Надежный тыл

25. Алина

Кира появилась в офисе в состоянии, которое иначе как паническим назвать было нельзя. Её буквально трясло — от страха, от истерики, от переполнявших эмоций. Когда водитель Николая ввёл её внутрь, я замерла, не ожидая, что она будет выглядеть настолько разбитой и растерянной.

Но то, что произошло дальше, ошеломило меня ещё больше.

Как только Кира увидела меня, она с ревом бросилась прямо ко мне. Слёзы катились по её щекам, а голос дрожал, вырываясь из горла как-то неестественно громко.

— Алина! — закричала она, вцепляясь в меня, как в спасательный круг.

Я растерянно замерла, чувствуя, как её руки судорожно хватаются за моё плечо. От этой неожиданной близости всё внутри смешалось: жалость, растерянность, и какое-то странное чувство ответственности, которое я не могла объяснить.

— Пей давай, — почти силой заставила я Киру, усаживая её на диван. Её руки всё ещё тряслись, но она взяла чашку и сделала несколько неровных глотков, всхлипывая между ними.

Николай, присевший на край стола Веры, наблюдал за нами. Его лицо было бледным, уставшим, но в глазах читалась твёрдость. Он долго смотрел на Киру, потом встал, подошёл ближе и опустился перед ней на корточки.

— Так, ребёнок, — начал он, глядя ей прямо в глаза, его голос был строгим, но не грубым. — Выкладывай, почему к матери и брату не хочешь?

Кира на мгновение замерла, её взгляд был испуганным, как у загнанного зверька. Она крепче прижала чашку к груди, словно это могла быть защита.

— Я… — начала она, но голос сорвался, и она зажмурилась, покачав головой. — Я не могу… Я не хочу туда!

— Почему? — не отпускал Николай, его тон стал чуть мягче, но он не собирался позволять ей уйти от ответа.

— Потому что Борька меня ненавидит! — выкрикнула она, резко подняв голову, в глазах читалась смесь злости и боли. — Потому что…

Она захлебнулась рыданиями, по её щекам текли слёзы.

— Потому что он папу боится, поэтому меня не трогал. А когда папы нет… — её голос дрожал, но она продолжала, — постоянно шпыняет! Я — дура, я — неумеха, я ничего не могу. Я папой манипулирую, я — ябеда…

Её голос сорвался, она всхлипнула громче и продолжила, будто наконец выливая всё, что годами держала в себе:

— Я — уродина! Мать постоянно меня контролирует: где я, куда пошла, зачем пошла, с кем пошла… Она проверяет телефон, читает мои переписки. А если я что-то не так сделаю — сразу истерика, крики. Они давят… Маму я люблю, она думает, что так для меня лучше, но….

Кира снова замолчала, судорожно вытирая слёзы рукавом.

— Но папы он всегда боялся, — прошептала она, её голос стал тихим, почти детским. — Поэтому терпимо было. А сейчас… — она снова всхлипнула, глядя мне прямо в глаза. — Алина, я не поеду домой!

— Так, ребенок, Борис тебя бил когда-нибудь? — продолжал выспрашивать Николай, и я поразилась его выдержке — самое меня уже серьезно потрясывало.

— Нет. Мог ухватить за шею, тряхнуть сильно, щипнуть…. Но не бил. Он папы как огня боялся, понимаете. Знал, что, если я пожалуюсь — ему конец. И все время шипел на меня. Так чтобы мама и папа не видели, не знали. Но папы сейчас нет…. И Лика эта… она его постоянно подначивает, меня считает…. Капризной, избалованной, никчемной эгоисткой. Постоянно матери говорит, что меня пороть надо, что я — неблагодарная тварь, истеричка. Понимаете? А Борька ее во всем слушает!

Николай бросил быстрый взгляд на Павловского, который стоял, прислонившись спиной к косяку кабинета, с перекрещенными на груди руками. Тот только отрицательно покачал головой.

