Надежный тыл

8. Алина

Голова раскалывалась от боли, в ушах стучало, но я упорно продолжала рисовать, стараясь подавить боль. Четвертая чашка кофе с утра однозначно была лишней. Но иначе я не могла заставить себя взяться за работу. Мысли снова, снова и снова возвращались к тому, что произошло за эту неделю.

Вернувшись на работу, я постаралась быть незаметной как мышка, что, впрочем, было весьма затруднительно — коллеги были рады нашей победе на конкурсе, поздравляли и желали успехов. Каждый в компании, кто хоть немного знал меня лично, счел своим долгом подойти и поздравить: дизайнеры, ювелиры, секретари. Моё имя мелькало в поздравительных сообщениях, но никто из коллег не догадывался, что на самом деле происходит у меня внутри. Мой стол заполонили букеты цветов и открыток от коллег — это была общая победа.

Обернувшаяся для меня настоящей головной болью, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова.

Как быстро слухи о разводе генерального разнесутся по компании? И как быстро коллеги поймут, кто стал поводом для этого самого развода? Как скоро мое имя будут упоминать не в связи с блистательной победой, как подающего надежды дизайнера, а как любовницы шефа и злобной разлучницы?

Нет, слухи меня на самом деле беспокоили не сильно — за мою 28 летнюю жизнь чего только обо мне за спинами не говорили, но вот как сложится моя карьера дальше — это да, это меня волновало.

Даниил мне больше не звонил. С нашего последнего общения прошло уже 4 дня, и почти неделя с того момента, как он ушел от жены. Я не знала, как складывались их отношения, что он успел предпринять. Я даже не знала, где он жил эти дни.

А еще было стойкое ощущение, что все это — лишь затишье перед бурей. Развод — это не просто личная трагедия для семьи Сокольских. Это целый водоворот, который втянет в себя всех вокруг. И я была в центре этого водоворота. Не потому что хотела, а потому что оказалась там. Теперь, когда всё происходящее казалось неизбежным, я чувствовала себя частью чего-то, что контролировать не могу.

— Лин, — к столу склонилась одна из наших ведущих дизайнеров — Маргарита, — новости слышала?

О, еще бы?

— Какие, — заставив пальцы не дрожать, спросила я.

— Сокольский разводится! — поделилась коллега, ставя передо мной мою любимую кружку с какао, — держи, ты бледная сегодня.

— Голова болит, — поделилась я, поднимая голову. — Откуда про развод знаешь?

— Вчера юридическому и финансовому отделам поручено устроить полную ревизию всех документов и проработать вопросы целостности компании. У меня там брат работает, знаешь же….

Значит Даниил понимает всю опасность своего положения….

— Что будет… — Маргарита присела на край стола. — Компания основана уже в браке… это же дележка, Лин….

— Да, дележка, — повторила я, глядя куда-то в пустоту перед собой. — И это будет катастрофа, Рита. Не только для него, но и для всех нас. Для компании, для сотрудников, для каждого, кто здесь работает.

Маргарита покачала головой, скрестив руки на груди.

— Ты понимаешь, что это будет? — спросила она, её голос был тихим, но напряжённым. — Если она захочет, она может устроить настоящую бойню. Если она решит отомстить ему, она может просто разорвать компанию на куски. Принудить его к продаже, чтобы разделить деньги. И еще этот его Боренька… — коллегу передернуло от отвращения. — Вот скажи мне, как у такого нормального мужика как Сокольский, могло народиться вот это чудо?

— Гены, мать их, — я отпила какао.

— Алин…. — замялась Маргарита, — мы тут с ребятами из ювелирного хотели тебя попросить….

— О чем? — я подняла на нее глаза, чуть прищурившись.

— Ты Даниилу Сергеевичу скажи…. Мы…. Мы ему сочувствуем. И поддерживаем, — она явно искала слова, чтобы выразить что-то, о чем сказать прямо боялась.

— Марго, я здесь при чем? — в лоб спросила я.

— Мы ж не слепые, Лин…. — тихо ответила коллега, поправляя несуществующую складку на юбке. — И не совсем тупые. По крайней мере большинство.

— Что, — откашлялась я, — никто даже шлюхой за глаза не назвал?

— Назвали, конечно, — фыркнула Марго, — но это от зависти.

