После развода с драконом. Начну сначала в 45

Глава 49

Я смотрел на драконье сердце в руках матери.

Оно не светилось.

Внутри у меня всё оборвалось. Будто чьи-то невидимые руки рванули землю из-под ног. Мир пошёл трещинами, заскрежетал, как хрупкое стекло, готовое разлететься в пыль.

В висках застучала кровь. Я не сразу понял, дышу ли ещё. В груди поднималась тяжесть, давила, вырывалась криком, но горло сжало так, что я не мог произнести ни звука.

«Не может быть…» — мелькнуло в голове. Но артефакты не ошибаются. Особенно этот.

Зато теперь все вставало на свои места.

Я резко поднял взгляд на мать. Её пальцы дрожали, но она старательно прятала это, крепко сжимая камень. В глазах не было ни раскаяния, ни боли — только холодная решимость и что-то похожее на вызов.

А после она захотела перехватить инициативу.

Она медленно положила артефакт на стол, выровняла дыхание, поправила складку на рукаве — и заговорила:

— Ну вот, сынок, ты всё увидел. Надеюсь, теперь доволен? — голос её звучал ровно, но за этой искусственной спокойностью чувствовалась напряжённая струна. — Артефакты — всего лишь вещи. Их можно испортить.

Она пригубила из бокала, словно и не произошло ничего из ряда вон.

— Да я не твоя мать по крови. Я не рожала тебя, — продолжила «мать», — Но я тебя воспитывала. Я приняла тебя в семью. Так зачем устраивать сцену сейчас? К чему все это?

— Кто моя настоящая мать? — хрипло спросил я, почти не узнавая собственного голоса.

— Вот значит как… — Элоиза резко вскинула подбородок. — Я тебя растила, отдавала всю себя твоему воспитанию, проходила с тобой через все трудности… — говорила она так, словно действительно всё это делала.

Но я-то знал правду: не она, а целая куча нянек и наставников проводили со мной всё время. Она же лишь иногда находила силы заглянуть ко мне в спальню, пожелать спокойной ночи, и то мимоходом, словно исполняла обязательный ритуал.

— …а спустя сорок пять лет ты вдруг ставишь вопрос таким образом? — продолжала мать, её голос звенел холодной обидой. — Где твоя настоящая мать? Я твоя настоящая мать! Я!

— Элоиза? — я произнёс её имя строго.

— Элоиза?! Так ты теперь будешь меня называть? Чертов лицемер! Как и твой папочка! Один камень способен изменить твоё решение в отношении меня? Как это мерзко, Аларик! А ведь не ты ли обязан мне всем? Неблагодарный сын. Подохла твоя мать, отдала богам душу, и похоронена была там же, чтобы и после смерти продолжать служить им.

— Где именно? — слова приходилось выталкивать изо рта, словно они были свинцовыми.

— Не помню, — легко бросила она.

— Где именно?! — повторил я жёстче.

Но она снова пригубила из бокала, не торопясь отвечать.

— Сорок пять лет прошло, — равнодушно сказала она, повела плечами. — Я что же должна помнить, где её тело покоится? Я любила тебя как родного.

— Она была истинной отца? — я чувствовал, как внутри нарастает шторм, готовый разорвать грудь.

Мать скривилась ещё больше, но на меня не смотрела. Сидела с ровной спиной и высоко поднятой головой.

Я горько усмехнулся.

— Значит, его истинная. Вот почему дракон во мне настолько силён — я рождён в истинном союзе.

Я вспомнил. Отец погиб в шахте.

— Отец умер во время обвала шахты двадцать два года назад, — произнёс я вслух.

Его пара была все это время жива. И умерла, когда я еще мог застать ее в живых. Эта мысль не умещалась в сознании, она рвала его на части, но вытеснялась снова и снова, как слишком страшная, чтобы принять.

Я. Мог бы. Ее увидеть. Увидеть. Свою мать.

