После развода с драконом. Начну сначала в 45

Глава 46

Мы вошли в домик. Я на ходу сбросила пиджак на стул. Жестом пригласила дочь пройти в сторону небольшой кухни.

— Садись, — сказала я негромко.

Она послушно опустилась на край стула, будто боялась занять слишком много места. Пока я делала для нас чай, Алекса молчала. Я тоже не начинала разговор.

Потом поставила перед ней чашку, добавила в блюдце печенье. Сама села напротив.

Алекса подняла глаза, но взгляд её метался. Словно каждое слово, каждое движение давались с трудом. Я заметила, как она теребит край рукава формы.

— Ну? — спросила я мягко. — О чём ты хотела со мной поговорить?

Она вскинулась — резко, слишком резко, как от внезапного толчка. Щёки её запылали, и слова посыпались сбивчиво, но искренне:

— Мама… мне надо попросить у тебя прощения! — она сглотнула, склонила голову вниз и тихо добавила: — Я… я трусиха. Я плохая дочь. Потому что тогда, в чайном салоне… я промолчала. Я поддержала эти глупые слова бабушки и Марии. Мне так стыдно. Я вовсе не считаю, что ты никто. Я… не хочу, чтобы ты уезжала в монастырь.

Она прижала ладони к коленям, словно боялась поднять на меня взгляд. Голос дрожал, в каждом слове слышалось напряжение и стыд.

Я откинулась на спинку стула.

Я смотрела на неё молча. Слёзы текли у неё по щекам, она пыталась их утереть, но только размазывала по лицу.

Сердце моё сжималось. Хотелось протянуть руку, прижать её к себе, сказать: «Ты не виновата, ты всего лишь ребёнок». Но я удержала этот порыв. Напомнила себе, что ей уже восемнадцать.

— Алекса, — тихо произнесла я. — Какой монастырь? Я никуда не собиралась.

— Но… — она посмотрела на меня, потом отвела взгляд.

— Рассказывай подробнее, Алекса.

— В общем… пару дней назад я была у Марии, в её чайном салоне. Я видела, как оттуда выходила бабушка. Она сказала мне, чтобы я поддержала Марию. И я… поддержала. Но, мама, мне так стыдно! — с жаром проговорила она и подалась вперёд, чуть не расплескав чай.

Я отодвинула от неё чашку подальше.

То, что бабушка заодно с Марией — уже понятно. Но монастырь… вот так новость. Зато теперь я понимала, как они решили убрать меня: и Аларик не найдёт, и живой останусь, но вдали от дракона.

— Я была в шоке, но всё равно подтвердила всем там, что ты и правда собираешься в монастырь…

— Что ещё сказала Мария? Для чего было так говорить?

— Она сказала, что отец убит горем, и что она просто подставила ему плечо, чтобы помочь. А потом между ними вспыхнула любовь. А ты якобы собралась в монастырь, чтобы отречься от всего человеческого. Отцу тяжело принять твой выбор.

Я вскинула бровь. Замечательно выходит. И сразу понятно, что при такой ситуации Мария — вовсе не любовница и не разлучница, а будто бы женщина, которая полюбила и поддержала мужчину.

— Умно.

— Что?

— Умно придумано. Что уж тут…

— А потом… когда я приехала с… — Алекса замолчала.

— Ну давай, договаривай. Я и так всё знаю, Алекса.

— Прости, мам… — она тяжело вздохнула. — Я застала бабушку и Марию в её гостиной. Когда утром вернулась с отдыха. И… их разговор мне совсем не понравился. Они явно хотели с тобой что-то сделать, придумать план. А потом женить отца на Марии. И бабушка сказала, что у неё наконец будут нормальные, правильные внуки.

Я покачала головой и вздохнула. Вот и Алекса встретилась с жестокой правдой о том, что и она не уродилась на радость Элоизе. Дочь всхлипнула, вскинула на меня заплаканные глаза.

— Мам… — голос её дрогнул. — Мирей сказал, чтобы я выбирала. И я выбрала. Мам, я так ошибалась… Я даже не думала, через что тебе пришлось пройти. Я ведь… я была в приюте.

