможно. Мы делаем всё, чтобы он был в безопасности. Постарайтесь немного отдохнуть.

Отдохнуть? Он говорил это так буднично, будто это действительно было возможным. Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри накатывает волна отчаяния, но лишь кивнула в ответ.

— Хорошо, — выдавила я. — Спасибо…

Врач задержал на мне взгляд, его лицо на мгновение смягчилось.

— Мы сразу сообщим вам, если что-то изменится, — сказал он, прежде чем развернуться и уйти обратно в реанимационное отделение.

Я снова упала на кресло, чувствуя непреодолимую усталость и страх. Сколько мне еще ждать? Сколько времени? Часы, дни, недели? От осознания этого слезы снова потекли по щекам. Стабильно тяжелое…. Значит… Даня может просто не пережить эту ночь…. Оставит меня….

Хорошо, что есть Боря! Мой сын — это моя поддержка. Да и Кира сейчас вернется домой…

Кира! Моя девочка сейчас совсем одна! Совсем.

Я быстро набрала Бориса:

— Борь, папа в реанимации, сердце. Ради бога, съезди к нему, забери Кирюшу домой.

На другом конце повисла пауза, затем сын отозвался, его голос был полон растерянности и удивления:

— Мам? Что? — он словно не мог поверить своим ушам. — Ты серьёзно? Отец в больнице?

— Да, Боря, — я глубоко вдохнула, стараясь говорить чётко, несмотря на дрожь в голосе. — Всё серьёзно. Пожалуйста, помоги. Забери Киру. Она одна, ей страшно.

— Ладно… — наконец ответил он, тяжело выдохнув. — Я всё понял. Еду.

С его словами напряжение чуть спало. Борис разберётся. Я знала, что могу ему доверять. Но внутри всё равно оставалась тревога, от которой, казалось, невозможно избавиться.

Через час в приёмное отделение вошла Лика. Её лицо было серьёзным, но взгляд сразу смягчился, когда она увидела меня. В руках она держала сумку, откуда доносился слабый аромат еды.

— Привет, — сказала она, протягивая мне термос и пакет. — Я подумала, ты, наверное, ничего не ела.

— Спасибо, — выдавила я, стараясь улыбнуться, но лицо казалось каменным.

Лика села рядом и внимательно посмотрела на меня.

— Нда, — вздохнула она через пару минут тишины, сложив руки на коленях. — Повезло Даньке с женой. Другая бы на хер после всего послала, а ты тут сидишь…

— Лика….

— Чего «Лика»? Я уже 44 года как Лика, — хмыкнула она, пододвинувшись ближе. — Ты вот лучше скажи, что ж его молодая профурсетка не приехала? Не сидит здесь, не ждёт новостей?

Её голос был полон язвительности, но я знала, что за ним скрывается желание защитить меня.

— Она, небось, уже дома на диване валяется! Или, может, прикидывает, как нового папика найти!

— Лика, хватит, — тихо, но твёрдо сказала я, чувствуя, как её слова отдаются глухой болью внутри.

— Да я серьёзно! — Лика подалась вперёд, глядя мне прямо в глаза. — Ты посмотри, кто остался: ты. Не она. Ты сидишь тут, трясёшься за него, готова хоть кровь из вен ему отдать. А она? Она где?

— Да какая мне разница? — не сдержала я раздражения в голосе. — Лик…. А если… если Даня…

— Похороним, — пожала плечами подруга. — Три дня траура, и ты — богатая вдова.

— Ты совсем того, Лик? — рявкнула я на нее.

— Нет, ну а что я должна делать? — парировала она, глядя мне прямо в глаза с характерной прямотой. — После того, как он тебя так мордой в грязи извалял, я по нему плакать должна? Я ж не ты! У меня всепрощение отсутствует!

Её слова, хоть и жестокие, резанули меня глубже, чем я ожидала. Я понимала её точку зрения, знала, что Лика всегда была человеком, который не терпит предательства, но слышать это сейчас…

— Лик, это… — я запнулась, пытаясь подобрать слова, но не могла найти ничего подходящего.

— Это правда, — перебила она, слегка смягчив тон, но не убирая жёсткости из взгляда. — Ты сильная, Ань. Да, ты сидишь здесь, потому что любишь его, потому что семья для тебя всегда была важнее всего. Но я, как твоя подруга, имею право злиться за тебя. И, чёрт возьми, я злюсь! По мне вообще все равно, что с ним будет! Есть ты, есть Борька — вы мне важны. Кира тоже, хоть этой засранке надо бы ремня хорошенько всыпать. Она-то в курсе, вообще?

— Боря за ней поехал, — вздохнула я.

— О, хорошо. Он с ней разберется. Давно пора паршивке урок преподать по поведению. А Борис твой — молодец, умеет сестричку на место поставить. А то Даниил ее совсем распустил. Вон что вытворяет!

— Ох, Лик… — вздохнула я, — она ж еще ребенок совсем. Вообще не представляю, как она с отцом жила. Он же бытовой инвалид, а она совсем ребенок. Потом лечи ее проблемы с желудком. Экзамены хоть сдала — уже радует!

— Ой, Анька, девке 16 лет — большая кобыла, а ты с ней все нянчишься. Пожила с папашей, хлебнула говнеца — сейчас спокойнее станет. Да и Борис ей спуску не даст — кремень парень!

Договорить Лика не успела — мой телефон зазвонил. Это был Боря.

— Мама, Киры в квартире нет! — заявил он без обиняков, его голос звучал резко и напряжённо. — Трубку она не берёт!

Я застыла, не сразу понимая, что он сказал.

— В смысле нет? — переспросила я, чувствуя, как у меня сжимается грудь. — Ты ей звонил? Сказал, что приедешь?

— Мам, — терпеливо ответил сын, но в его голосе уже проскальзывало раздражение. — Я позвонил ей сразу после твоего звонка. Сказал, чтобы ждала с вещами. Приезжаю — никто не открывает, на телефон она не отвечает.

— Господи… — у меня потемнело в глазах от ужаса. Я схватилась за край стола, чтобы не потерять равновесие. — Что… Где моя девочка? Боря, что она тебе сказала? Она дома была?

На другом конце трубки наступила короткая пауза.

— Мам… — Боря замялся, явно не желая говорить то, что знал. — Она меня на хер послала. Сказала, что никуда со мной не поедет.

Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.

— ЧТО⁈ — выкрикнула я, не веря своим ушам.

— Она дома была, — быстро добавил он. — А сейчас, похоже, там никого нет: света нет, тишина за дверями. Она ушла куда-то, мама!

— Вот ведь дрянь, а, — всплеснула руками Лика, резко поднявшись с кресла. — Борь, подожди там, я сейчас приеду.

— Конечно, — согласился сын, его голос звучал напряжённо, но сдержанно.

Лика, уже хватающая сумку, обернулась ко мне:

— Ты сиди тут, Ань, держи руку на пульсе. А с Кирой мы с Борькой разберёмся. Ты в родительский чат напиши, может она к кому-то из подружек уехала….

Я закрыла лицо руками, чувствуя, как меня трясет изнутри.

— Лик…. А если она…. Если она к этой…. Поехала?

— Ну тогда, — сверкнула глазами подруга, — им обеим пиздец!