Проклятие зверя: 3 дочь, 13 невеста

Глава 15

Рагнар

Поутру хотел было нарычать на лекарку, мол, опоила меня, да открыв глаза, осознал, что уберегла от опрометчивого поступка — ночью вырваться к одной из невест… Сразу бы выдал себя с потрохами.

— Коль так рвёшься люду помочь, — пока завтракали, бабка, как бы невзначай, проворчала, — начал бы с хоромин, — кивнула значимо, — а там… дошёл бы и до лазарета.

Вскинул на бабку глаза, а она словно и не замечала моего мрачного молчания:

— Но скамейку ночью у меня рассчитывать можешь, но за так не способствую лютым Зверям, хоть дери меня на куски, — насмешливо добавила и ни толики страха не проскользнуло в её словах. Удивило то безмерно, да настолько, что и сказать не ведал, что.

— Так что селу помоги, а я помогу Славку повидать, — закончила ровно, и ложку каши в рот засунула.

— А ты хоть ведаешь, что отец мне ваше село отдал под лапу, и каждый из вас в моей власти? Пожелаю — шкуру спущу, — не страшал, говорил как есть.

Бабка очередную ложку каши в рот засунула, ни капли страха не испытывая, да на меня бесстрастно взирая.

Я недовольно скрипнул зубами.

На том безмолвно и порешили.

Жил у Радимы, так оказалось лекарку звали, помогал люду село подымать.

Ежели Вагра чуял, за версту обходить старался, дабы не натворит дел, хоть и рвал на себе волосы за своё бездействие. А вот Иржича со скрипом зубов навещал. Парень быстро шёл на поправку. Меня не особливо был рад видеть, но благодарен, что дали шанс жить. И я с ним держался ровно. Ссориться не было смысла, хоть и ревность во мне ещё кипела, как вспоминал Славку в его объятиях, но тому на смену другая картинка вставала — когда Иржич дверь в хоромину защищал.

Так что было мне до него дела — пусть живёт, но в стороне от Славки, а Славушку до трясучки желал видеть. Уже и спал плохо, ночью волколаком перекидываясь и под окнами хоромины-лазарета высиживая, вдруг выглянет мелкая и меня узрит.

Но надежды рушились раз за разом, и я терпение терял с каждым днём. Мне бы хоть глазком на неё глянуть! Убедиться, что жива воочию, дыхание её слышать, запах ближе ощутить…

С ума сходил, сам это понимал, но пути назад не видел.

Буду подыхать тут!

Потому не ожидал Дагра в гости. Вечерело уже, люд по домам расходился, я в избе лекарки трапезничать готовился. Бабка изысков не готовила, но помереть с голоду не давала. И за то спасибо!

Хотя, чего грешить, когда в желудке урчало, не мешкая, в лес бежал — дичь ловил. Чуть желудок натешив, и Радиме пару зайцев притаскивал. Благодарности ни разу не услыхал, но в следующем блюде мясо плавало.

— Вот ты где? — с ходу брякнул отец и присел на скамью за стол, даже приглашения не дожидаясь. Взглядом лишним по убранству не скользнул, но я знал, Альфа уже всё до мелочей запомнил, где что лежало, стояло, даже ведал, где и что запрятано было. — Ну что, село, гляжу уже подняли…

Радима хоть и была старой и медленной, но всегда и всё успевала, вот и сейчас перед отцом уже стояла миска с кашей и зайцем в жареном луке. Дагр принял угощение как должное, даже носом не повёл. Ложку взял и принялся в рот закидывать еду. Я миг помялся и тоже за компанию ужинать начал. Чего таращиться и молчать?

— В общем Вагра я отравил территории наши обхаживать, а то слишком он свернулся на этом селе, — Альфа пустую миску сдвинул на центр стол, а руки водрузил на её место. — А ему и другие районы познавать надобно, — добавил так, будто сам с собой говорил. — Там как раз невесты уже подоспели, пусть побегает, кровь погоняет…

Я правда не понимал, зачем он мне о том рассказывал. За отцом не виделось мыслями своими и планами делиться. Причём со мной!