— Почему мать оставила меня?

— Не правильный вопрос, — усмехнулась Элоиза. — Но я отвечу. Потому что твой отец понимал, что она — никто. Без рода и племени. А я — выгодная партия. Да и мало ли что ему послали боги. Он дал слабину, переспал со своей парой. Та залетела. Но он не захотел ради неё менять свою прежнюю жизнь. Он просто принёс тебя мне. А я не стала устраивать сцен, не стала рвать и метать. Тем более он поклялся, что подобное больше никогда не повторится. Так что знай: твой отец был тот ещё честолюбивый ублюдок. А вот куда он её потом упёк — я не в курсе.

Мне думалось, что «мать» недоговаривает. Что перевирает всё. Я не верил ей полностью. Хотя отец мог подобное устроить…

— Ты устраивала покушение на Мирея? — я резко спросил, в упор глядя на неё. — Вступила в сговор с Марией?

Она поджала губы.

— И после этого ты говоришь, что приняла меня, воспитывала, м? Ты собиралась избавиться от собственных внуков.

Она вздрогнула, и этим самым дала ответ. Не внуки они ей, потому что я — не сын. Она не смогла простить отца. Не смогла принять меня. Но раз не сказала мне об этом, значит я был ей нужен.

Я откинулся на спинку кресла, чувствуя, как внутри рычит дракон.

— Не понимаю только, зачем же ты испортила артефакт? — спросил я.

— И не поймёшь! — почти выкрикнула она, отвернувшись.

Я смотрел на мать и думал: что могло привести её к этому? Ведь Нариман — мой брат. Тогда зачем? Что она хотела доказать? Что скрыть?

А потом я вспомнил… и задал следующий вопрос. И от ответа зависело многое.

— Отец знал, что ты беременна?

— Да! — огрызнулась мать и замолчала. Сжала губы, словно боялась, что вырвется лишнее.

— Тогда почему отец написал завещание, в котором всё переходит именно мне? Почему он вообще его написал, м?

А потом, по её глазам, которые она отвела, я понял.

— Боги… Элоиза. Только не говори, что адюльтер сподвиг тебя на подобное? Ты сама не знала, от кого носишь ребёнка? Отец застукал тебя? Ты решила для верности перенастроить его? Там ведь твоя кровь?

Я увидел ответ в её испуганных глазах. Прикрыл свои глаза на мгновение.

— Ну конечно же… Ты была беременна Нариманом и испугалась, что отец избавится от тебя, тем более где-то была жива его истинная. Моя настоящая мать. И одно дело — измена женщины, совсем другое измена мужчины. Ты приняла меня. А вот он не собирался принимать ребенка от чужого мужчины. Ваши отношения с отцом всегда были холодными, равнодушными, полными расчёта. Для тебя он был опорой и положением в обществе, а для него ты — выгодная партия, та, что будет соответствовать его высоким требованиям и стандартам. И ты боялась потерять все это. Испортила артефакт, чтобы тот подтвердил родство твоего плода с тобой же, а не плода и отца. Отец, очевидно, застукал тебя. Потому и написала, то завещание. На зло тебе. И именно этот камень ты потом сунула в мои руки.

Я покачал головой. Всё теперь стало ясно.

— Только ты перехитрила саму себя. Вот, что я тебе скажу.

Мать кривилась. Слушала молча. Я был прав.

— Твоего ребенка он не собирался принимать. А потом он погиб. Так вовремя, — я чеканил каждое слово. — Я же… мог понять, что артефакт испорчен. Но ведь для этого нужно было проверять мою Ли, проверять моих детей. А зачем мне это? Я и так, как истинный, чувствовал каждого из своих детей. У меня не возникало даже мысли, что родовой артефакт можно исказить. У меня даже не было мысли, что я не родной, что мне придётся доказывать своё родство. Я привык к твоей холодной, равнодушной отчуждённости. Воспринимал все как должное, как часть жизни, хотя и видел, что с Нариманом ты другая. Но тогда списал это на то, что ты решила стать лучшей матерью пусть не для меня, но для второго сына. Да и потеря отца сказалась на тебе, как бы не были холодны вы друг к другу. Двадцать лет брака так просто не забыть. — А теперь скажи… — я почти выплюнул слова. — Отец точно сам погиб? Кто твой любовник?