— Чем дальше в лес… — пробормотал Дмитрий Антонович, будто размышляя вслух, и потёр виски.

— Кира, мама знала, про Бориса? — строго спросил Николай.

— Я пыталась ей сказать. Честно, пыталась! Но она всегда считала, что это наши внутренние разборки. И всегда вставала на его сторону. Всегда. А если делала ему замечание, но тогда мне потом доставалось еще больше. И так с самого детства: он напакостит, а свалит на меня! Мама… она любит меня, но когда дело касалось Бори — он всегда у нее прав был! И он всегда ее против меня настраивал!

— А отцу, отцу ты это говорила?

— Нет… — прошептала девочка. — Они с Борькой и так не ладили никогда…. Если бы я нажаловалась…. Папа его бы…. А виноватой я бы осталась…. Мама…. Она старалась все эти наши конфликты от папы подальше держать… Всегда говорила…. Что у них из-за нас ссоры. Из-за меня…. Что это я виновата, что они с папой ссорятся….

Я вздохнула, опускаясь рядом с Кирой.

— Кира… — начала я, стараясь придать голосу мягкость, чтобы хоть как-то успокоить её. — Мама любит тебя…

Кира вскинула на меня взгляд, полный слёз и боли.

— Да, Алина, любит! — её голос был резким, почти криком.

Она всхлипнула, сжала руки в кулаки, потом посмотрела куда-то в сторону.

— Я люблю её, сильно. Я скучаю по ней! Но когда Борис рядом, я для нее — не существую! Это они из-за меня…. Разошлись…. — она плакала и плакала. — Из-за меня! Я тебя обвиняла… а это — из-за меня!

Я замерла, не зная, что сказать, чувствуя, как перехватывает горло, а она продолжила, слова будто лились из неё, вырываясь с силой, накопленной за долгое время.

— Я когда раньше, дома, к нему приходила, мама мне всегда говорила, чтоб я отца не дергала. Что он устал, что я его отвлекаю…. Он ей возражал — они ругались. И я перестала…. А когда мы уехали…… Я папе всю кухню изгадила, пока училась готовить по твоим рецептам — он только смеялся и помогал убирать. Я ему три рубашки сожгла утюгом — а он меня обнимал. Он в доме всегда был сдержанным, почти молчаливым. А когда мы уехали, он стал совсем другим: более открытым, более живым. Говорил со мной, рассказывал, объяснял. Он даже ругает меня спокойно…. Только мне и самой его подводить не хочется…. Это все из-за меня! Из-за меня!

Кира сжала чашку сильнее, её голос дрожал, но она продолжала, глядя прямо на меня.

— Ты зубами скрипела, Алина. Думаешь, я не знаю? Но ты всегда честно отвечала на мои вопросы! На любой! И никогда мне в разговоре не отказывала! А мама?

Она замерла на мгновение, её лицо покраснело от сдерживаемого гнева.

— Я один раз ей про мальчика рассказала. Это было три года назад. Знаешь, что я услышала в ответ?

О, я могла догадаться….

— Она мне каждый день звонила, когда мы ушли. Думаешь она про меня или папу спрашивала? — Кира терла покрасневшие глаза и нос, — нет. Она говорила, какая ты…. Шалава! И Лике позволяла мне звонить и орать на меня! Чего я только не услышала: неблагодарная, эгоистка, бестолочь, моральная уродка, что от матери ушла…. А я ушла, потому что… потому что папу люблю! Я три дня в школе не была из-за температуры, а мама уже орала, что отец мне потакает во всем! Она даже разобраться не пыталась! Все Борьку мне в пример ставила, говорила, что я — предатель! Что не люблю ее! Может… — она заплакала еще сильнее, — может она и права…. Я не знаю, просто не знаю…. Это я виновата во всем!

— Вот тебе и счастливая семья, — внезапно раздался голос Виктора, который всё это время стоял у окна приёмной, глядя в него с задумчивым видом. — Надёжный, сука, тыл. Уют и домашняя кухня.