Потому я молчал.

— Смотрю, ты у меня на харчах людских окреп быстро. Аль это любовь тебя закаляет? — пристрелил холодным взглядом.

У меня аж кишки льдом покрылись, на горле точно удавка шипастая.

Альфа перевёл глаза на бабку:

— Ты, Радима мне парня не совращай, стара поди уже. Ему молодая кровь надобна, — хмыкнул похабненько, а у меня глаз дёрнулся. Не помнил я за отцом таких вольностей в общении с людьми. Он вообще с ними лишний раз не разговаривал.

— Почему бы и нет? — фыркнула лекарка. — Приживаемся хорошо, он парень у тебя смышлёный, сильный. Я таких люблю, — хихикнула скрипуче и со стола посуду забрала.

— То и видно, — продолжал глумиться Альфа. — Вон как готовить взялась, знаешь, зараза, что пусть к сердцу мужика, будь от трижды волколаком, лежит через желудок, вот моего первенца и захомутала.

— Не ревнуй, Дагр, — отмахнулась Радима, прежде чем выйти из дому, — раньше было нужно на меня клевать. Тепереча поздно. Дважды двери одному мужику не открываю, скамью не стелю!

Я наверное в оцепенение впал, потому что отец меня пробудил ударом по спине, которая уже порядком зажила:

— Вотчина твоя, — перестал скалиться, взирал пристально, точно в душу пытался заглянуть, — но помни, что самки человеческие манны для нас. Не сорвись. Лучше упредить свою слабость и уйти, нежели понадеяться на свою силу и натворить дел…

Я даже ответить ничего не успел, Альфа размашистым шагом комнатку пересёк и был таков.

Сидел я, да в пустоту дверного проёма таращился, не веря, что сейчас видел и слышал, и очнулся, когда бабка меня толкнула в бок:

— Чего спать удумал? А ну подь за мной…

Нехотя вырвался от пустых дум, понимая, что теперь особливо душа ныть начала, Зверь чуял самку и её зов начинающийся. И выть я был готов надсадно и беззаветно.

Но за Радимой пошёл. По темени села, меж домов… И не поверил счастью, когда в сторону хоромин невест свернули. Только вдоль забора высокого прошли, тропу, которую знал, как свои пять, и остановились перед калиткой. Не было тут замков пудовых, не было и затворов других, но всяк знал, что ходить сюда сторонним запрещено.

Радима калиткой скрипнула:

— Ежели собрался её тут ждать, сомневаюсь, что быстро встреча случится, — насмешливо, но без улыбки, только глаза светлые явно потешались надо мной и моим неверием счастью. — Ну чего таращишься? — устало поморщилась, мотнула головой, требуя пошевелиться. — Быстрей пошли, покуда все по своим комнатам разошлись, не будет на пути много встречных, — мысль пояснила.

Диковато было, но ноги не привычно дрожали и сердце в груди заходилось от радости, оглушая и сбивая дыхание.

Мы не крались, спокойно пересекли площадь между жилыми хороминами, свернули к крылу, где лазарет размещался. И тут на как зло Ганна из главного дома вышла. Я уж принялся раздумывать, как оправдать своё появление, да Радима первее среагировала:

— Ганна, лазарет ведь ещё не правили?

— Нет, — задумчиво промычала тётка, на меня вопросительно поглядывая.

— Вот, пока девки ко сну готовятся, привела нашего нового хозяина, — выделила зачем-то Радима, и я глянул на неё с неудовольствием. О том, кто я — не желал распространяться. Но бабка даже бровью не повела. — Пусть глянет, — словно одолжение мне делала лекарка, но при этом ощущал, что для ушей Ганны было сказано. — Обещал сделать и нужник, и поверх новых, а то крыша прохудилась, и полы поистрепались.

Вот так новость?! Хитра бабка нечего сказать, подсобила и обязательство на плечи взвалила — тепереча уж и не отказаться!

— Хозяин? — ещё на своей волне была Ганна.

— Ага, наш. Мы быстро, — отмахнулась, уже прочь шагая.

