Сердце некроманта

Глава 14

Дитрих достал из сундука штаны и камзол.

— Жизнь продолжается, значит, придется жить, — обернулся он ко мне.

— Да. Спасибо.

— Словом, твое пока носить нельзя, а запаса женской одежды у меня нет. Здесь все-таки нора, а не место для свиданок. К тому же, у меня только один амулет, меняющий внешность.

— Разве они не запрещены? — спросила я прежде, чем успела подумать.

— Запрещены конечно. Как и я сам. — В его глазах заплясали смешинки. — Так что я оставлю амулет себе. А тебе придется надеть мою одежду и притвориться мальчишкой.

— Но это грех!

— Тем лучше, никто не подумает, что в штанах нет… гм. Что в штанах на самом деле девушка.

— А это обязательно?

— Нет, — пожал плечами Дитрих. — Можешь до скончания жизни сидеть в этой каморке. Или предлагаешь мне примерить твою хламиду?

Я представила рослого широкоплечего Дитриха в своем одеянии. Плечи и грудь неприлично обтянуты, если одежда вообще не треснет по швам, из-под непристойно короткого подола торчат покрытые темными волосами ноги.

Впервые за, кажется, бесконечные последние дни я рассмеялась, и Дитрих вслед за мной.

— Пожалуй, я не хочу этого видеть, — все еще хихикая, сказала я.

— Я тоже, — согласился он. Посерьезнел. — Эвелина, грех — то, что может породить зло и страдания. Какое зло в том, что ты наденешь штаны? Кто от этого пострадает?

— А как же грех перед Господом?

Дитрих приподнял бровь.

— Фейнрит лично явился тебе и запретил носить мужскую одежду?

— Нет, но…

Так мне сказали. Те люди, которые врали мне всю жизнь.

— Я… попробую.

— Хорошо. Значит, тебе… — Он оглядел меня с ног до головы, точно впервые видя. — Четырнадцать, и зовут тебя… пусть будет Эврих. Только придется тебе остаток дня поработать иглой.

Да уж, его штаны длинны мне на ладонь, если не больше, а камзол и вовсе будет сидеть как на огородном пугале.

Хорошо, что наша обитель почти всем обеспечивала себя сама, потому я умела и прясть, и ткать, и шить, и все прочее, что полагается уметь девушке. Но повозиться пришлось изрядно. Когда я отложила иглу, за окном уже стояла непроглядная тьма, а комнату освещала магия.

— Примерь, — велел Дитрих. — Я отвернусь.

Я заколебалась. Обругала себя. Потратила полдня, чтобы переделать вещи Дитриха, правильнее сказать, испортить — он теперь не сможет их надеть; а теперь скажу, что передумала? Да в самом деле, кому станет плохо от того, что я надену штаны? Тем, кому будет сложнее меня узнать?

Ведь если подумать, в идее Дитриха много здравого. Искать будут девушку, а не мальчика, а значит, к тем, кто носит мужскую одежду, присматриваться не станут. К тому же, обычно я носила покрывало, а оно меняет восприятие лица. За волосы можно не беспокоиться — стрижет их лишь чернь да изредка братья в знак какого-то личного обета. У Дитриха волосы были ненамного короче моих. Перевяжу шнурком, как он, вместо того чтобы скручивать на затылке, и все.

Я влезла в одежду. Как мужчины в этом ходят? Мое одеяние было просторным и мягким, а это… плотное, жесткое будто латы. И ноги все напоказ, даром что вроде как прикрыты.

— Нет, это никуда не годится, — покачал головой Дитрих, дергая за лацкан камзола. Под его пристальным взглядом, направленным на мою грудь, я зарделась. А он вытащил из того же сундука, где лежала одежда, широкий льняной бинт.

— На, перевяжи, и еще раз посмотрим.

— Что перевязать? — не сразу поняла я.

Он со вздохом возвел очи горе.

— Грудь стяни. Пока поверх рубахи. А то как бы и правда тебе не пришлось взаперти сидеть.

Я попробовала. Уронила бинт, пытаясь завести за спину, выругалась про себя. Выругалась уже вслух, уронив второй раз.

— Помочь? — поинтересовался Дитрих, наблюдавший за моими мучениями. Хоть не смеялся, и то хорошо.

— Нет! — вскрикнула я.

Вот вроде бы только утром он помогал мне влезть в окно, не разбирая, за какие места подталкивает, — и тогда это казалось нормальным; а сейчас стоило лишь представить, что он наклоняется ко мне, почти обнимая, и поправляет полосу бинта на груди, как начинала гореть, кажется, даже спина до того самого места, под которое недавно подпихивал Дитрих.

От смущения я едва не выронила скатку в третий раз. Все же кое-как мне удалось справиться, вот только дышать получалось едва-едва.

— Другое дело, — одобрил Дитрих, когда я снова надела камзол. — Только не заматывай так туго. Еще свалишься в обморок.

— Постараюсь, — буркнула я, распуская это издевательство.

Ничего. Благородные дамы носят корсеты, носила бы и я, если бы не приняла посвящение. Вряд ли эта обмотка сильно хуже корсета.

— Давай ложиться, — сказал Дитрих. — Сегодня был тяжелый день, и не уверен, что завтра будет легче. Раздевайся и ныряй под покрывало, я отвернусь.