— Зачем ты туда пошла?

— Я пошла туда, чтобы доказать бабушке, что я правильная внучка, — сжала она губы.

— И ты хотела найти там подтверждение, что я не просто сирота, но хотя бы бастард какого-нибудь лорда? — уголок моих губ дёрнулся в намёке на улыбку, хоть внутри было горько.

Алекса кивнула. Ее плечи поникли, глаза, полные раскаяния, смотрели прямо на меня.

— Милая… бабушка очень сложный человек. Но скажи честно — ты разве ощущаешь себя «неправильной»?

— Нет… — выдохнула она и опустила голову.

— Так перестань забивать свою чудную головку чужими словами, — я протянула ладонь и коснулась её пальцев. — У тебя есть своя голова на плечах. Ты сама сказала, что изменила своё решение по отношению ко мне. И что же на это повлияло?

— Приют… — призналась она и снова подняла на меня глаза. В её взгляде было столько растерянности и страха, что у меня защемило сердце. — Я увидела, как ты жила. Мам, я бы так не смогла.

Она вскинула руки, словно хотела оправдаться, но тут же опустила их на колени, сжав пальцы.

Я только слушала, позволяя ей все высказать.

— Бабушка была не права, — выдохнула она горячо. — Когда говорила, что ты слабая, без характера, что живёшь на всём готовом. Что если бы не отец, ты бы только полы мыла, потому что ничего из себя не представляешь… Что только род Вейрских дал тебе всё: положение, деньги, статус… — её голос сорвался, и она закусила губу, а потом резко тряхнула головой. — А теперь я не верю ни одному её слову! Я бы точно не смогла, если бы у меня ничего не было выбиться хоть куда!

— Смогла бы, милая. Смогла, — ответила я. — Ты ведь моя дочь. И дочь своего отца. У тебя просто были тепличные условия. У меня их не было? — я вздохнула. — Я виновата в том, что не отгородила тебя от влияния бабушки. Что позволила ей вбить тебе в голову столько ерунды. Но я уверена: даже если бы у тебя ничего не было, если бы ты осталась одна, как я в своё время, ты бы сжала зубы и сумела выбиться в люди. Характер-то у тебя есть.

— Я не знаю, мам, — тихо проговорила дочь, и слёзы снова заблестели на её глазах. — Мне так паршиво. Я чувствую себя предательницей.

— Я прощаю тебя, — сказала я, глядя на её дрожащие губы. — Но знай — мне было больно. Очень.

Алекса всхлипнула, заплакала уже открыто, не скрываясь.

— Меня ранили твои слова, — продолжила я мягко. — И, предвосхищая твой интерес к моему происхождению… я дала разрешение директрисе приюта. Ты можешь ознакомиться с моим делом.

Алекса вскинулась, глаза её расширились, удивление смешалось с растерянностью.

— А теперь, Алекса, позволь мне рассказать тебе, к чему привело твоё молчание, — я выпрямилась и придвинулась ближе. — Что тебе стоило прийти и спросить у меня самой — собираюсь ли я в монастырь? И о том, что ты не поставила меня в известность о своей поездки. Я расскажу тебе к чему все это привело. А ты подумаешь. И если ты действительно искренна в своём раскаянии, то ты поймёшь всё правильно. Я не собираюсь выгораживать твою бабушку перед тобой. Она перешла всякие границы, желая избавиться от меня.

Алекса внимательно меня слушала, широко распахну глаза.

— Мария перевелась сюда с одной целью — устроить мне травлю, — сказала я. — Потом угрожала. Дала понять, что нападение на Мирея — её рук дело и её покровителя. А потом пропала ты. Без объяснений. Чего тебе стоило сказать мне, что бабушка отправила тебя в горы, м? Я переживала, особенно после того, как Мария прямо текстом пригрозила тебе насилием. Я начала тебя искать, чтобы предупредить, хотя понимала — тогда ты бы меня всё равно не услышала.

Алекса сидела напротив, красная, как мак, виновато опустив голову.