— Если мне завидуют — я все делаю правильно…. — пробормотала, закрывая глаза.

Говорить Марго о том, что знаю даже меньше чем все они, я не стала. Раз уж по компании пошли слухи, оголять спину своими слабостями не стоит.

Тихий звон телефона выдернул меня из раздумий. Я взяла трубку, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Алина Геннадьевна, зайдите, пожалуйста, к Даниилу Сергеевичу, — раздался ровный голос его секретаря. — Он также просил вас взять с собой эскизы по индивидуальным заказам для Поликарпова и Марышкина.

— Конечно, — ответила я, чувствуя, как горло пересохло. Облизала губы, будто это могло вернуть мне уверенность.

Ну вот и всё. Встреча, которой я так долго боялась, наконец состоится.

Даниил пролистал эскизы, качая головой, но по глазам я видела, что доволен. По крайней мере моей работой. Не видела его шесть дней и невольно отметила изменения: под глазами залегли тени, рубашка выглажена не так идеально как обычно, выглядит уставшим, но в целом — спокойным.

— Отличная работа, Алина, — кивнул он. — С завтрашнего дня ты занимаешь должность начальника отдела дизайна.

— Оу, — новость немного удивила, но не очень сильно — я ожидала этого назначения. Собственно, так и планировала, что займу вакантную должность, если поездка в Милан окажется удачной, и мы войдем в десятку лучших. — Спасибо. Хорошо.

— Ты заслужила, — ответил он, не поднимая головы. — Это признают все.

Его голос был ровным, почти без эмоциональным, но от этих слов я ощутила странное тепло. Это было не только признание моей работы, но и нечто большее.

Он отложил бумаги в сторону, и на какое-то время между нами воцарилось молчание. Казалось, что-то витало в воздухе, что-то, что он хотел сказать, но размышлял, стоит ли.

— Как ты? — спросил неожиданно, подняв на меня взгляд.

— Этот вопрос нужно скорее тебе задавать, — чуть помолчав, ответила я, отмечая как морщинки залегли около пронзительных карих глаз.

— Будет не просто, — ответил он, постучав пальцами по столу. — Я не оставлю Анну без средств, но…. она, возможно, захочет большего. В понедельник мне назначили встречу ее юристы.

— Быстро…. — я откинулась на спинку кресла, в котором сидела.

— Ты думала она будет долго страдать? — горько и ехидно улыбнулся Даниил.

— 25 лет брака…. Это не мало….

— У нее было время подумать. Электронное уведомление о разводе я отправил ей несколько дней назад. По факту, как только уехал из дома.

Его слова висели в воздухе, как нечто тяжёлое и неизбежное. Всё, что он говорил, звучало логично, но от этого не становилось легче. Зачем я здесь? Почему я сижу и слушаю это? Что мне вообще делать с этим потоком информации?

— Зачем ты мне это рассказываешь, Даниил? — спросила я наконец, заглянув ему прямо в глаза.

Он откинулся в кресле и прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями.

— Потому что ты единственная, кому я могу доверять. Единственная, кто… честна со мной.

Его голос звучал хрипло, почти устало. Это признание вызвало у меня одновременно волну тепла и волну тревоги. Быть для него «единственной» в таком контексте — это больше груз, чем привилегия.

— А если я не хочу этого знать? — тихо спросила я.

Он открыл глаза и посмотрел на меня с каким-то странным смешением боли и насмешки.

— Тогда скажи. И я остановлюсь.

Я замолчала. Сказать это было бы честно, но я почему-то не могла. Вместо этого, сама не зная почему, задала другой вопрос:

— Где… где ты сейчас живёшь? — слова прозвучали неожиданно даже для меня самой.

— В служебной квартире, — ответил он, слегка улыбнувшись, но улыбка эта была какой-то усталой. — Она большая, купили её три года назад… просто чтобы была. Видишь, пригодилась. Мы с Кирой там.

— С Кирой? — я резко выпрямилась в кресле, почувствовав, как удивление пробежало электрическим разрядом по всему телу. — Она что…?

— Она решила уехать со мной от матери, — спокойно сказал он, — Я не стал возражать.

Он потер лоб, и мне вдруг стало ясно, что головная боль мучает не только меня. Эти шесть дней дались ему ничуть не легче.