И я следом, взглядом буравил затылок мелкой Радимы, а ей хоть бы хны, хотя мне не раз говорили, что взгляд у меня тяжёлый и злой, даже свояки признавали в нём силу.

— Вон гляди, — ткнула в дыры на крыше, кои сейчас было трудно увидать в подступающей темноте ночи, — нашим мужикам всё некогда, — проворчала бабка, — я говорила, когда клюнет петух в зад, будет поздно! — значимо добавила. — До осени ждать, когда дожди польют?..

— Да понял я, — буркнул, весь как на иголках с ноги на ногу переступая, меня дальше — в дом тянуло, там пострадавшие лежали, и одна из них Славка была. Уж неделю поди не виделись. Извелся я весь. Мне хоть глазком на неё глянуть. — Будет лазарет новый, зуб даю!

— Ну вот и отлично, — удовлетворённо кивнула Радима. — И нужник в доме сделать, без этого никак. Больным некогда на улицу бегать! — припечатало строго. Я чуть не завыл:

— Будет, ведьма, будет, клянусь, только пошли уже! — рыкнул нетерпеливо.

— Ты поласковей, я ведь обидчивая, — разулыбалась Радима. Придушил бы, да где ж ещё такую понятливую бабку сыщу? — Пошли, — смилостивилась. — Недолго, — буркнула, когда остановились подле двери одной, коих пяток в этом крыле было.

Кивнул торопливо и вошёл в комнатку. Узкую и тесную. Скудно обставленную: пару скамеек для больных, стол и табурет.

Свечка подрагивала, уныло освещая столик, на котором стояла и изголовье скамьи, где Славушка лежала. Ступил к ней порывисто, да так и замер, разглядывая мелкую и тощую самку. Бледную, исхудавшую. Как ресницы трепетали, крылья носа вздрагивали…

Вроде спала, но неровность дыхания обратное сказало. И тут она глаза открыла, на меня не то ужасе взирая, не то в удивлении безмерном.

— Рагнар? — обронила тихо, слух царапая охриплостью.

А я лишь смотрел на Славку и еле сдерживался, чтобы не сломать её в диком желании сгрести в охапку и оберегать.

— Прости, — прошелестела мелкая дурёха, и я припечатал пальцы к её рту. Обрушил ладонь на губы, потому что до трясучки поцеловать хотел некогда полные, мягкие, сочные, а сейчас обветренные и бледные. Своими губами хотел заткнуть, но права не имел, вот и воровал дыхание мелкой пальцами. С нажимом удерживал губы, чтобы не смела звучать. Не смела виниться, ибо я грешен, мои косяки и промахи. Негоже мелкой на себя их брать.

Так и стоял, смотря на неё сверху-вниз. Она вздрагивала и во все глаза на меня таращилась. Ясное дело, не могла понять, что мне нужно — я сам того не ведал. Просто рядом желал быть. И свою вину хоть как-то искупить. Да только в чём вина-то не находил ответа. За то, что болен человечкой? За то, что она жива?.. За то, что другому обещана?

Убить её что ли…

Мысль шальная, но хорошая. Мне ведь полегчает тогда.

Дагр из стаи в зашей погонит, зато мне спокойно станет. И сердце вновь заглохнет, перестанет изнывать, да кровью обливаться.

Только когда Славка захрипела, да по руке моей вяло шмякнула в желании избавиться от удавки, запоздало осознал, что пальцы на глотке тощей сомкнул. Нехотя хват ослабил, но пальцы ещё держал на горле, куда опустил, себя не контролируя.

— Не отдавай меня ему, — по щеке Славушки резво слеза прокатилась. По другой.

— Жених он твой, привыкать вам надобно друг к другу, — свой голос чужим показался. Да и не мог я того сказать. Что я себе враг что ли? Но видать враг. Лютый, глупый, одичалый. — Вам это на пользу пойдёт, — мысль продолжил.

— Что ты такое говоришь? — всхлипнула Славка.