Его слова прозвучали холодно и отстранённо, но от этого их смысл бил ещё сильнее. Я подняла взгляд на него, видя в его лице смесь иронии и чего-то похожего на гнев.

Кира снова зарылась лицом в руки, её плечи сотрясались от всхлипов. А я сидела рядом, ощущая себя совершенно беспомощной перед её болью.

— Папа… Алина… Папа… — всхлипывая, повторяла она, словно это единственное слово могло объяснить всё, что творилось у неё внутри.

— Всё с ним будет хорошо, — твёрдо ответила я, наклоняясь ближе и стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно. — Слышишь? Не смей даже думать о плохом.

Кира приподняла голову, её заплаканные глаза встретились с моими.

— Он очень сильный, — продолжила я, мягко, но с напором, обнимая ее за плечи. — И тебя не оставит. Никогда. Как только ему станет лучше…. Ты будешь рядом с ним.

— Вера, — Николай поднялся с колен, — отведи Киру в комнату отдыха. Закажи ей пиццу и все, что нужно. Мы тут подумаем немного. И потом нам кофе сваришь? Много! Очень много…. Ночь будет длинной.

— Иди с Верой, Кир, — ласково погладила я ее по голове. — Позже решим, что делать. Давай.

— Лин….

— Кира, нам действительно нужно подумать, — голос мой стал тверже. — Все не просто, ты сама это понимаешь. Мать — твой официальный опекун, мы не можем тебя просто спрятать. Дай нам время подумать.

Девочка спорить не стала, подчиняясь мягкому нажиму Веры, которая вывела ее в коридор, только бросила на нас последний отчаянный, полный горечи взгляд, который пробил меня насквозь. Так кони смотрят, которые понимают, что их….

Николай сел на стол, уставившись в пространство перед собой. Уходить в кабинет Даниила не было никакого смысла — разговор всё равно оставался между нами, какая теперь разница, где его вести.

— Что скажешь, Дмитрий Антонович? — Николай перевёл глаза на юриста, который стоял в углу, скрестив руки.

Тот хмыкнул, его лицо выражало смесь раздражения и усталости.

— Ничего. Ничего хорошего, — фыркнул он, покачав головой. — Насилия как такового не было, зацепиться не за что. Да если бы и было за что…

Он развёл руками, словно подводя итог.

— То, что эта гнида её запугивал, — продолжил юрист, стиснув зубы, — ничего не значит. Высокие семейные отношения. Традиционные, мать их, ценности! Увы, кодексам не противоречащие. У нас же как в стране: нет тела — нет дела! А то, что у девочки психика расшатана — кого это вообще волнует? Сыта, одета, обута — значит все в норме. Как говорят-то? Есть же хуже семьи!

Николай сжал кулаки, его лицо побледнело от сдерживаемого гнева.

— То есть мы ничего не можем сделать? — произнёс он, не отрывая взгляда от юриста.

Дмитрий Антонович поднял взгляд, хмуро глядя на Николая.

— Если честно, Коль, — сказал он тихо, но уверенно, — юридически… ничего. Всё это семейные дела. Никаких оснований для вмешательства. Он же ее не избивал… а даже если б и избивал — это ведь еще доказать надо. Да и система, Коль, не дай боже никому в нее попасть. Она ведь не про детей, ребята, она — про погоны. Там такую как Кира через колено переломают и выплюнут. Только хуже сделаем… однозначно.

В комнате повисла тяжёлая тишина.

— Неужели Анна не видела того, что происходит с детьми? И Даниил тоже…. — вырвалось у меня, — они что, слепые оба, что ли? Как можно было такое не заметить?

