Топ-модель 2. Я хочу развод

Глава 35

Максим

То, что Анхель Кусаинов пришел в мой кабинет в часы приема граждан, может говорить в равной степени об оказанной великой чести и насмешке. Машинально проверяю, в кармане ли кастет. Это совершенно лишнее в данных локациях, но он в кармане, и после этого беседу вести спокойнее.

— Слушаю тебя.

— А ты редко разговариваешь с народом в последнее время, — шутит Анхель, тяжело присаживаясь. — Неужто зазнался? Наконец-то.

Это первый вызов.

— Недавно разговаривал, гасил назревающий бунт у суда.

— Ой, — Анхель отмахивается. — Какой еще бунт. Так, собрались, потолкались. Всем уже люлей выписал.

— По списку Боброва?

— Да нет. У меня свои каналы.

Даже не отпирается насчет судьи. Забавно. Впрочем, тут же начинает оглядываться, деланно восхищаясь моим кабинетом.

— Перемен требуют наши сердца, — говорю спокойно. Напоминаю ему слова песни, которую когда-то давно пел у костра, цыгане подхватывали хором. Молодым нравилось. Пока Анхель не разбил гитару о голову Артура. Хотел о мою, но не решился.

— Наши сердца требуют материальной господдержки, которая поступает всё реже. Детям не в чем в школу ходить, Ману.

— И школ нет. Вот какие дела.

— Не строят.

— Везде строят, а в Кале — нет.

— Но пришел я не за этим, — дружелюбно улыбнувшись, Анхель тянется ближе. В этот момент я ужасаюсь тому, как сильно он стал похож на своего папашу. Специально копирует или само собой с возрастом получается? — Я бы хотел поблагодарить твою семью и твою жену в частности за помощь моей матери. Бабка совсем из ума выжила, шляется непонятно где, ищем ее по кустам и помойкам. Тьфу ты.

— Скорейшего вашей матушке выздоровления, — проговариваю ровно. — Такие травмы в ее возрасте — крайне болезненны и неприятны.

Эта славная женщина когда-то давно отравила меня грибами, не насмерть, а по приколу. Кусаинов склоняет голову набок. Мы с ним дрались в кровь. Не из-за Насти, я был новеньким в таборе и качал права, он, как сын баро, пытался поставить меня на место.

На каждом его пальце массивный перстень, как оружие.

— Я пришлю подарки на адрес, какой назовешь. Много подарков.

— Не нужно. Моя жена добрая девушка, она помогла от сердца. Такой же сердечной благодарности будет достаточно.

— Брезгуешь?

— Мои жена и дочь оказались в твоем доме случайно, я об этой поездке не знал, а если бы знал — не допустил бы, — поясняю спокойно. — Забудем.

— Зря, Ману, зря. Твоей дочери было комфортно у нас. Также комфортно, как когда-то тебе.

Провокация.

— Прекрати, — качаю головой.

— Она цыганка, и она была среди своих. А не рядом с каким-то белобрысым парнем. Ты вообще в курсе?

— Анхель, ты поссориться хочешь?

— Ружа пытается что-то исправить, но я тысячу раз ей говорил, что немыслимо жить среди русских и чтить традиции. Традиции дарят счастливую и полную жизнь. Они показывают путь, — пылко, с жаром.

— Лучше за своими ребятами присмотри, — начинаю раздражаться. — Что ты обещал, когда Янош умер? Что несовершеннолетних в делах не будет. Они же дети. Тебя самого чем заставляли заниматься в юности? Ты вырос, и не изменил ничего.

Он недолго жует губу.

— Как будто это так просто.

— Тебе подсказать? — буравлю глазами.

— Вообще-то, Ману, у меня есть идея. — Выдерживает паузу. — У тебя хорошая девочка родилась, мать разложила на нее, добрая будет, долгую жизнь проживет. Как насчет породниться?

— Что? — усмехаюсь, откинувшись на спинку кресла. — Ты спятил?

— Вовсе нет. У тебя дочь, у меня сыновья и племянники, выбирай любого. Пришлю всех на смотрины. Ха! Красавцы, умельцы!

Если бы такое предложение о моей полугодовалой дочери сделал русский, он бы уже получил кастетом в челюсть. Но передо мной старой закалки цыган, и я с трудом, но осознаю — это не оскорбление. Он оказывает мне честь.

В своем, разумеется, понимании. И психовать тут бессмысленно, он просто не поймет.

— Анхель, так дела давно не делаются.

— Делаются каждый день. Ты станешь своим в Кале, наконец-то, как и хотел. Породнишься с Лалой, пусть так. Мой брат пьет, для него скоро всё плохо кончится.

