Топ-модель 2. Я хочу развод

Глава 34

Чуть пожимает плечами.

— Наши матери дружили, когда моя жила еще в таборе, едва мы вернулись в Россию, они попытались возобновить общение. Приходили в гости. Ничего не было, мы были детьми. Я — особенно. Отец шутил, что тело выросло, а мозгов не прибавилось. У меня тогда было столько увлечений, что минуты свободной не найти.

— Учеба, спорт, снова спорт, снова учеба. Даже волонтерство!

— Аня, — он откидывается на подушки. — Когда это было.

— Не так давно. Папуша всё про тебя рассказала: ты помогал собачкам, собирал деньги и всё такое!

— К собачкам у меня особая любовь еще с Турции. В свободное время я рубился в фифу.

— У тебя его не было, не прикидывайся.

— Если было, то я предпочитал комп.

— А потом повзрослел?

— Наверное. Фокус сместился в один год, я бросил плавание, что никак не могут простить родители. Не поехал в штаты на курсы английского. Такой придурок был в шестнадцать, много возможностей упустил. Сейчас бы могли жить с тобой в домике побольше.

— Мне нравится наш дом.

— Я мог бы лучше, если бы не потерял время. Родители об этом, кстати, напоминали каждый день, но я только злился. Был сыт правильностью по горло. Достало. У нас совсем испортились отношения, а я словно ослеп. В какой-то момент родители узнали, что я месяц не хожу в универ, чтобы гулять с ней — в другое время она не могла. Мне поставили условие, и я ушел из дома. Решил, что так тому и быть, набил татуировку, приехал к Ба-Руже. Пожил в таборе с полгода и вернулся домой как миленький, по-быстрому пересдал сессию. Решил, скажем так, не рубить с плеча.

— Ого. Про такое Папуша не рассказывала.

— Да, — усмехается. — Тогда я понял, что нужно что-то делать с Кале. Что так жить не должны люди. Я думал, что моя жизнь, состоящая из учебы и достигаторства — отстой, но вообще-то нет. — Спустя минуту молчания, он смотрит на огонь, продолжает: — Я был на свадьбе тринадцатилетней девочки и взрослого ублюдка. Ба-Ружа такая добрая, да? Славная старушка. Она первой из гостей залетела в спальню проверять простынь. Девочка в истерике рыдала, забилась в угол, звала мать. Это был пиздец, меня до костей пробрало. Никогда не видел столько крови.

Внутри всё обрывается, я на миг задыхаюсь, думая о Вите.

— А полиция? Это же статья, и не одна.

— Полицию туда никто не пустит. Никто никогда не признается, с пеленок так воспитаны. Нужно менять что-то сверху, а пока все живут по правилу: наши деды так делали, не нам менять уклад. Моя мать не зря помешана на работе. Папуша не зря носится со своим проклятием. Они травмированные.

Некоторое время молчим. Он тоже травмированный, по-своему. Да и я. Есть ли вообще здоровые? А может, чувствовать, сопереживать и ценить можно лишь пережив собственную драму?

Максим бросает на меня странный взгляд, и я вдруг думаю, что он решил, что эта история похожа на нашу с ним. Что он поступил со мной также на яхте.

Опускаю глаза, и мы продолжаем молчать.

Потом я думаю о том, что он полгода жил в таборе. И что он был безумно влюблен. Полгода — это долго. За это время можно изменить жизнь и измениться самому.

— А потом что случилось с цыганкой, в которую ты влюбился? Ее зовут Лала? Вы встречались?

Он чуть хмурится.

— Настя. Ничего не было. По закону нельзя до свадьбы, а жениться нам не разрешили. Я работал физически, мыл тачки, таскал тяжести. Иногда мы виделись. Реже, чем раньше.

— А потом?

— Ее выдали замуж за другого, — запросто сообщает он.

— Почему не за тебя?

