Carere morte: Лишённые смерти

Глава 17 Ночь перед наступлением

Ночь перед выступлением первых отрядов к "Тени Стража" была пасмурной и дождливой. Ни луны-смотрительницы, ни звёзд, по которым можно было бы гадать об исходе кампании: только клокастая серая шаль облаков, цепляющаяся за шпили высоких зданий, да холодные потоки воды, за которыми совсем скрылась Карда. Люди, собравшиеся в поход, разошлись на отдых по пустующим домам Короны.

За три недели в Карде отряду Миры удалось собрать четыре тысячи сторонников. Помогли и "Гроздья". Дэви по-прежнему поддерживал туман чар над городом, но его чары слабели. С юга в северную цитадель вампиров стекались сторонники Миры. Стычки зачарованных с чужаками происходили регулярно, были и человеческие жертвы и с той, и с другой стороны. Скоро странной ситуацией в Карде заинтересовались сторонние люди, но Асседи быстро пресёк все слухи и попытки вмешаться. Старая Карда опять оказалась в изоляции, и немногие, знающие о подоплёке всех странностей севера, со страхом ждали, кто же победит в древней войне. Кого Дона выйдет встречать, как победителя?

Завтра выступление. Армия двинется на "Тень Стража" и первой преградой на пути станут дома Митто и Калькаров — два давних оплота вампиров. Жаль, погода подкачала… Солнце не спешило записаться в союзники Ордена, и во всех разговорах охотников и их сподвижников явственно звучала нотка некоторого пессимизма. Не хотелось мечтать о мире без вампиров, не было нужды подгонять себя ненавистью, местью или жаждой реванша в старой игре. Кто-то обращался к прошлому: от одной группы то и дело долетало: "А помнишь?.." Но вспоминали не анекдотические случаи: обычную, в одночасье рухнувшую жизнь. Эти "а помнишь?" звучали тускло. Другие в последнюю ночь перед завершающим этапом кампании осмеливались смотреть в будущее: вот пришли совершенно мокрые, но счастливые Феликс Краус-младший и Джезабел. Они подняли шум на весь дом Меренсов: только что обвенчались! Их примеру немедленно захотели последовать другие. Николас потянул Марсию за руку к двери. Бывшая вампирша сначала следовала за охотником, даже смеялась, потом помрачнела, вырвала руку и вернулась на место. Тот бросился её успокаивать…

— Рано! — слабо отнекивалась Марсия. — После всего, потом…

— "Потом" может не быть, Марсия!

— Сегодня такое небо тяжёлое! Плохая ночь, плохой город! Лучше потом, в светлой Доне… — неуверенно. Николас, не слушая, снова потащил её к дверям. Теперь девушка подчинилась.

— У меня даже платья красивого нет! — раздалось напоследок, и они скрылись за стеной дождя.

Экипаж Винсента остановился на подъездной дорожке дома. Винсент проводил почтенную гостью — Адору Рете в дом, сам же не зашёл. Он обошёл дом и остановился у входа в подвал. Здесь он долго стоял, собираясь с мыслями, заранее расставляя границы эмоциям. Снова и снова он повторял, что скажет сейчас Мире. О жестокости добровольного затворничества. О бессмысленности одинокой войны. О разрушительной силе и абсолютной власти мести. И о том, что эта месть — безумие, безумие, безумие… Потом он скажет о близящемся лете. О ярком, жарком солнце. О любви, для которой всё ещё открыто её сердце, несмотря на корку льда на нём. О жизни, к которой вампирша всё ещё может вернуться…

— Ты говорил с Мирой? Давно?

Тони, только что приехавший из Доны, заметно устал, но находит силы на разговор:

— Перед отъездом. Она завершает дела в Доне, чтобы быстрее приехать сюда.

— Я слышал, она согласилась прийти к тебе в лабораторию…

— В последний момент она отменила визит. Тебя интересует её физическое состояние?

— Безусловно.

Тони вздыхает, раздумывая, затем кратко сообщает:

— Эрик осматривал её около двух месяцев назад. Но Мира взяла с него слово, что он не скажет никому. Я сумел разговорить его совсем недавно.