— Заткнись, — процедила она сквозь зубы. — Я больше ни слова не скажу.

— Ох, нет, матушка, — издевательски проговорил я и поднял руку, лениво махнув ею.

А потом мои люди окружили мать.

— Ты всё мне расскажешь. Я ведь неблагодарный сын, помнишь? — холодно усмехнулся я.

Они подняли её со стула, в зале наступила тишина. Несколько голов обернулись. Но быстро сделали вид, что в тарелках интереснее.

— Что ты делаешь?! — мать зашипела, теряя остатки достоинства. — На нас тут смотрят!

— А мне плевать, — отрезал я. — Ты ещё не поняла этого? Ты тронула мою пару. А я — не мой отец. Я за свою истинную порву. И за детей. В этом, матушка, ты просчиталась.

— Гад! Подлец! — выкрикнула она, извиваясь в руках моих людей. — Сволочь!

Теперь на нас косились все. Кто-то прятал взгляд, делая вид, что ничего не видит. Кто-то, наоборот, с жадным интересом наблюдал за сценой. Шёпот прокатился по залу, словно лёгкий ветер, и в этих перешёптываниях чувствовался привкус скандала.

А «мать», ещё недавно гордая и величественная, теперь выглядела растерянной и злой, потерявшей лицо. Прическа растрепалась. Лицо исказилось в гневе и бессильной ярости. Леди Элоиза исчезла — осталась лишь озлобленная женщина, готовая рвать словами, как когтями.

Но в этот момент мне было не до победы.

Не до того, чтобы наслаждаться её позором.

Мне было больно.

Больно от правды, которая обнажилась, как рана.

От того, что мать, оказалась чужой, лживой, готовой продать и предать ради собственной выгоды.

Я встал и пошёл следом за извивающейся матерью. Мы вышли на улицу.

Мать стала тихо ругалась себе под нос. Она боялась поднимать шум, всё ещё пыталась сохранить видимость приличий.

Но здесь никого уже не было.

Мы прошли по каменной дорожке, и шаги гулко отдавались в ночной тишине.

Ветер колыхал фонари, свет ложился длинными полосами на гравий. Наконец мы остановились у чёрной, закрытой кареты.

— Все эти покушения на меня? Чьих это рук дело? Твоих? Или твоего любовника?

Она не выдержала.

— Гад! Сволочь! — сыпались лишь ругательства, грязные, колкие, искажённые ненавистью. Она больше не выбирала выражений, плевала словами, как ядом. — Куда вы меня тащите?! — взвизгнула мать, когда мои люди крепче сомкнули хватку на её руках. — Что вы со мной собираетесь делать?! Я леди! Вы не имеете права!

Я сжал зубы, распахнул дверцу кареты.

— А когда ты мою супругу закрыла в лечебнице, ты об этом вспоминала? Что она леди, герцогиня? — слова мои резали воздух, как клинки.

Её силой затолкнули в карету.

Я стоял у дверцы и смотрел ей в глаза. Она метала в меня проклятия, а я вдруг понял, что больше не чувствую злости. Только пустоту и тяжесть.

— И… да, ты добилась своего, — тихо произнёс я. — Я развёлся с Лилией. Пусть хоть это будет для тебя отдушиной.

Карета дёрнулась и тронулась с места, унося с собой женщину, которая всю жизнь носила маску моей матери. Она даже не пыталась быть ею.

