После развода с драконом. Начну сначала в 45

Глава 7

— Вечер добрый, леди Вейрская. И, кстати, поздравляю.

— С чем? — вскидывает подбородок мать Аларика.

— А что, не с чем?

Та едко усмехнулась. Оправила свои идеально уложенные в высокую причёску волосы. Её янтарные глаза сверкали неприкрытым злорадством и торжеством.

Что уж тут говорить — она была откровенно искренне рада.

Элоиза приподняла своё пышное дорогое платье, открывая вид на шёлковые туфли с натуральными камнями.

Леди Вейрская всегда была образцом вкуса, моды и эталоном красоты. Тут я не поспорю. Это действительно правда. Она умела себя подать. Умела держаться.

В своё время, как только я вошла в род Вейрских, она стала для меня образцом. Той, на которую я хотела быть похожей.

Я слушала её, запоминала все ее наставления и советы.

Проходила обучение у тех учителей, которых она нанимала мне, чтобы я стала достойным членом старейшего и богатейшего рода Империи. Как она говорила, я должна была соответствовать.

Помню, как терялась на собственной свадьбе, на балах… Но она всегда мягко направляла, советовала. Я бы даже сказала, что она стала мне единственной матерью.

Пусть Аларик говорил, что не нужно соответствовать высшему обществу, что ему плевать — я понимала: я не могу ударить в грязь лицом на светских вечерах и приёмах, которые посыпались на нас после свадьбы.

По тому, как я себя вела, судили бы и о моём муже — наследнике рода.

И леди Вейрская мне об этом напоминала. Сначала тонко, ненавязчиво.

Только вскоре я поняла: как бы ни старалась, как бы отлично ни знала этикет, до уровня леди Вейрской не дотянусь.

Потому что я — не вышла родом.

Но на осознание этой правды мне понадобилось почти три года. Зато теперь мне не нужно сдерживаться. Не нужно расстраивать собственного супруга словами о том, что его мать — та ещё мегера.

Леди Вейрская держала своё платье, брезгливо оглядывая мою оранжерею. Могу поспорить, она уже нашла пару десятков недостатков.

Хотя тут было аккуратно и красиво, даже садовая дорожка подметалась и мылась так, что можно было ходить босиком, но леди Вейрской все было не так. В свое время я поняла, что проще пустить той пыль в глаза, чтобы она от меня отстала.

И тогда я увеличила цену на рассаду. И сразу мое увлечение стало в глазах леди более-менее достойным.

Сейчас я понимала, что молча и незаметно подстроилась под эту семью.

Была кем угодно, но не собой.

Я не могу сказать, что полностью потеряла себя — просто приобрела совершенно другие качества. Те, которых никак не могло быть у бедной сиротки.

Что бы сказала леди, если бы узнала, что все ужины и завтраки были на мне?

Что мне искренне нравилось заниматься домашними делами? Что я любила порядок, быт, уют — не потому что должна, а потому что мне это приносило покой? Ведь именно она говорила, что настоящая леди не готовит, не убирается.

Она — лицо рода. И должна быть украшением, что по мне будут судить о муже. Что леди, как прекрасный цветок, рождена услаждать мужской взор. Она может рисовать, вышивать, играть на инструментах.

Только вот ничего из этого я не могла. Не было у меня таланта.

— Дерзишь? — вскидывает бровь.

— Хотите сделать мне замечание? — вскидываю бровь в ответ.

Показаться слабой перед ней я не имею права.

Перед кем угодно — только не перед ней.

Она, как та самая хищница, набросится и добьёт.

Леди открывает рот, чтобы выдать очередную мудрость высшего света. Но я опережаю её:

— И да, я делаю то, что в некоторых кругах считается недопустимым. Отвечаю вопросом на вопрос.

Та презрительно кривится. Демонстрирует, как она ко мне относится.

Хотя обычно её лицо — непроницаемая маска. Не понять, что думает.

— Ты и так всё знаешь, что я тебе скажу.

— Разумеется. Двадцать лет рядом с вами даром не прошли.

— В таком случае… я приму твои поздравления. Мои молитвы были услышаны. У меня наконец-то будет правильная невеста.