— Ну?

— О, — Тони опять вздыхает. — Ты лучше сядь.

— Мало что может меня удивить после того, что уже произошло. В чём дело?

— Болезненный вид Миры, раздутый живот мы прежде связывали с платой за способности кукловода, но это не так. Эрик сказал, печень не увеличена. Он предположил, что в полости живота скопилась свернувшаяся кровь. При ранении порвался крупный сосуд, ослабленный организм вампирши не смог потом избавиться от ненужной жидкости.

— То есть её состояние не так опасно, как вам вначале представлялось?

— Да! И главное, Габриель сообщала, что в крови Миры снова есть клетки, способствующие исцелению.

— Что?! — он чувствует, что его губы растягивает радостная, глупейшая улыбка. — Не может быть! Мои молитвы всё же услышаны! Миру можно исцелить?

— Тогда, два месяца назад, клеток было маловато для исцеления…

— А сейчас?

— А сейчас… Сейчас Мира отказывается от осмотров и не даёт ни капли своей крови для исследования. И Габриель запретила говорить о её открытии.

— Почему? — Тони опускает глаза, и это не проходит незамеченным для Винсента. — Что… что вы ей наговорили?

— Ничего. Просто Мира… она… — и ты тоже наверняка видишь это! — сама стремится к смерти. Ей не нужно исцеление. Она жаждет забвения. Покоя…

Пробило полночь. Холодный дождь с мрачной злобой бил портик над входом в дом Вако. В саду послышались весёлые голоса: возвращались Николас и Марсия. Скоро голоса стихли, немного погодя главная дверь отворилась: это Давид Гесси собрался ехать в тайное хранилище Ордена в Карде. В саду он встретил Дару Меренс. До Винсента долетел обрывок их разговора.

— Возьми меня с собой в хранилище, — просила охотница.

— Оставляешь гостей дома скучать без хозяйки… Зачем?

— Хочу выбрать лучшее оружие.

Гесси вздохнул:

— О, Дара!

Разговор стих. Остался лишь шум дождя. Тогда Винсент отворил дверь, ведущую в подвал, и шагнул за неё, во тьму.

Сто лет назад Дамиан Вако, супруг незабвенной Регины, использовал подвал собственного дома в качестве лаборатории. Тот предок Винсента был странным человеком, приверженцем мистицизма, и баловался оккультными науками. Стены помещения, поделённого на несколько камер, когда-то были испещрены алхимическими символами. Дед Винсента боялся их и однажды собственноручно замазал зелёной краской, но кое-где они всё же остались. Правда, сейчас их не было видно. В подвале было темно, как в подземельях Дэви, о которых столько говорилось наверху. Где-то в этой сырой и тяжелой темноте пряталась вампирша. Она, несомненно, уже заметила, что в её логово кто-то зашёл, но не торопилась обнаруживать своё присутствие.

И Винсент не торопился звать её. Пока он не мог хотя бы определиться со своими чувствами к Мире. Жалость. Злость. Злость. Жалость. Злость. Что Мира делает?! И… что делать ему?

Винсент прикидывал: не принести ли с чердака гроб и не запереть ли в нём вампиршу. Пусть отдохнёт пару дней, может, ей удастся примириться с собой. О, если б это помогло отрезать Миру от кукол, вытягивающих силы из вампирши! Но тут это средство бессильно, тут бессильны все средства…

Потому что Мира просто не хочет жить.

Он скрипел зубами от злости, он сжимал кулаки в бессильной ярости. Нет, увы, он — не тот, кто способен вернуть её к жизни. Не тот, и никогда не был Тем, как бы ни тешил себя этой мыслью. Запрет на чувства, кроме братско-сестринских — вечная стена между ними. Стена отбрасывающая тень на обоих, и эта тень словно загрязняет, не даёт прорасти ничему светлому, ничему исцеляющему… Настанет ли миг, в том мире или в этом, когда они без опаски и без лжи посмотрят друг другу в глаза?