Вопрос о покушениях так и остался открытым. Но ничего — пара дней в лечебнице, и она заговорит. К тому же наблюдение за ней будет круглосуточное, а там и её покровитель объявится. И тогда либо подтвердятся мои мысли, либо я увижу настоящего виновника всех моих бед.

Оставалось ещё разобраться с Марией.

А перед этим…

Я вернулся домой, в особняк. В окнах горел свет. А значит, брат не покинул его.

Когда я прошёл внутрь и задержался в холле, чтобы стащить с себя камзол и отбросить его на кресло, услышал, громкий грохот, звон разбитого стекла.

Из кухни доносились ругань вполголоса и стук посуды.

Я направился туда. Остановился у дверного проёма, облокотился на косяк и молча наблюдал.

Младший брат, весь взъерошенный и измазанный, отчаянно пытался совладать с кухней. Раковина была полна грязной посуды, на плите что-то пригорело и дымилась чёрным едким дымом неизвестного происхождения масса. В воздухе стоял отвратительный запах гари.

На рубашке Наримана красовались следы от овощей, пятна кофе, грязь непонятного происхождения. Он мешал что-то в кастрюле, потом обжёгся, ойкнул, выронил половник на пол и с досады начал пинать дверцу кухонного шкафа.

Я усмехнулся, не двигаясь с места.

— Лили тебя не простит, если ты испортишь ей кухню, — сказал я ровным голосом.

Нариман дёрнулся, резко обернулся ко мне. Его глаза, полные усталости и раздражения, на миг расширились, будто он не ожидал за собой наблюдателя.

— Это… это не то, что ты думаешь! Я просто… хотел сварить себе яичницу.

— Пожарить ты хотел сказать, — хмыкнул я.

— Ну или суп. Или… чёрт, я не знаю, что именно! Тут всё так сложно! — он ткнул пальцем в плиту, где в кастрюле булькала какая-то чёрная масса. — Почему оно сначала шипело, а потом вдруг решило взорваться?!

Он пнул упавший половник и виновато посмотрел на меня.

— А эта… эм… — он кивнул на пригоревшую кастрюлю, — она сама! Я только на секунду отвернулся, клянусь!

Я не выдержал. Уголки губ дёрнулись, а потом я впервые за весь день усмехнулся по-настоящему. Тяжесть, что давила весь вечер на миг отступила.

— Нариман, — покачал я головой, — если Лилия вернётся и увидит это, я тебя не прощу. Её кухня для неё святое.

Хотя, знал она не вернется.

— Так я… я всё уберу! — поспешно заговорил брат, хватая тряпку. — Честное слово, всё отмою, всё исправлю! Ну… может быть, кроме этого. — Он осторожно ткнул ложкой в чёрный комок на сковородке в раковине, который больше напоминал уголь, чем еду.

Я рассмеялся. Горько, устало, но искренне.

Я сел за стол и скрестил руки на груди, наблюдая за братом. Нариман бегал от плиты к раковине, что-то ронял, что-то уничтожал, пытался отмыть пятна, которые только расползались шире.

Но при всём этом хаосе я вдруг понял: в доме снова есть жизнь. Не холодная тишина, не пустота, а шум, запахи, беспорядок.

Всё это раздражало и в то же время успокаивало.

Пусть он и повеса, транжира, неисправимый ребёнок в теле взрослого мужчины, но он всё же мой брат. И теперь я буду нести за него ответственность. Впрочем, как и за того ребёнка, что родится у Марии.

Только надо кое-что выяснить.

Мать передала артефакт Марии — и тот засветился при мне у неё в руках.

Стало быть, ребёнок принадлежит нашему роду. Так я думал.

Но на самом деле… роду Элоизы.

— Ты спал с Марией? — медленно, тяжело произнёс я, в упор глядя на брата.

Нариман виновато посмотрел на меня, почесал лоб, переминаясь с ноги на ногу. Весь его вид был жалким, растерянным, словно передо мной стоял не дракон, а побитая собака.

— Спал.