— Когда я узнал, что ее сосватали, мне было семнадцать. Я заканчивал первый курс, экстренно сдавал экзамены, так как висел в списках на отчисление. Ей было шестнадцать. Я поехал свататься, но мои родные отказали в поддержке. А ее — поставили условия: или я возвращаюсь в табор и делаю то, что скажет баро. Или иду на хер.

— И что ты сделал?

— Предложил бежать, — усмехается с нотками снисхождения к самому себе. — Подчиняться какому-то баро, пф! Я бы не смог. Да и отец бы такого не оценил. Мы договорились, что я ее выкраду, и мы уедем: у меня есть знакомые в Красноярске и на Дальнем Востоке. Дальше можно дождаться совершеннолетия, сделать загранники и выехать из страны. Меня манила Азия, например, Таиланд.

— Ого! И что потом?!

— В назначенный день она не пришла.

— Как жаль.

— Да нет, не жаль. Это был выбор. О чужом выборе нельзя жалеть, это бессмысленно.

— И вышла замуж? За кого?

— За того, кого выбрали родители. Сына, а теперь, после смерти Яноша, брата нынешнего баро. Почетно.

— И они живут вместе?

— Живут. Чего же не жить.

— А ты? Скучал по ней? Долго?

Скучаешь сейчас?

— А я… после череды идиотский поступков и порывов взялся за ум. Закончил универ, поработал в полиции, поработал в суде, построил недурную карьеру. Жаль, не все ошибки получилось исправить, но жизнь продолжается. Первая любовь — это просто период такой, который нужно пережить. Я свою пережил.

Я глажу его ладонь, и наши пальцы переплетаются.

— Как думаешь, а она пережила любовь к тебе?

— Хм. Наши чувства и эмоции в наших руках. Их нужно уметь укрощать, иначе жизнь будет походить на череду случайностей. Мне нравится то, как я живу сейчас. Моя жена — мой по-настоящему близкий человек. А еще у меня есть дочь.

— Которая тебе снилась? Верно?

Он улыбается, будто врасплох застала. Качает головой.

— Всё-то ты помнишь. Да, малыш, снилась. Я знал, что первой у меня родится девочка, потом сны на долгий период прекратились. А когда мы встретились с тобой, я снова ее увидел. И понял, что Виту родишь мне ты.

— А еще дети у тебя будут?

— Не знаю. Фонарик у эту часть не светит. Когда Ба-Ружа мне гадала, она тоже видела одного ребенка и туман.

— В доме Кусаиновых мне погадали. Та бабушка, мать Анхеля. Она сказала то же самое: мое будущее в тумане. Невидно ни про детей, ни про мужчину. То есть, может быть так, что у меня будет только Вита.

А может, я рано умру.

— В этом и смысл гадания: может быть так, а может — иначе. Как угодно. Как захочешь.

— Получается, в душе ты не цыган? Раз не смог жить в таборе.

— Думал, что нет.

— Почему в прошедшем времени?

Он вдруг делает движение, переворачивает меня на спину и оказывается сверху. Языки пламени мистическим светом лижут наши лица. Мы смотрим друг на друга, не отрываясь. Обнаженные, горячие.

— А потом я встретил тебя.

— И в душе твоей дебош, — цитирую его же.

Улыбается,

— Он самый.

— Ну прости.

Я машинально обнимаю его, он утыкается губами в шею. Целует. Обнимает.

— Может быть, ты просто сделал шаг в сторону, например, спасая того ребенка, и увидел, что мир шире? Шаг в сторону — это ведь поступок. Важный, иногда опасный. Я тоже сделала шаг, когда приехала в столицу.

— Я хочу, чтобы ты родила мне еще детей, — произносит зачем-то.

Замираю. Он снова целует.

— Прости за смелый заход. Сильная страсть должна приносить детей, зачем она еще нужна. Я сильно тебя хочу, и хочу еще детей с тобой.

Крепко зажмуриваюсь.

За год я сделала невозможное: обратила его внимание на себя. Мне было так больно, одиноко, я так старалась. И вот он рассмотрел. Надолго ли?