…Прибывший из Доны поезд совсем скрылся в клубах пара. Приехавших много, и почти все — от "Гроздьев". Но Винсент они не интересуют. Он присматривается и находит немолодую даму в закрытом тёмном платье и шляпе с вуалеткой.

— Мира!

Он бросается к ней, дама оборачивается, снимает вуаль. Это не Мира. Герцогиня Адора Рете.

— Винсент? Я полагала, меня встретит Давид.

— Простите, госпожа Рете. Я жду Миру со дня на день, каждый день встречаю поезда из Доны…

Рете вновь опускает вуаль.

— Мира приехала вчера, — сознаётся она. Голос герцогини глух. Может, из-за вуали?

— Так и знал! Вот, почему Эрик задерживал меня в доме Реддо! Но где же она?

Адора молчит.

— Она прячется от меня… который месяц! Я не знаю, что делать!

— Тебя тревожит, что Мира отдалилась от тебя?

Винсент думает, затем отрицательно качает головой:

— Нет. Это я бы принял. Меня тревожит то, что с ней происходит. Я долго боялся произнести это: она возвращается к началу. К жадной до крови и безумной дикарке, которой никто не нужен на всём белом свете.

— Это не так, — шляпка Рете трясётся — так решительно охотница мотает головой. — Ты не видишь… Ей нужно пройти свою боль, свою месть до конца! А потом она вернётся.

— Она может погибнуть на этом пути!

— Она не погибнет. Любовь — лучший щит, и он у неё есть.

— Мира! — позвал Винсент. Темнота дрогнула и отозвалась:

— Я здесь. Подойди ко мне.

Вспыхнул огонёк, выхватил из тьмы подвала стекло лампады и лицо вампирши. Мира была усталой, но одухотворённой. Губы улыбались, глаза глядели задумчиво и печально. И, главное — они были ясными: хозяйка временно оставила всех своих кукол.

— Подойди ко мне. Винсент…

Он пошёл на её огонь и голос, чувствуя себя мотыльком за мгновение до гибели. Чарующие нотки слышались в голосе вампирши. Чары, скрывающие вопль голодной пустоты!

— Я не ошибся? Вы голодны, тётушка? — он предусмотрительно остановился в шаге. Мира чуть повернула голову, на шее что-то блеснуло. Холодный блеск серебра… Ошейник?!

— Мира, что это, чёрт возьми?

Та отодвинулась в темноту подвала, закуталась во тьму, как в плащ, но Винсент бросился за ней и невежливо выдернул из крылатой личины:

— Что это, чёрт подери?! Ошейник?! Кто тебе его надел?

— Я сама, — прошептала вампирша и замолчала, закрыв глаза: осуждённый, ожидающий приговора.

— Доигралась! — голос звенел от злости: звон скрещиваемого оружия. Винсент сам удивлялся такой ярости, он не представлял, что способен испытывать столь сильное, мучительное чувство. — Почему ты его надела? Ты… ты… Ты убила кого-то?!

Вампирша сжалась, забилась в темноту.

— Убила! — он медленно выдохнул и снова вдохнул, тщетно пытаясь успокоиться. — Доигралась! Доигралась!

— Не убила, — Мира нервно потрогала ошейник. — Но, да — я не смогла остановиться сама. Меня оттащили от жертвы.

— Где? В Доне?

— Нет, здесь, в Карде, — Мира провела рукой по лицу, будто умывалась. — Этот город зачаровывает carere morte.

— Не оправдывайся!

— Я не оправдываюсь, — прошептала вампирша. Она сидела в углу каморки, прямо на полу, сжавшись и обхватив колени. Маленькая, жалкая… Опять жалость! И злость.

— Верно я хотел запереть тебя на всё время пребывания в Карде, — сказал Винсент. Тон обвинителя. Мира сжалась совсем, но теперь он понимал: это всё притворство! Он уйдёт — и она вновь поднимется, выпрямится — только вот плечи так и останутся согбенными, как у старухи. Он уйдёт — и её взгляд потускнеет: хозяйка вновь отдаст себя куклам…

— Сумасшедшая! — закричал он. Сейчас, впервые в жизни, он готов был убить её. Убить, чтобы избавиться от вида её мучений. — Что ты сделала с собой! Мира? Где ты? Кто ты? Это же не ты!