— Даниил, — хмуро ответил Николай, — много времени на работе проводил, особенно первые годы, когда мы тут все стоили, когда то одно всплывало, то второе…. Иногда и ночевать приходилось. А после по всей стране летал, филиалы открывая… А Анна…. Она действительно Борьку всегда берегла…. Он умеет… без мыла в душу залезть…. С отцом этот номер никогда не прокатывал, Даниил его в строгости держал….Точнее пытался держать, но Анна сына всегда прикрывала. Даниил наказывал — она наказания отменяла, Даниил пытался говорить… Анна говорила, что он ее авторитет подрывает. А Даниил…. Он ведь Анну тоже берег, многое ей не рассказывал про Бориса. Про его… похождения. Про то, как тот три раза из университета вылетал и только фамилия спасала. Про то, откуда они с Витей его доставали… — Николай махнул рукой, покраснев. — Но чтоб с Кирой… так….

Он опустил голову, потирая виски, а я почувствовала, как внутри всё сжалось от безысходности. Бросил быстрый взгляд на свой телефон.

— Так, друзья, простите, у меня важный звонок. А вы тут все еще подумайте. Отдавать сейчас девочку…. Равносильно предательству. Давайте, мозг включайте, Дмитрий Антонович, Витя — вы мастера нестандартных решений. Я закончу разговор и вернусь.

Он вышел из приемной в коридор, оставив нас в полной тишине. Но вернулся довольно быстро, бледные щеки стали чуть более живыми.

— Хорошие новости, господа и дама. Даниил стабилен. В реанимации, но стабилен. На этом хорошие новости заканчиваются.

От его слов у меня слезы на глаза навернулись. Я быстро заморгала, вздохнула, стараясь не плакать при коллегах, но от меня никто и не ждал большой сдержанности. Мужчины просто усмехнулись, ничего не сказав.

— Николай Платонович, — я постаралась переключить мозги на более насущную тему. — Я могу забрать Киру, присмотрю за ней… но…. мне хоть какое-то основание надо. Ну то есть…. Я понимаю, что не имею на это право, но…. — покачала головой, не в силах объяснить ужасающую тяжесть, упавшую на сердце. Кира напоминала мне маленького, беззащитного жеребенка, оставшегося в одиночестве.

Николай повернулся и посмотрел на меня очень пристально и внимательно.

— Алина…. Ты ей никто.

— Знаю.

— Это грандиозная ответственность.

— Знаю.

— Алина, она — не простой человек.

Я молча кивнула, показывая, что понимаю и это.

— Если Даня не…. Восстановиться, Анна тебя со свету сживет.

Я молча фыркнула. Она при любых раскладах попытается это сделать. Не факт, что получится.

— Подавится, — неожиданно вырвалось у меня.

— В это охотно верю, — усмехнулся он. — Хорошо. Вопрос с тем, куда пристроить мы решили. Осталось решить — как. Будем с Анной договариваться. В любом случае ее предупредить надо, что с Кирой все в порядке. Попробую уговорить не пороть горячку, дать всем время. Мать же, в конце концов…. Пойдем на любые уступки.

— Боренька? — коротко спросил Виктор, всё ещё стоявший у окна, скрестив руки на груди.

— Угу, — Николай кивнул, потирая подбородок. — Пусть крутится тут, на глазах.

Он перевёл взгляд на Виктора, его тон стал чуть более лёгким, но в глазах всё равно читалась напряжённость:

— Поможешь?

Виктор ухмыльнулся, но его взгляд оставался холодным.

— Постараюсь, — ответил он, коротко кивая.

— Тогда, Алина, забирай девочку. Витя, обеспечь им машину. И давайте езжайте домой. Чует мое сердце, совсем скоро нежеланные гости появятся и здесь. Я пока Наташке позвоню — чтоб прикрыла нам жопки. Ночь в любом случае выиграем, а там… видно будет.

Я вышла в коридор, и внезапно поняла, что ноги больше не держат. Осела прямо на паркет в коридоре, давая себе минутную остановку. Хотя бы минутную. Ненадолго.