— Вагр смягчится к тебе, — заверил вкрадчиво. — Его Зверь привыкнет, а там глядишь…

— Не хочу я ему невестой быть! — упиралась мелкая. — Не желаю его дичью стать. Не люб он мне. Пугает… И я ему для потехи…

— А ты что, думаешь, сыщется Зверь, кому ты нужна? — на рык перешёл. Славка сморгнула испуганно. — Девочка, ты в сказки не верь! — припечатал тихо, но вкрадчиво. — Нет среди нас таких! Аль ты думала, что ежели я тебя не задрал, со мной справилась, то и приручила? — прищурился зло, меня ярость переполняла за самонадеянность человечки, и за то, что правды в этом больше, чем желал показать. — Я не лучше брата, дура! Я такой же Зверь лютый, — умолк, на лице Славки читая полное неверие. Ещё пуще на то разозлился:

— Идиотка ты, ежели решила, что я мягкий ручной пёс. Я дикий. Волколак! И в загонах как и Вагр участвую. И невест задираю, не краше его. И подо мной уже сотня дев подохла в кровище, — бил нелицеприятным, желая вызвать отвращение и оно мелькнуло во взгляде Славки. Правда всего на миг:

— Тебя я знаю, а его — нет. И не желаю узнать. Мне противно его дыхание, его касания и желание меня поиметь.

— Не глупи, — а рука моя загульная уже по ткани светлой очерчивала контур изгибов Славки — по груди полной, жадно вздымающейся, во впадинку живота, по развилке между ног, только сейчас заметив, как напряглась Славка, словно ждала от меня насилия, но была к нему готова. — Будь с ним мягче и ласковей, того глядишь… на загоне… — что-то разумное говорил ещё, даже уже себя не слышал — гулкая пульсация крови эхом ухала в башке, а глазами лишь трепет тела мелкой видел. Махом задрал простынь. Глухо взвизгнула Славка, руками прикрыться желая, да я сильнее был и проворней, и конечно безумней, желая увидеть, что с неё ранами. Насильно оборвал жалкие потуги от меня отбиться, рывком к скамье пригвоздил, рыком заткнул.

А потом задохнулся видом багровых ран, что ляжки молодые и светлые прорезали. Широкие борозды от когтей твари, уродливыми шрамами расчерчивающие стройные ноги МОЕЙ самки. И швы не самые искусные, кривые стяжки… Осматривал без нежности и ласки: одну ногу ощупал, другую… Славка мужественно терпела, нет-нет, да и шики глотая.

Некрасиво, грубо было залечено, но раны вроде заживали, и только одна мне не понравилась. И запах от неё шёл сладковатый. Секунду рассматривал, а потом надавил сильней — в доказательство выступила желтоватая капля.

Славка глухо застенала, руками в скамью вцепившись. А я когтем вспорол шов и на ляжку опять надавил — гной выступил богаче.

— А ну терпи, — велел строго, а у самого, что в башке кровь долбилась, что в паху, хозяйство раздирая. — Рот, — коротко бросил. Славка скрипела зубами, но послушно рот открыла.

Я быстро своей крови ей дал, насильно губы сомкнув, дабы сплюнуть не смела. До сих пор вкус крови у неё позывы рвотные вызывал, а когда проглотила дозу привычную, опять приказал:

— Глаза закрой…

Не потому что смущала, а потому что собирался сделать то, на что права не имел. А ежели бы увидел в её зрачках отражение, сорвался бы — своей сделал против всех правил. И тогда бы нас смерть ждала долгая, болезненная, показательная.

Альфа предательства бы не простил!

Выглянул за дверь, как и думал, Радима по другую сторону коридора стояла, да в оконце задумчиво глядела:

— Быстро иглу, нитки, чисты тряпки и водицы, — велел ровно и тихо.

Даже не спрашивала зачем. Тенью в проём дверной ступила, и пока я рану чистил, всё необходимо принесла.

Подсобляла, советовала, заговор шептала.

