После развода с драконом. Начну сначала в 45

Глава 47

Аларик

Особняк встретил меня тишиной. Но не той привычной, густой, наполненной присутствием моей Лили и детей. Не тем теплом, уютом, особой атмосферой, которая раньше царила в каждом углу.

Нет.

Здесь было мёртвое безмолвие, от которого стыло внутри, будто по венам пробежал лед.

Я шагнул в холл. Закрыл за собой дверь.

Поймал себя на мысли, что здесь не хотелось находиться, не хотелось сюда приходить. Теперь я чувствовал, что тот самый уют и тепло ушли вместе с моей Ли, в маленький академический домик.

Не место делает нас счастливыми, а наше окружение, те, кто рядом.

Будет хорошо только там, где моя Лили. Хозяйка моего сердца.

Будет спокойно только там, где она.

Будет уютно только там, где она.

Только женщина создаёт вокруг нас, мужчин, эту особую магическую атмосферу. Тонкую, невидимую, но ощутимую, словно дыхание.

А сейчас ничего такого тут нет. Её сила, её энергия, её любовь, её забота наполняли эти стены — и теперь их нет.

Лили нет — и дом наш пуст.

Хотя всё так же лежат ковры, висят картины, стоят вазы и мебель.

Но дом нежилой. Холодный. Мрачный.

В воздухе — пустота и тягучая мертвая тишина.

Я прошёл в нашу комнату на втором этаже. Лишь толкнул дверь, но сразу же закрыл обратно, не выдержав. Слишком больно.

Вернулся в кабинет. Родной запах кожи и дерева ударил в нос, перемешавшись с застоявшейся пылью.

Лили частенько занимала моё кресло. И я был рад видеть её в кабинете, на моей территории. Потому что тогда здесь становилось тепло и уютно. Я ощущал её поддержку.

Чувствовал заботу о себе даже в самых простых и незначительных проявлениях: в том, как она нежно смотрела на меня украдкой, как могла пройти мимо и просто тронуть за локоть.

Как могла принести чай и поставить его передо мной, не произнося ни слова, но вкладывая в этот жест всю свою ласку и нежность.

Мне даже было достаточно того, что она молча читает книгу на диване в углу, а я продолжаю работать. Нам даже не нужно было говорить — само присутствие делало всё комфортным и настоящим.

Хотя теперь я понимаю: лучше бы мы говорили. Говорили, что страшно, что больно, что день плохой, что проблем стало больше. Делились и получали поддержку друг от друга.

Это наша общая ошибка, что мы пытались оградить друг друга от бед. А должны были проживать их вместе, делить тяжесть на двоих, а не тащить по одиночке.

Мы молчали там, где нужно было говорить, прятали боль внутри себя, прятали свои истинные желания и боялись что-либо менять в жизни, думая, что тем самым обидим друг друга. Мы думали, что защищаем семью, а на самом деле только отдалялись.

Но я хочу теперь всё исправить. Хочу всё начать сначала. Пусть это будет трудный путь, но я готов.

У нас есть ради кого меняться. У нас будет сын. И я хочу учесть все свои ошибки.

Я опустился в кресло и достал коробочку — ту самую, что получил от императорского артефактора.

Поставил её на стол.

Маленькая, тёмная, ничего особенного.

Но именно в ней были ответы. Ответы, которых я ждал и которых боялся.

Долго смотрел на неё, не открывая.

Словно сам факт её присутствия уже был тяжелей приговора.

Потому что это подтверждало то, что я сомневаюсь… в семье. То, что должно было стать опорой в жизни — прогнило.

Потом я достал из внутреннего кармана камзола донесение. Развернул конверт. Бумага хрустнула в руках. Там было написано, что мать покинула особняк в спешке. Даже не прихватив половину своих вещей. Убиралась как беглянка, словно боялась, что я застану её.

Перед этим у неё побывала Мария. Целый час сидела в доме.