— Значит, ты меня совсем не знал… — хриплый смешок — смешок ведьмы. Яркие, блестящие из-под спутанной копны волос глаза вперили в него горящие точки зрачков. — Ну, так и лучше. Так — будет не больно. Совсем не страшно уходить!

Злость испарилась, как её и не было. Он бросился к вампирше, подхватил. Её тело тут же обмякло в его руках.

— Прости! Мне слишком больно видеть тебя такой. Знаешь, Тони, он ведь сказал: тебя можно исцелить…

— Предатель, — равнодушно уронила Мира. — Вокруг одни предатели.

— Почему ты не хочешь взглянуть правде в глаза: твоё проклятие излечимо. Ты можешь вернуться в жизнь!

— Я не хочу думать о жизни, — прошептала вампирша и закрыла зоркие глаза.

— Меня нет, — опять забормотала она. — Есть задача: уничтожить Дэви. Есть цель: нанести сокрушительный удар Бездне. И даже это — не моё по сути. Я живу вашей болью и вашей местью. Я вижу вашими глазами. Я говорю то, что вы хотите слышать. Я делаю то, до чего не дотягиваются ваши слабые руки, но я — лишь их продолжение. Я — ваш призрачный лидер. А меня — нет. И Дэви такой же, я чувствую. Скоро мы перегрызём друг другу глотки и…

— Замолчи!

Мира тяжело дышала, совсем как смертная. Глаза забегали под веками, но вампирша была не с куклами: она словно смотрела сон.

— Что мне сделать для тебя? — зашептал Винсент.

Так близки и в то же время так далеки друг от друга они не были никогда. Он чувствовал полнейшее бессилие. Наверное, подобное чувствовала Мира, когда впервые увидела его лишённым смерти. Но в её бессилии тогда была надежда, пусть безумная. А он — найдёт ли её?

— Тебя можно исцелить! Тони сказал, — тихо произнёс он. — Я верю ему и не верю, что огонёк твоей жизни погас. Ты найдёшь солнце, а если не захочешь — солнце само найдёт тебя. Мира, ты меня слушаешь?

Вампирша не ответила. И, похоже, она его не услышала. Она открыла глаза, и огонёк бился в них — бился в такт его сердцу.

— Ты голодна?

Мира облизнулась.

Винсент расстегнул манжет рубашки и закатал рукав — очень медленно, надеясь, что тётушка его остановит. Не потому, что боялся боли и смерти. Он боялся за Миру: живая человеческая кровь великолепно утоляет вампирский голод, но кормит она не тело, а пустоту. Вампирша молчала, ждала, следила за его руками… И Винсент взрезал себе запястье, поднёс к её губам.

Без сомнений, без раздумий Мира жадно впилась в его руку. Он не вскрикнул, только сильнее стиснул зубы, под кожей скул заходили желваки. Вампирша спокойно принимала его дар, вовсе не задумываясь ни о чём. Исчезли её стыд и страх. Перед Винсентом была дикарка, видящая лишь самую простую цель — добыть живую кровь. И сейчас он не верил своим недавним словам. Такую, её не найдёт и всевидящее солнце. Хитрая и глупая carere morte придумает, как спрятаться от него.

Уже кружилась голова. Он попробовал шевельнуть рукой, и вампирша тут же обхватила её, впилась зубами, недовольная строптивостью добычи. Тогда Винсент сильно дёрнул рукой, вампирша вгрызлась глубже… и тут же захрипела, резко отодвинулась, головой ударившись о стену, вцепилась в ошейник, обратившийся удавкой. Скоро обруч серебра прекратил её душить, и Мира взглянула на Винсента, опять тяжело дыша. И сейчас в её глазах — злых, синих, с белым ободком вокруг зрачка, он не нашёл ничего человеческого.