— Я поехала к Элоизе, — выдохнула я наконец. — И там, конечно, меня… меня спровоцировали, — повторила я, и руки мои сжались. — Это ещё мягко сказано. Меня обвинили в нападении на беременную Марию. Я оказалась под стражей. Но меня отправили даже не в полицию, а в лечебницу для душевно больных, а потом едва не вкололи препарат. — Я наклонилась вперёд над столом. — А я беременна, Алекса. И тогда я просто потеряла бы ребёнка.

— Ох!.. — всхлипнула дочь, прижав ладони к губам.

— Да. — Я прикрыла глаза на миг, сдерживая горечь. — Но твой отец успел спасти меня. Он рассказал мне, что ты всё это время была на отдыхе. Какой, к чёрту, отдых, когда у тебя учебная неделя? Более того — у тебя постоянные пропуски. Я не знаю, что и думать, Алекса.

— Я больше не буду пропускать, — выпалила она, вскидываясь и словно боясь, что я ей не поверю. — Я не хочу быть такой, как Мария… или как бабушка. Я хочу тоже чего-то стоить.

— Очень на это надеюсь, Алекса, — ответила я тихо. — Но ты должна понимать: слова иногда идут вразрез с действиями. Поэтому я не буду навязывать тебе своё мнение. Хочу, чтобы ты всё сделала сама. Сама решила учиться. Сама решила чего-то добиться. Имя — это хорошо, но ты верно сказала: может случиться так, что у тебя его отберут. И тогда что ты будешь из себя представлять?

Она дёрнулась, нахмурилась, растерянно прикусила губу:

— Как отберут, мам? Ты… ты в опасности? — сразу поняла она мой посыл.

— Мы все в опасности, — я сдержанно покачала головой. — И нам всем нужно быть начеку. Это всё, что я пока могу тебе сказать, Алекса. Твоя задача сейчас — учиться. Со остальным справится твой отец.

— А как же вы? — её взгляд метнулся к моему животу. — Ты ведь беременна?.. Ты папу не простишь после всего?

Я пожала плечами. Понятно было, что после осознания всей непростой ситуации и пересмотра своих приоритетов Алекса будет искать стабильности, а лучше — семью.

Но всё действительно оказалось куда сложнее.

И о какой семье вообще может идти речь, когда над нами нависла опасность?

Я не ответила ей.

Но тут в дверь постучали. Я поднялась и сама открыла её. На пороге стоял посыльный, протягивал письмо с печатью имперской канцелярии.

Я поблагодарила мальчишку, отпустила его, сломала сургуч и развернула бумагу. Пробежала глазами строчки. Сердце ухнуло.

Аларик сделал то, что и обещал.

Дал мне свободу.

Я уронила руку с письмом. А потом молча положила на стол перед дочерью.

— Мы развелись.

— Но?.. — Алекса рывком подалась вперёд, схватила лист и принялась читать. — Нет! Как же так? Может, я поговорю с ним? Мария — это ведь не серьезно?

Говорить о том, что он мог и вовсе не изменять, а если и изменил — то явно был не в себе, я не стала.

Этот разговор был для другого дня.

— Милая, — я протянула руку, коснулась её пальцев, чтобы остановить этот порыв. — Раньше надо было говорить. Но мы с тобой простили друг друга. Потому не будем это вспоминать. Для тебя это было уроком.

— Я все поняла. Правда. Но я не хочу, чтобы он был с Марией! — её голос дрогнул, почти сорвался на крик. — Она не настоящая! Она лицемерная! Она угрожала тебе! Мне. Мирею. Нашей семье!

Я чуть улыбнулась сквозь горечь.

— Мне приятно, что ты, пусть и поздно, но начала защищать меня и поняла: оболочка может быть прекрасной, а внутри — лишь гниль. Но теперь мы сами разберёмся. И с Марией у Аларика не будет ничего.

— А что будет? — выдохнула она, всё ещё не отпуская листа.

— Не знаю… — я пожала плечами и сжала её ладонь. — Но как прежде уже не будет.