А потом туда приходила Алекса. Но дочь задержалась недолго — не более четверти часа. И ушла так же быстро, как пришла.

Я сжал листок, так что костяшки побелели. Слишком много нитей тянулось в одну сторону. Слишком явно.

Стук в дверь нарушил уединение.

Я встал, прошёл мимо стола, миновал коридор, пустой холл. Открыл тяжёлую створку.

На пороге стоял Нариман.

Молодой, дерзкий бездельник, между нами — больше двадцати лет разницы. Мне было жаль его, он никогда не видел отца…

Тот умер, не только не подержав сына на руках, но даже не зная, о его существовании.

Нариман всегда производил впечатление человека расхлябанного и бесшабашного. Казалось, будто сама жизнь для него — вечный праздник, а все проблемы существуют где-то далеко, точно не рядом с ним. Для их решения у него есть я и мать.

Вечно взъерошенные волосы, будто он только что поднялся из постели после бурной ночи. Камзол на нём чаще расстёгнут, чем застёгнут, но сегодня даже его рубаха была измята, туфли начищены кое-как. Он любил броский блеск — перстни на пальцах, яркие платки, дорогие духи.

Хотя надо признать, сегодня его образ неряшлив больше, чем обычно.

Я посмотрел на брата по-новому.

В его походке сквозила развязность повесы, а в улыбке — та самая хитринка прожжённого транжиры, который с лёгкостью проиграет состояние за ночь, но будет рассказывать об этом так, будто совершил подвиг.

Он умел нравиться девушкам, умел очаровывать и смеяться в лицо любой беде, но за этой легкомысленностью скрывалась пустота.

Он жил сегодняшним днём, не думая о завтрашнем, и вечно разбрасывался тем, что другие берегли — временем, деньгами, доверием.

Я не сказал ни слова. Только смотрел на него.

— Эй, брат, никак не могу тебя застать ни на работе, ни дома — всё в делах, занятой! — Нариман небрежно посторонил меня и ввалился в дом. — Привет, кстати, давно не виделись.

Я закрыл за ним дверь. И пошел в сторону кабинета. Я сложил руки в карманы.

— А что у тебя так тихо? Ты тут один что ли?

Вопросы сыпались из него как из рога изобилия. В целом он не плохой парень, добрый, но бестолковый. Да. Но он моя семья.

— Что ты хотел, Нариман? — спросил я и прошел в кабинет. Сел за стол, но так и не ответил на его вопросы. — Снова пришёл за деньгами?

— Ну что ты сразу о деньгах, брат, — он сделал обиженное лицо, но не убедительно. — Можно подумать, я никогда не приходил просто так.

Нариман плюхнулся в кресло. Поерзал, устраиваясь поудобнее. Сложил ногу на ногу, покачал носком туфли.

— Ну-ка подумаю... Нет, кажется, не припомню, — я откинулся на спинку кресла.

— Ну и зануда же ты, — фыркнул брат. — Слушай, у меня тут проблемы нарисовались. Матушка окончательно взвилась, отправила меня в соседнюю империю. И там же устроила в академию. Но я, сам понимаешь, удрал. Только вот документы не смог забрать без её позволения. Может, ты поможешь? Заберёшь их? Я уже и к ректору нашей Столичной ходил, пытался тут устроиться. Но он упёрся: без документов никак. Даже несмотря на то, из какого я рода.

Я резко подался вперед к столу.

— Эй, ты чего! — дернулся Нариман. Убрал ногу с ноги.

— То есть, ты хочешь сказать, мать официально перевела тебя в другую академию. Ты сбежал. Пришёл сюда. И требуешь, чтобы тебя приняли по одному твоему слову, без документов, прикрываясь именем рода?

— Да! — он развёл руками. — А что? Статус — все дела. Почему бы и нет?

— Ты безнадёжен, — я сжал губы в тонкую линию.