Леди Элоиза Вейрская посмотрела на меня — сидящую на коленях в земле, с лопаткой в руке. Презрительно наградила взглядом.

Я отвернулась от неё и, не снимая с самого куста с цветами защитное стекло, начала располагать корни и аккуратно выпрямлять их. Я закапывала потрясающую редкую черную розы, продолжая хоронить свой брак под этим кустиком.

— Я пришла донести до тебя свое желание. Я хочу, чтобы ты не мешала Аларику и Марии.

Я молчала. Внутри бушевал пожар. Было больно. Я продолжала аккуратно расправлять корни. Чем меньше реакции она получит от меня, тем быстрее уйдет.

— Ты слышишь меня? И не вздумай мешать им! Она лучшая партия для Аларика. Она достойная юная леди.

Но я не выдержала. Зато маску хладнокровия сохранила, потому спокойным ровным голосом проговорила.

— Она не достойная юная леди. Она у вас потаскуха.

— Что⁈ — вспыхнула свекровь. — Она из знатного, уважаемого рода. Аристократка…

— Она залезла в постель к женатому мужчине. Она потаскуха.

— Это ты пробралась в постель к моему сыну. Ты как была безродной девкой, так ею и останешься.

Бессмысленный разговор. И зачем я только ввязалась…

— Я его истинная. Где мне как в не постели вашего сына быть, м? — не поднимая головы, я зарывала долбаный куст.

Ненавижу кусты…

— Истинная? Пф, — зашелестела юбка дорогого пышного платья. — Родила детей, и ладно. Сын наигрался и понял, что к чему.

— Ну да. Ну да.

— Молчать! Как ты смеешь огрызаться со мной, Лия!

— Я говорю правду.

— А должна молчать и принять выбор сына.

— Я приняла. Вы разве видите меня рядом с ним?

Только кустик посажу в свою цветочную оранжерею. Последний. И больше не буду.

— Да что ты роешься тут. Хотя… о чём это я. Грязь к грязи.

Моя свекровь — мастер унижений. Но я хочу, чтобы она ушла.

Та ещё потопталась на месте. Но поняла, что я больше не собираюсь с ней говорить — и, наконец, удалилась.

А я подняла голову и окинула взглядом свою оранжерею. Большую, солнечную, пахнущую разноцветьем.

Красиво, но не мое.

Чужое. Купленное за чужие деньги. Не мои.

Я засыпала всё землёй, сняла защитное стекло, вдохнула тяжёлый аромат «Чёрной вдовы». Задержала дыхание. У меня было не так много времени.

Я прошлась по веточкам, выпрямила листья, закрепила последнюю петлю плетения.

Сделала глоток воздуха — и не почувствовала её запаха.

Улыбнулась сама себе.

Встала с колен.

Бросила лопатку и вышла.

Это был последний куст, посаженный моими руками в этом доме.

Я не собиралась оставаться тут надолго.

Роль любовницы мне не подходит.

Я приняла душ в комнате при оранжерее, надела на себя простое домашнее платье, что ждало в шкафу, и прошла на кухню.

В огромном доме было тихо и темно, лишь тусклые жёлтые бра освещали его.

Там уже никого не было. Вся прислуга ушла. Они знали, что ужин я готовлю сама.

Но… больше не буду.

Я заварила себе чай с чабрецом.

Села за стол. Обхватила чашку пальцами и долго смотрела на мелкие листочки, плавающие на поверхности чая. Они медленно оседали на дно.

Я вдохнула тёплый, пряный аромат — и на миг прикрыла глаза.

Потом зажмурилась, пытаясь сдержать слёзы.

Дом для меня вымер.

Я сделала первый глоток — и почувствовала, как по щеке покатилась слеза.

Смахнула её. Растерла между пальцами.

Хотелось кричать. Выть. Разбить здесь всё…

Но я была беременна.

И обязана заботиться о ребёнке.

Срывы мне противопоказаны. Мне нужны силы, ведь просто не будет. Мне нужно собраться и покинуть этот дом. Оставить мой островок покоя и стабильности.

Как прежде уже не будет. А как будет?

Как-то иначе.

Но я выстою. Выживаемость у меня в крови.

Начну сначала в сорок пять.