— Анхель, замолчи, — тру лоб. — Я правда не хочу ссориться. Езжай домой.

— Ты сам можешь вернуться домой! — продолжает он, жестикулируя. Янош, ей-богу, чертово перерождение души. — Колесо варды сделает круг, всё станет на свои места. Ты знаешь, если начнется война, пересажают половину Кале, вторую — перебьют. В том числе детей. Нам нужен мир. И мы готовы пересмотреть условия. Пойти на некоторые… послабления для подрастающего, так сказать, поколения. Но и нам нужна гарантия поддержки. Ты ведь этого хочешь? И ты дал клятву моему отцу, помнишь? Он сказал, что изменить ничего нельзя, ты ответил — что сделаешь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Еще раз увижу кого-то из табора рядом с дочерью или женой, будет война. Настоящая. Скажи своим людям, чтобы никогда, нигде, ни разу. Пусть номера машины запомнят, и объезжают за километр. Ты меня понял? Ты знаешь, какие у меня связи. И какие скоро появятся.

Он резко встает.

— Я пришел мириться, а не ссориться. Просто прошу — подумай. Где меня найти знаешь. И жена твоя знает. Она могла бы привозить Виту раз в месяц, чтобы мы друг к другу привязалась.

— Анхель. Этого не будет никогда.

— Отдашь хорошую девочку в модельное?

— Может быть.

Будь мне семнадцать, он бы уже впечатался носом в стену и не единожды. Сейчас я молча провожаю гостя глазами и пишу новому телохранителю: «Как обстановка?»

Когда за Анхелем Кусаиновым закрывается дверь, долго смотрю на нее, барабаня пальцами по столу. Бароны как грибы — срезаешь один, назавтра новый тут как тут. Может быть и правда нельзя спасти тех, кто не хочет быть спасенным? Когда-то он был нормальным человеком.

Впервые искренне хочется уехать далеко и навсегда. Чтобы из головы выбросить, забыть, не знать. Чтобы поставить свою жизнь выше работы.

Нехорошо, что Аня возила к ним Виту. Нехорошо, что Вита им понравилась. Про расследование в Кале я знаю мало, сам так хочу — не вмешиваться. Помог друзьям в полиции отыскать связных и умыл руки. Первая чистка будет скоро, операция в разработке год. Списки фамилий давно известны, ждут крупной сделки с наркотой, чтобы всех повязать. Анхель чувствует это. Не могу сказать, что у него есть какие-то сверх способности, вряд ли ему карты показали срок в двадцатку. Но интуиция у мужика горит.

То, что он пришел ко мне свататься, — говорит о многом. Визит Ани воспринял как знак судьбы. Представляю, какой она устроила там переполох.

Надо подумать, как повернуть ситуацию в свою пользу. Может, и правда отослать Февраль в Париж? Ненадолго.

От одной мысли ощущаю тоску, и раздражаюсь. Неприятная, болезненная эмоция. Раньше всё было проще. Раньше было как-то без разницы. Сейчас у нас только-только начали налаживаться отношения, я не представляю, переживут ли они разлуку. И хотелось бы, чтобы пережили. Сильно хотелось бы.

Следом приходит сообщение: «Он был у тебя? Зачем?! Надо увидеться».

Раздражение меняет тон и усиливается.

«Не сейчас. Не пиши мне», — отвечаю.

«Это срочно. Пожалуйста. Я тебя умоляю».

«В пятницу».

«Я буду ждать, где обычно».

Не вовремя. Но ладно, разберемся. Настя редко пишет, еще реже использует слова «срочно» и «умоляю». Возможно, что-то случилось.

Следующие полдня проходят в рутине. Работаю с людьми, затем с бумагами. С Денисом много времени тратим на проработку стратегии — парень продолжает сражаться за сеть домов детского творчества в Кале, теперь это уже дело принципа.

Занятые в секциях дети имеют меньше свободного времени, и реже идут искать закладки. Всё взаимосвязано: ребенок должен видеть перспективы, тогда у него появятся цели. Нельзя мечтать о том, чего никогда не видел. Живя в грязи, либо становишься ее частью, либо начинаешь втаптываешь в нее товарищей.

Наш спор прерывает звонок жены.

— Извини, — беру трубку. — Привет, Анют.

— Макс! — выпаливает она, запыхавшись. — Слушай! Макс. Ты не поверишь, где работает Диана!

Блин. Прикрываю глаза. Этого еще не хватало. Выяснила. Моя жена — прирожденный шпион и диверсант, вот что с ней сделаешь? Везде докопается.