— Ну вот всегда ты так! — Нариман всплеснул руками и тоже подался вперёд, словно пытаясь выжать из меня сочувствие. — У меня проблемы! Ты разве не видишь, как я выгляжу? Я же удрал оттуда в чём был. Без вещей, без ничего! — Он состроил жалостливое лицо, губы дрогнули. — Может, дашь немного денег? Матушка, конечно, выделила мне жалованье, но на него и нищий толком не проживёт! Да и я всё растратил… жить в столице дорого, сам знаешь.

— И где ты до этого жил?

— Так… по друзьям, — протянул он, почесав затылок.

— Ясно. По таким же бездельникам, как сам, — я покачал головой и посмотрел на коробку.

Я вспомнил, как уходил совсем недавно от артефактора из императорского дворца, уважаемого господина Андерса. Его слова звенели в ушах тяжёлым приговором, а его взгляд, полный понимания и мудрости, будто прожигал меня насквозь.

В том взгляде не было осуждения, но была то самое сочувствие, от которого становилось не по себе.

— Также я могу сказать, что ваш родовой артефакт был испорчен. — господин Андрес смотрел на меня поверх своих очков. — В нём обнаружилось нечто чужое, примешалась ещё одна кровь.

Это был удар…

— Можете сказать чья она? — спросил я, настороженно вглядываясь в старика. В горле пересохло.

— Нет, увы, — покачал он головой. — Но, мальчик мой, я слишком давно живу на этом свете и знаю: самое страшное — это когда предают тебя близкие. Но не нужно отчаиваться.

Он передал мне коробку.

— Могу ли я полагаться на то, что работа, выполненная вами, останется конфиденциальной?

— Конечно. По закону я обязан сообщить об изготовлении подобного артефакта главе рода. Поставить его в известность. Но вы и есть мой заказчик и ныне живущий глава рода Вейрских, — он мягко, по-отечески улыбнулся. Вокруг глаз собрались тонкие морщинки, и улыбка сделала его лицо ещё добрее. — Я вас поставил в известность, всё соблюдено, — добавил он и развёл руками.

— Благодарю, господин, — я коротко склонил голову.

Я попрощался и вышел. Он понимал так же, как и я: если информация станет известна всем, то разразится скандал. Неизвестно даже, когда именно был испорчен этот артефакт, когда в нем появилась чужая, посторонняя кровь, и когда он перестал определять тех, кто является истинным носителем крови Вейрских.

Определённо, точно носителем являлся мой отец, но его уже нет в живых. Теоретически даже я могу не принадлежать этому роду. Но во мне угадывались его черты, слишком узнаваемые, чтобы не заметить. Так что смею предположить: когда мою мать проверяли впервые, артефакт показывал правду. А вот что было потом? Для чего и зачем влили чужую кровь?

Снова в голове вспыхнули слова господина Андерса:

«Ничто не ранит так, как предательство близких».

Я снова посмотрел на брата и вернулся в реальность.

Распахнул коробку на столе. Внутри лежал новый родовой артефакт.

Я достал камень — багряный, наполненный кровью моего дракона, артефакт, оплетённый тонкими платиновыми нитями. В нем теперь была моя кровь. Не кровь моих предков.

Сердце дракона так называли его еще.

Он в случае родства начинает сиять насыщенно багряным светом.

Подбросил его на ладони раз, другой и отправил в сторону Наримана.

— Эй! Ты что, с ума сошёл? — он едва поймал артефакт, и тот вспыхнул красным. — Родовой? Ты проверял меня?

Ошарашенно выдал… брат.

— Да. Возникли опасения, что ты не Вейрский.

Горький смех разнёсся по кабинету.

— Конечно! — сцепил тот зубы. — Куда уж мне до тебя дотянуться. Да такого правильно, замечательного, умного Аларика! Ты оскорбил меня своим недоверием.

Я толкнул по столу коробку, чтобы тот опустил в него драконье сердце. А после я закрыл коробку и убрал в камзол.