Непрошеный образ явился ему: прекрасная златовласая девушка с глубокими синими глазами сидит на его детской кроватке и читает книгу старых сказок. Она потусторонне бледна, но маленькому Винсенту это нравится. Его тётя как фарфоровая кукла. Такая же красивая, такая же хрупкая. Он слушается её во всём, ведь она — его ангел, не так ли? Её голос тих, мягок. И она так искренне верит в то, что читает!

"Много тьмы принёс в мир Великий вампир, но однажды с первым лучом солнца он рассыпался в прах, и Дар вновь был свободен. Он гуляет по свету, носимый ветром, до сих пор. За столетия он устал и почти погас. Если б нашёлся человек, способный пробудить его! Позволив Дару разгореться, он смог бы победить проклятие. Его Дар закрыл бы Бездне двери в этот мир, а все вампиры исцелились и получили свои души назад…"

Другой образ. Она же — и другая. Волосы — непричёсанная грива ведьмы, глаза злые — синее море волнуется. Но на щеках — впервые за сколько лет? — румянец. Она уже не потустороннее существо. Живая, красивая и несчастная женщина.

"Ты вернёшься в мир живых! И не говори: невозможно! Я обещаю!.."

— Мира, когда я тебя потерял? — прошептал он.

Последняя ночь подошла к концу. Дождь не переставал. В доме Меренсов все спали. В доме Вако Николас наигрывал на гитаре печальную кардинскую песню — чужак, успел выучить за неполный месяц в северной цитадели! Марсия склонила голову ему на плечо и иногда несмело пробовала подтягивать припев.

Не спала и Избранная. Габриель, скрестив руки на груди, стояла перед картиной с рассветным солнцем. Её губы шевелились, но что она шепчет, не мог бы разобрать никто. Маленькая одинокая фигурка в огромном зале гостиной. Самая несчастная в длинной череде Избранных. Сильная, но сильная не безгранично. Странно получившая Дар: не выбранная древней силой — пленившая её. Избранная… и не Избранная вовсе, стремительно теряющая свой Дар. Неунывающая, но сейчас почему-то хмурящая бровки перед большой картиной…

Давид зажёг факел и осветил зал хранилища Ордена. Ярко заблестело серебро клинков кинжалов и мечей. Здесь было преимущественно старое оружие, из чистого серебра — это хранилище существовало со времён, когда Орден владел Кардой. Дара, издав радостный возглас, помчалась к ближайшей стойке с мечами, а охотник лишь печально вздохнул, глядя её вслед: "Ведомая местью!" Дара выбрала два острых кинжала и лёгкий, как раз под руку дамы, меч и с восхищением разглядывала узоры на его рукояти.

— Смотри, Давид: тут зарубки! Его прежняя владелица убила три десятка carere morte. И три креста — трое хозяев!

— Хороший меч, — согласился Гесси. Охотник любовно погладил чугунный бок самой большой пушки, имеющей собственное имя — "Кармель". Её залпы уже разрушали стены "Тени Стража" два века назад…

В доме Меренсов Феликс Краус-младший и Родерик Бовенс разложили карты окрестностей Карды на столе. Снова и снова они повторяли путь отрядов к "Тени Стража".

"Сигнал к наступлению — взрыв скалы у выхода Стигия на поверхность. Пещеры начнут затопляться. Выше по течению, над "Тенью Стража" в воду будет добавлен сильнейший яд для вампиров… Мы же начинаем наступление с предгорий…"

"И отряд — на Стража", — Феликс всё не оставлял свою идею.

"Если заберутся. Гора считается неприступной…"

"Джезабел рассказывала, вампиров на ней видели не раз!"

"Пусть так. Мы наступаем с предгорий. Зачарованные Дэви люди уже стянуты под стены замка. И в бой против них пойдут такие же зачарованные, только революционной идеей. Охотники не должны замарать руки в живой крови. Мира попытается помочь нам из замка, будем надеяться, Дэви не различит её марионеток среди тысяч своих".

"И всё-таки сперва пройдём Калькара!" — прервал обоих Эрик. А дождь всё барабанил по мостовой и хлопала в ладоши листва деревьев. Встало солнце, но и оно едва светило сквозь тучи. Карда встречала новый день.