Моя квартира встретила нас тишиной и слабым запахом недопитого кофе, который я с утра так и не успела убрать из чашки. Это было первое, что заметила, но была настолько вымотана, что переживать по поводу царившего в доме лёгкого хаоса даже не собиралась.

Кира, впрочем, хаоса вообще не заметила.

Пока мы ехали в машине, она изо всех сил старалась держать лицо, будто боялась дать слабину. Но стоило ей переступить порог квартиры, как она тихо всхлипнула. Её плечи чуть дрогнули, но она быстро уняла эмоции, будто сама себе приказала не плакать.

Однако это не помешало ей оглядеться с любопытством. Её взгляд скользнул по пространству, изучая детали моего небольшого, но уютного мира.

Небольшая двухкомнатная квартира в хорошем районе города: большие окна, широкие подоконники, на которые я набросала разномастных подушек — удобное место, чтобы сидеть с книгой или чашкой чая. Стеллажи, заставленные книгами, пестрили разными названиями и обложками. Рабочий угол с аккуратно сложенными бумагами и ноутбуком, небольшой диван с шерстяным пледом, который всегда лежал на одном и том же месте. Вместо телевизора — имитация камина, возле которого я любила сидеть в вечера, когда казалось, что весь мир замер.

— Уютно у тебя, — тихо сказала Кира, всё ещё осматриваясь. Её голос был слегка хрипловатым от слёз, но в нём звучало лёгкое удивление.

Я кивнула, бросив сумку на ближайший стул.

— Спасибо. Надеюсь, тебе здесь понравится, — ответила я, снимая обувь.

Она подошла к одному из подоконников, осторожно дотронулась до подушек и обернулась ко мне.

— Можно я тут…?

— Располагайся где хочешь… — пожала я плечами. — В этом доме правило только одно — каждый убирает за собой.

— Спасибо, — она забралась на подоконник с ногами, устало закрыв глаза.

Я видела насколько она была вымотана, насколько издергана. Наверное, хорошо понимала ее — стоило мне только на минуту отпустить свои чувства, как и меня захлестывали страх и отчаяние.

— Кира… — мягко позвала я, не желая нарушать тишину, но всё же чувствуя, что надо что-то сказать. — Ты чай будешь?

Она отрицательно помотала головой, не отрывая взгляда от окна. Её глаза, такие усталые и грустные, смотрели куда-то вдаль, в ночную темноту, словно там был ответ на её вопросы.

Я села рядом с ней, забравшись на подоконник так же, как она, и подтянула ноги под себя.

Мы даже не включили свет. Комнату наполнял мягкий полумрак, создаваемый отблесками моего искусственного камина. Его тихое мерцание казалось почти успокаивающим, как огонь, который согревает в холодный вечер.

Кира молчала, её лицо оставалось задумчивым и напряжённым, на щеках застыли дорожки слез. Я знала, что сейчас ей нужно просто присутствие, не слова, не уговоры. Просто чтобы кто-то был рядом.

— Спасибо… что приютила меня…. — глухо сказала она, по прежнему не глядя на меня.

— Не за что….

Я видела, что она хочет спросить что-то ещё. Её губы чуть поджимались, взгляд время от времени скользил в мою сторону, но каждый раз она снова отворачивалась. Или боялась, или не решалась.

— Алина… — наконец, она всё-таки повернула ко мне лицо. Её глаза были серьёзными, полными какого-то глубокого, почти детского вопроса, от которого я сама почувствовала напряжение. — Ты любишь папу?

Этот вопрос прозвучал так тихо, что я на мгновение засомневалась, действительно ли она его задала. Я встретила её взгляд, пытаясь найти в нём подсказку, зачем она это спросила, но в её глазах было только ожидание.

И все у меня внутри раскололось на осколки от осознания горькой правды, которую я боялась признать даже себе. От той правды, что пришла слишком, слишком поздно. От острой боли, от тоски и ощущения бездны, в которую я падаю. От осознания вранья, которого я нагородила самой себе, защищаясь от чувств, делающих меня слабой.