— Думай, как знаешь, Нар. Но с этого дня уже не будет как прежде. Я займусь тобой.

Я встал.

— Что? О, ты опять о работе! Пф! — Нариман закатил глаза. — Я же ещё учусь! Успею ещё поработать на благо семьи.

— Нет, отговорка, что ты учишься, не поможет, — холодно ответил я. — Потому что ты не учишься. Ты только притворяешься. Поэтому я просто заберу тебя на производство. Поработаешь простым рабочим, а там посмотрим о твоём росте.

— Э-э-э, брат… — протянул Нариман, явно теряясь. — Матушка будет точно против. Она говорит, что мне тоже надо выучиться, а потом думать о делах рода.

Нариман подскочил со стула. Глаза забегали. Он явно собирался скрыться. Но я подошел ближе к нему и проговорил:

— Мать больше не будет препятствовать мне в этом вопросе, поверь.

— Ты явно не в духе. Я, пожалуй, пойду, — промямлил он.

Усмешка исказила мои губы.

— Я хочу, чтобы ты понял цену деньгам, — я остановил его побег. Положил руку на плечо. Сжал его. — Чтобы понял, как трудно их зарабатывать. Чтобы научился нести ответственность — не только за себя, но и за других людей. У тебя в руках всё: деньги, положение, статус. Но вместо того, чтобы развиваться, совершенствоваться, ты прожигаешь свою жизнь.

— Ну вот, ты как обычно! Даже денег не можешь дать… просто так, — буркнул он. — Мне ещё кучу нотаций приходится выслушать.

— Значит так, Нариман, — снова перебил я его. Встряхнул за плечо, чтобы тот перестал закатывать глаза и понял, что я серьезен. — Документы из академии я заберу. Но в Столичной академии учиться ты не будешь. Что касается денег… — я поправил лацканы пиджака и пошёл к двери. — Вот магический ключ от особняка. Тут есть всё необходимое. Еду найдешь в холодильном шкафу. Приготовишь себе сам. Одежду можешь взять мою или Мирея. И за ворота особняка носа не показывать, пока я не вернусь.

— Как приготовить самому? — выкрикнул он мне в спину. — А где прислуга? И почему у тебя в доме никого нет? Вон, даже пыль отсюда видна на полках? Что случилось? Ну, неужели с Лили поругались? — рассмеялся Нариман, словно это была шутка. Но увидев, мой серьёзный взгляд подавился смешком. Выпучил глаза. — Да ла-адно, это же временно! Вы ведь истинные, брат! Ты потому такой строгий? Не в духе? Нет настроения?

Я замер у двери.

— Мы с Лилией развелись, — сказал тихо, но твёрдо. — И да, несмотря на то, что мы истинные.

— Что?! — брат подскочил, захлопнул дверь перед моим лицом. — Как развелись? Как это может быть? Что ты несёшь за чушь? Я же видел её в академии. Она не сказала ничего, — Нариман схватил меня за рукав. — Да не может быть! Что ты натворил?

— От меня забеременела другая женщина, — я вырвал руку.

Брат отшатнулся. Его лицо вытянулось, и, пожалуй, впервые за долгое время я увидел в его глазах не ухмылку, не хитрость — а настоящее потрясение.

— Этого… не может быть, — он покачал головой. — Ты же всегда был… правильный. Честный. Преданный. Я этот список твоих добродетелей могу продолжать до тошноты! Как ты мог?!

— Вот так, — я развернулся. — Мария Сарийская беременна от меня.

Он замер, словно вкопанный, а я обошёл его и открыл дверь.

— Но… — Нариман всё ещё пытался найти слова.

— Мне некогда, брат, — я бросил через плечо. — Матушка сейчас в пансионе на горячих ключах. Мне нужно туда.

Я вышел, и шаги эхом прокатились по каменному коридору. В груди разрасталось пламя.