— Сейчас это говорит Максим или Ману? — подкалываю.

Улыбается. Снова целует в шею.

— Оба. Ты знаешь, наверное, я только с тобой и веду себя по-настоящему. Не притворяясь, не играя роли.

— Жесткий. Старомодный. Циничный. Хитрый. Лицемер, — выплевываю слово на за словом.

Он пожимает плечами:

— Выходи за меня.

Смеюсь.

— Знаешь, в чем ты прокололся? Когда я за тебя выходила, я ведь знала, какой ты. Практически с самого начала знала. Было кое-какое затмение временное, а потом прояснилось. Я всегда знала, с первого взгляда, кто ты.

— И всё равно пошла.

Ты думал, что тебя нельзя полюбить настоящим, потому притворялся для одной цыганом, для дугой — русским. Дурак.

— Я не готова тебе ответить про новых детей. Ты меня обижал много раз. И я тебе не верю.

Макс перекатывается на бок, вновь смотрит на огонь.

— Если я это исправлю?

— Как? Лично я с трудом представляю, как ты будешь терпеть мои поездки в Европу, фотосессии, поклонников.

— С трудом. Но буду.

— Да ты чуть не облез после фотосессии у Рибу! А у меня впереди серия ароматов! И мало ли еще что! Нам проще развестись и видеться, время от времени. У нас отличный секс и всё такое.

— Тебя я ни с кем делить не буду.

Открываю было рот, чтобы продолжить шутливый спор, чтобы припомнить ему былые интрижки, но почему-то обрываю себя. Я хотела услышать именно эти слова, но оказалась не готовой.

— Именно меня?

— Именно тебя. Я в тебя влюбляюсь, малыш, — смотрит пытливо, то ли с вызовом, то ли с интересом.

Моргаю.

— Давай проясним. Влюбляется Максим или Ману? — опять шучу.

— Оба. Одновременно. — Без тени улыбки.

— Такое уже было?

— Такого еще не было.

Блин. Он смотрит в глаза, и я перестраиваю мысль:

— Я своего мужчину, Максим, тоже делить ни с кем не буду. — Костер красиво поглощает ветки. Картинка расплывается. — Это такая боль, знать, что твой человек не с тобой.

— Звучит, как шанс.

— Не знаю. Плохо звучит.

— Ты сама со мной чуть не стала угольком, да? — он допивает вино из бутылки. Подходит к камину, берет кочергу, разбивает почерневшие дрова в золу. — Или стала?

Может быть и да.

Мы возвращаемся в постель и занимаемся любовью. Тлеем в объятиях друг друга, догораем, рассыпаемся, смешиваемся. Прекрасных принцесс добиваются прекрасные принцы, но это не моя история. Чтобы оживить его, я сама рассыпалась.

Под утро я просыпаюсь, чтобы забрать Виту, и уснуть быстро вновь не получается. Ворочаюсь. Потом беру мобильник и открываю почтовый ящик, листаю письма. Нахожу то самое, от анонима, который прислал фотографию, на которой Максим с темноволосой девушкой.

Волосы, правда, не такие темные, как у Папуши. Одежда мирская. Со стороны на цыганку не похожа.

Делаю скрин, приближаю. Приближаю. И разглядываю у нее на запястье плетеные браслеты. Сердце с цепи срывается. Ускоряется. Болит.

Качество фотографий не позволяет убедиться на двести процентов, но я отчего-то точно знаю, это она. Настя, Лала, как там? Цыганка, которую за него не отдали. Не знаю, как давно они не спят, но виделись, получается, относительно недавно. Или это старое фото? Господи.

Дать Максиму шанс или нет? Не понимаю. Он хочет, старается спасти наш брак, это приятно, но… сколько можно мучить меня? Целую его, обнимаю, умираю под ним в постели. Иду на это, ничего не ожидая взамен. Даже не уголь, зола.

Обнимаю нашу сладко спящую дочку и крепко-крепко зажмуриваюсь.