— Это… — я не могла подобрать слова, хотя мысли крутились в голове вихрем. — Она сделала это осознанно? Она же ещё подросток…

— Шестнадцать, — перебил он, опуская руки на стол. — Её выбор. Она взрослее, чем кажется. И да, осознанно. Её слова были… очень определёнными.

— Ей… сейчас непросто, — тихо сказала я, чувствуя, как эти слова звучат слишком банально на фоне всего, что он только что описал.

— Ей больно, Алина, — перебил он, его голос был глухим, но от этого ещё более пронизывающим. — Больно настолько, что все эти дни она плачет. Плачет по ночам, когда думает, что я не слышу. Плачет утром, пока собирается в школу. Плачет даже в школе, а потом стискивает зубы, собирает всю свою силу в кулак и возвращается ко мне. Не домой к матери, Алина, — он поднял на меня взгляд, полный боли и какого-то странного самообвинения, — а ко мне. Ко мне, предателю-отцу.

Я сжала пальцы на коленях, стараясь удержать себя от порыва протянуть руку, чтобы коснуться его, чтобы хоть как-то попытаться его утешить. Слова не шли. Всё, что я могла сказать, казалось незначительным, недостаточным, пустым.

— Она обвиняет тебя? — выдавила я наконец, почти шёпотом.

— Нет, — Даниил коротко мотнул головой. — Не вслух. Но я вижу это в её глазах. Это не ненависть, нет. Это… разочарование. Она пытается понять, почему я сделал то, что сделал. Но ей всего шестнадцать. Она слишком молода, чтобы разбирать сложные семейные узлы. Для неё всё должно быть просто: есть мама, есть папа, есть дом. А я… Я сломал эту картину.

Он снова замолчал, и я увидела, как его плечи ссутулились. Эта усталость, эта боль были в каждом его движении, в каждом его слове.

— Ты пытаешься с ней говорить? — осторожно спросила я. — Объяснить?

— Пытаюсь, — ответил он, прикрыв глаза рукой. — Но ей нужны ответы, которых у меня просто нет. Не этого ты, Лин, ожидала, да? Не старого, усталого мужика с кучей проблем, а богатого, успешного любовника, не так ли? Того, кто даст тебе возможности и рост…. А не проблемы. Я прав?

Его слова ударили, как плеть. Я растерялась от его неожиданной проницательности, но постаралась не выдать эмоций. Глубоко вдохнула, чтобы справиться с неожиданной горечью, прозвучавшей в его голосе.

— Да, — врать человеку, который читает тебя как открытую книгу смысла не видела. — Ты прав. Не этого. Я ничего не просила у тебя, я ничего не ждала от тебя. Мне не нужны были твоя семья, твоя свобода и твоя жизнь. Я не хотела уводить тебя из семьи, занимать место Анны, претендовать на что-то большее, нежели просто…. Любовница.

Его лицо дернулось, словно мои слова действительно задели. Он убрал руку от глаз и посмотрел на меня, впервые за весь разговор без привычной усталости или злости, а с чем-то более глубоким — смесью удивления и горечи.

— Значит, «просто любовница», — повторил он медленно, словно пробуя эти слова на вкус. — И ты думала, что всё останется так просто? Ладно…. Ты по крайней мере честна со мной. И не строишь из себя того, кем не являешься. Тогда я тоже буду честен. Ты думаешь, я из-за тебя ушел?

— Не знаю…. — я закусила губу, опуская глаза.

— Нет, Алин. Я ушел не из-за тебя…. Я ушел потому, что мне стало тошно возвращаться в ту жизнь. Мы летели из Милана, — продолжил он, опустив голос. — Ты спала на соседнем кресле, а я смотрел в окно. И знаешь, что меня поразило? Я понял, что, если я вернусь туда, в ту жизнь, в тот дом, — я просто умру. Может, не сразу, может, через год, но это будет неизбежно. Я задохнусь. Умру во сне. И… и никто, кроме Киры, меня по-настоящему даже оплакивать не станет. Анна будет выть не хуже белуги, скорбя по той жизни, которую я ей обеспечивал все эти годы. Боренька почувствует себя хозяином жизни и промотает дело моего сердца за пару-тройку лет, спустив в унитаз все, чего я добивался. Ты…. — он замолчал, глядя на меня со смесью жалости и, возможно, презрения. — Ты найдешь себе кого-то еще…. Еще одного любовника, который станет очередной твоей ступенью. Но ты, в отличие от Анны, не станешь врать, роняя по мне лживые слезы.