Славка то в беспамятство ныряла, то сквозь зубы орала, но ни разу не помешала. Я старался на ласки не размениваться — не до телячьих нежностей, хотя впервые мне до одури хотелось к груди прижать человечку и пошептать, что всё хорошо будет. И молился, слова про себя повторяя, что Радима нашёптывала, дабы рана не гноилась и быстрее заживала, а то ногу придётся отрезать.

Калечиной невеста далеко не убежит, да и забьют её прежде…

Славушка

Не ведала, сколько от боли невыносимой мучилась, но небытие меня часто топило в объятиях. Этому была рада — всё лучше, чем слепнуть и глохнуть от боли, и зубы сжимать до скрежета, до сладости во рту.

Уж не знала, что делал Зверь окаянный, но словно наказывал меня за все проступки и ошибки. Терзал, крутил, мял, давил, резал.

Так хотелось хоть глазком увидеть, что делал, но он велел не смотреть — вот и не смотрела!

Убьёт? Может оно к лучшему, хоть больше всего этого терпеть не придётся!

На том, Рагнар меня за бёдра приподнял. Хоть и была одной ногой в бессознательном бреду, руку его на ляжке близ развилки между ног ощутила.

— Нет, — промычала нечленораздельно, да грубоватый хват упредил попытку увернуться от лапанья. Ладонь хозяйски легла мне на лобок, другая ошпарила раненую ляжку, и ежели б не вспышка боли, я бы заорала и забилась, сбегая от бесчинства. А потом темнота меня поглотила…

Мрак окружал и баюкал, покуда в него безжалостно не врезался голос Рагнара:

— Славка!

Я не хотела покидать темноту, здесь было хорошо и спокойно, но в следующий миг меня выдернули из спасительного небытия:

— Кому говорю, глаза открывай! — щёки обожгли шлепки. — Ну, гляди на меня, — я сражалась с тяжестью век, с непониманием происходящего и старательно пыталась поймать взглядом, ко мне склонившегося волколака.

— Добро, — удовлетворённо буркнул Рагнар, полыхнув чернотой глаз. — Не смей вырубаться! — пригрозил ровно, но с хрипотцой в голосе. — Терпи, чуток осталось. Радима остальное доделает, — умолк на миг. — Жить обязана, иначе сам убью, усекла? — рыкнул, да мне сейчас было всё равно до его рычаний и угроз. Опять небытие рядом прогуливалось, уже ощущала его убаюкивающие руки. Чувствовала, покуда меня небрежно не тряхнули за плечи: — Слышишь, мелкая? Жить должна! — чеканил твёрдо ненавистный волколак. — Чтобы от Вагра удрать! Чтобы счастливой быть! — вбивал в мою голову простые истины и такие заветные слова. Для души надежду потерявшей, для сердца нежелающего больше биться. — Неделю тебе подлечиться, и чтобы на ногах была. Иначе всё село выкошу! Ни одной головы не оставлю…

— Рагнар, — еле разлепила непослушные губы, да и шелест на голос мало смахивал, — слаба я.

— Сильна, потому и встанешь! — кивнул рьяно Рагнар, пленяя омутом своих нечеловеческих глаз. И я ему поверила. Голосу его, тону безоговорочному, уверенности жестов и прямому взгляду.

— Тебе заниматься нужно! — следила за губами его чувственными, чётко очерченными. — У вас тепереча будут новые учителя. Новые уроки. Ты же жадная до всего нового… — твердил, будто пытался растормошить, соблазнить, поднять дух. — Не пропускай, нагонять сложнее…

— А ты? — прошелестела я, уцепившись за вялую мысль, что жить мне теперь без него. Неужто прощается?!

— Захочешь меня увидеть, сделаешь так, чтобы запаха мужского на тебе больше не было! — припечатал значимо. И теперь губ моих коснулся мягче, пальцем провёл по контуру и надавил с нежностью. Затаилась я, впитывая этот жест и до нетерпения захотелось, чтобы вместо пальцев его губы меня познали. И на миг показалось, что поцелует — уж больно таинственно сверкал мрак в его зрачках, но вместо долгожданной ласки, Рагнар разорвал нашу идиллию и, не прощаясь, вышел из комнатки.