Я выдохнула и, на секунду задумавшись, ответила так же тихо:

— Да, Кира. Люблю.

— Почему… ты не с ним? Не там, в больнице?

Я замерла, ощутив, как внутри всё сжалось от боли. Этот вопрос был одновременно простым и ужасно сложным.

— Потому что там твоя мама, — наконец сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Его жена.

Я сделала паузу, собираясь с духом, чтобы договорить.

— Мне там не место, Кира, — добавила я, чувствуя, как от жестокости этих слов у меня перехватывает дыхание. — Мое место здесь. С тобой. С компанией. Чтобы, когда Даниил придет в себя, он знал, что ты в безопасности, а его детище — работает и ждет его.

Но я не могла позволить себе лгать. Ни ей, ни самой себе.

Кира молчала, её взгляд устремился куда-то в сторону, на игру теней от камина. Казалось, она пыталась осмыслить мои слова, найти в них ответ на собственные, не заданные ещё вопросы.

— Она тоже любит его… — эти слова дались мне не просто. Голос предательски дрогнул, но я не отводила взгляда от Киры. — Мы обе любим… Каждая по-своему.

Кира повернула голову ко мне, её взгляд был напряжённым, но внимательным.

— Но у неё больше прав находиться там, — продолжила я, чувствуя, как сердце сжимается от этих слов, но всё равно говоря правду. — Она его жена. Она — часть вашей семьи.

Я отвела взгляд, глядя на отблески света на полу.

— Так что… возможно… ваша семья ещё сможет восстановиться, — произнесла я тихо, словно боялась сломать хрупкую тишину.

Кира не ответила сразу. Она смотрела на меня с таким выражением, словно пыталась понять, верю ли я сама в то, что только что сказала. Затем её губы чуть дрогнули, и она тихо прошептала:

— А ты? Ты будешь за него бороться?

— Нет, Кира. Не буду, — сказала я, глядя ей прямо в глаза.

Кира нахмурилась, будто ожидая большего, но я продолжила, стараясь говорить спокойно и ровно:

— Люди — не собаки, не вещи и не рабы. Любовь нельзя вымолить, выпросить или заслужить. Она или есть, или её нет.

Я сделала паузу, позволяя этим словам проникнуть в неё.

— Если твой отец любит твою маму — я признаю поражение, уйду в сторону, исчезну из вашей жизни навсегда.

Кира хотела что-то сказать, но я мягко подняла руку, останавливая её.

— Я не стану никого обвинять в том, что так произошло. Не буду считать, что он мне чем-то обязан. Я люблю, Кира, твоего отца. Но в первую очередь — я его уважаю. Его и его выбор.

Мои слова прозвучали твёрдо, хотя внутри меня всё дрожало от осознания того, что я только что сказала.

— Но…. тебе же будет….

— Больно? Да, будет. К сожалению любовь приносит не только радость. Но моя боль не меняет ничего. Я ничем не обязана твоей матери, Кира, поэтому у меня нет вины перед ней. И я не стану и задавать себе вопросы почему он выбрал не меня. Выбрал. Не потому, что я хуже или лучше, а просто потому, что выбрал ту, что ему дороже.

Она молча смотрела на меня, и ее карие глаза умоляли продолжать.

— Но знаешь, Кира…. — я на секунду прикрыла глаза, — я лучше увижу его снова с твоей мамой, чем…. Пусть он остается в твоей семье, но пусть живет, понимаешь?

Слезы хлынули из ее глаз, и из моих тоже. Она порывисто обняла меня за плечи, прижалась и заплакала. Заплакала горько, навзрыд, сотрясаясь от мучительной боли. И я плакала вместе с ней, гладя девочку по русым волосам, прижимая к себе, ломая все барьеры, которые удерживали меня от чувств и привязанностей.