Его слова резали, как остро заточенный нож. Я слушала, затаив дыхание, и не могла понять, что за чувство обжигает меня изнутри. Боль? Гнев? Или, может быть, жалость? Жалость к нему, к себе, ко всем нам, оказавшимся в этом замкнутом круге.

— Что ж, — поднялась с кресла, забирая эскизы. — Поздравляю тебя. К 50 годам жизни ты отлично научился читать людей. Только так и не научился окружать себя теми, кому будешь не безразличен. Никогда не думал, почему так произошло? Почему тебя окружают те, кто носят такие вот маски из лицемерия?

Его взгляд напрягся, словно мои слова задели какой-то нерв, который он тщательно скрывал даже от самого себя. Он откинулся в кресле, сцепив пальцы, и его лицо стало каменным, почти непроницаемым.

— Думаешь, я этого не знаю? — тихо произнёс он, но в его голосе звенела стальная нота. — Думаешь, я не вижу этого каждый день? Этих масок, этих пустых улыбок? Я всё это знаю, Алина. Но, видимо, это была цена. Цена за то, чтобы построить то, что я построил. Чтобы обеспечить семью, компанию, стабильность.

— И что? Это стоило того? — я прижала эскизы к груди, смотря на него с вызовом. — Ты всё это выстроил, но в итоге остался один. Живёшь в служебной квартире, семьи у тебя нет, а единственный человек, кто по-настоящему рядом — твоя дочь, которая каждую ночь плачет от боли. Где эта стабильность, Даниил? Где семья? Где то, ради чего ты всё это терпел? Ты даже компанию сейчас потерять можешь!

— Больно кусаешься, маленькая сука, — зло ответил он.

— Учитель хороший, — я глаз не отвела.

Он откинулся в кресле, прищурившись, словно оценивая меня заново. Его лицо было напряжённым, но в уголке губ мелькнула горькая усмешка.

— А ведь ты даже не боишься меня, — сказал он тихо, но в его голосе всё ещё чувствовался гнев. — Все боятся, Лин. Все. А ты… ты стоишь здесь, бросаешь мне в лицо мои же слова, мои ошибки, мою жизнь. И при этом даже не дрогнешь.

— Не боюсь, — подтвердила тихо, осознав, наконец, отчего мне стало так больно в груди. — Потому, Даниил, что ты использовал меня ровно так же, как я — тебя. Сделал из меня мишень для ненависти, отведя ее от себя. И если меня будут убивать этой самой ненавистью, ты, как и я в твоем случае, просто честно отвернешься, забыв обо мне через пару, тройку минут.

Его взгляд стал жёстче, но в нём уже не было злости. Скорее, это была смесь усталости и какой-то странной печали. Он долго молчал, а затем медленно выдохнул, сцепив пальцы на столе.

— Ты права, — наконец произнёс он, почти шёпотом. — Я использовал тебя. Так, как использовали меня. Так, как я использовал себя самого все эти годы. И знаешь, что самое страшное? Я даже не заметил этого. Пока ты не сказала.

Мы оба молчали, словно слова потеряли смысл, словно любой звук мог разрушить хрупкое равновесие, которое установилось в комнате. Его признание застряло где-то между нами, как заноза, которую нельзя ни вынуть, ни оставить.

Мне следовало уйти. Встать, оставить эскизы на столе, пройти мимо пустого рабочего места секретаря, которая уже ушла домой. Найти чистый лист бумаги, написать заявление по собственному желанию и поставить точку во всём этом.

Зоя была права — нужно быть честной хотя бы сама с собой.

Выйти из этого кабинета, оставить за спиной всё, что связывало меня с Даниилом и этой историей, которая уже давно перестала быть романтической. Шагнуть в морозную ночь, где снежинки падали на землю, укрывая город белым покрывалом, словно пытаясь смягчить острые углы.

Позволить холодному ветру теребить волосы. Потому что холод, который был снаружи, всё равно не мог сравниться с тем, что я чувствовала внутри.

Но вместо этого я стояла на месте, сжимая в руках свои эскизы, словно они могли дать мне ответы на вопросы, которые я даже не знала, как задать и кусая губы.

— Почему ты не уходишь? — наконец спросил он, поднимаясь из-за стола, нарушив тишину и подходя ближе, очень близко. Его голос был тихим, почти усталым, а рука едва заметно дотронулась до моей щеки. Это прикосновение было почти невесомым, но этого хватило, чтобы дыхание сбилось, а мысли смешались в хаосе. Я почувствовала, как внутри всё напряжение, накопленное за этот вечер, стало стягиваться в тугой узел. Его рука задержалась на мгновение, будто он не был уверен, стоит ли ему продолжать.

— Не знаю… — мой голос прозвучал так тихо, что я почти не услышала своих слов. Но он услышал. Его взгляд стал мягче, но в то же время в нём появилась какая-то глубина, словно мои слова открыли что-то важное, что он давно пытался понять.

Пальцы скользнули по лицу, к виску, задели волосы, чуть погладив пряди, опустились к подбородку, заставив поднять лицо и заглянуть в карие глаза.

— Ты не знаешь, почему остаёшься, — повторил он. — А я не знаю, почему хочу, чтобы ты осталась.

Опустил голову, накрыл своими губами мои, поцеловал. Мягко, осторожно, всего лишь намечая поцелуй. И я ответила на него. Не настаивая, а скорее скрепляя этот странный не нужный ни ему ни мне союз. Союз, который родился не для, а вопреки.

И разорвать который оказалось настолько больно, что почти невозможно.

Оторвался от моего лица, заглянул в глаза, молчаливо задавая вопрос, на который я, так же молча, ответила «да».

Рука скользнула ниже, к рубашке, расстегивая пуговицы и задевая грудь по границе с бельем. От этих прикосновений дрожь прошла по всему телу — я хрипло выдохнула, ощущая волны желания одну за другой. Рука скользнула под ткань, задевая грудь. Тело тут же откликнулось на его смелую ласку, а волны желания накатывали одна за другой, усиливаясь с каждым мгновением.

Его дыхание стало тяжелее, прикосновения — требовательнее, увереннее, сильнее, распаляя жар в нас обоих.

Эскизы полетели на пол, рассыпавшись веером по тёмному покрытию, но я даже не заметила. Его сильные руки подняли меня и посадили на стол одним уверенным движением. Этот жест был не резким, но властным, как и он сам, и в нём не было сомнений. Это был миг абсолютного контроля, которому я не могла и не хотела сопротивляться.

Его губы скользили по моей коже, оставляя за собой горячий след. Каждый поцелуй был похож на обещание, от которого тело отзывалось новой волной желания. Я чувствовала, как разум уступает место инстинктам, позволяя всему остальному — эмоциям, чувственности, желаниям — взять верх.

Горячие руки легко нашли путь к обнажённой коже, его движения были одновременно уверенными и нежными, словно он хотел оставить этот момент в памяти каждого моего нерва. Я вцепилась в его плечи, чувствуя, как моя реальность размывается, растворяясь в тепле его тела, в силе его рук.

Каждое его движение отзывалось во мне острым, невыносимым удовольствием, сродним боли. Он умело доводил почти до вершины, останавливаясь за мгновение до, а после начинал с начала.

Эта изощрённая пытка стала безумием, которого я не могла избежать. Я стонала, подчинялась, почти кричала, умоляла его продолжить, но он только улыбался краешком губ, наслаждаясь властью над каждым моим вздохом. Его глаза были прикованы к моим, взгляд обжигал сильнее, чем его прикосновения. Мы были лицом к лицу, губы снова и снова находили друг друга, искусанные, горящие, пока от них не остался только вкус крови и желания.

Пламя внутри разгоралось всё сильнее, крик вырывался против моей воли, но тут же заглушился его губами, его жадным ртом, который забирал всё, что я могла отдать. И его стон, глубокий, низкий, пропитанный тем же желанием, был как живительная вода, которой я не могла напиться. Я вцеплялась ногтями в его обнажённые плечи, царапая до крови, но он, казалось, этого даже не замечал, лишь сильнее прижимая меня к себе.

Тяжело дыша, в полной тишине мы боялись даже пошевелиться. Прижимаясь лицом к горячей груди, я закрыла глаза, позволяя себе краткую передышку.

— Может… — услышала горячий шёпот около своего уха, — плакать обо мне ты и не будешь…. Но и быстро не забудешь…. Любовница.