Я замерла, сжав ворот рубахи у горла, словно с меня уже ее стаскивают. Только сейчас до меня дошло, что в этой комнате одна постель. Такая узкая, что вдвоем можно поместиться, лишь прижимаясь друг к другу.

Но Дитрих сказал, что я могу не беспокоиться…

— Кто ж тебя так обидел? — спросил он вроде бы задумчиво, но что-то в его голосе заставило меня поверить — укажи я на Михаэля, и тому конец. Пусть не в тот же миг, но довольно скоро.

— Не обидели. — Я заставила себя разжать пальцы. — Напугали. Прости, ты этого ничем не заслужил.

— Ничего. Устраивайся. — Он отвернулся к окну.

— А… ты? — неуверенно спросила я.

Каменный пол холодил ноги даже через подошвы башмаков.

— На сундуке.

Сундук, который Дитрих держал под кроватью, был внушительным, но все же недостаточно большим для того, чтобы рослый мужчина вытянулся на нем.

— Давай лучше я на сундуке. Я меньше.

— Ты — моя гостья.

— Ты же не планировал меня спасать, — слабо улыбнулась я.

— Перестань… — Он начал было поворачиваться ко мне, остановился на середине движения. — Можно?

— Да, я одета.

Он шагнул ко мне, взял за руки, заглядывая в глаза.

— Эви, не дури, — мягко сказал Дитрих. — После того, как сбежал из дома, я первые месяцы провел на улице. И сундук — далеко не худшая постель из всех, что у меня были в этой жизни. Раздевайся и устраивайся. У тебя даже глаза провалились от усталости.

В самом деле. Последние часы я то и дело терла глаза, уставшие от шитья. Но, похоже, дело было не в мелкой кропотливой работе. После слов Дитриха меня словно придавило — слишком длинный был день. Длинный и жуткий, хотя на время мне удалось забыть об этом — спасибо Дитриху и работе, которая требовала полного сосредоточения.

— Не дури, — повторил он. — Ложись.

— Возьми хоть подушку.

Он улыбнулся.

— Помнишь ту сказку? Что быстрее всего, жирнее всего, мягче всего и милее всего?

Я улыбнулась в ответ.

— На что человек ни ляжет, все руку под голову кладет?

Дитрих кивнул, потянулся к моим волосам и замер, не коснувшись.

— Так что устраивайся и ни о чем не беспокойся. Я как только не ночевал.

Он снова отвернулся. Я быстро разделась до белья, юркнула под покрывало и заснула, едва опустившись на подушку.

Чтобы проснуться посреди ночи. Не знаю, что разбудило меня: с улицы не доносилось никаких звуков, да и в комнате не было слышно ничего, кроме мерного дыхания Дитриха. Я перевернулась с боку на бок, снова закрыла глаза, но заснуть не удавалось никак. Все-таки мое тело не слишком устало за сегодня, а разум…

Разум решил напомнить все, что случилось утром. Я зажмурилась так сильно, что заболели веки, — не помогло. Перед закрытыми глазами одно за другим вставали видения. Король, ссутулившись, уходит в глубину комнаты. Мертвый палач тащит за ногу Первого брата. Тела на брусчатке площади поднимаются одно за другим. Демоны, рвущие на части людей. А потом? Что будет потом?

Я скрючилась, подтянув колени к груди, вцепилась зубами в угол подушки, глуша рыдания. Не знаю, кого мне было жальче — погибших людей или себя. Вроде надо бы радоваться, что избежала костра, что жива, — но неизвестность, ожидавшая впереди, и одиночество страшили сильнее демонов.

Всхлип все же прорвался, потом еще один и еще. Я тряслась, давясь слезами.

На мою макушку легла ладонь, скользнула по волосам. Еще раз. А потом Дитрих просто сдвинул меня к стенке, вытянулся рядом и развернул, прижав к себе. Погладил по голове, по спине, по-прежнему молча. Я прильнула к нему, забыв обо всех своих дневных сомнениях. Ткнулась лбом в ямку над ключицей. Когда я была маленькой, нянька сказала мне, что под кроватью прячутся демоны, которые едят детей, не желающих ложиться спать. Много дней подряд я пряталась от этих демонов, кутаясь в одеяло с головой. И как когда-то в одеяло, сейчас я куталась в теплые объятья Дитриха, пока слезы не иссякли и я не заснула снова.

Проснувшись, я не сразу сообразила, где нахожусь. Перед глазами была стена из серого камня, но узор кладки казался незнакомым. К тому же, нашу келью в обители с самого рассвета заливало солнце, и она была светлой даже в пасмурную погоду, а сейчас вокруг висел тяжелый серый сумрак.

Где я?

Я села, взгляд выхватил широкоплечий силуэт на фоне окна. Только сейчас я поняла, что последние дни — с того, когда Епифания поехала со мной из обители в храм, — в полудреме стерлись из моей памяти. Зато сейчас они нахлынули разом, оглушив, и на несколько мгновений я забыла, как дышать.

— Доброе утро. — Знакомый голос прогнал наваждение.

Я вспомнила, как прижималась к Дитриху ночью, зарделась. Зачем-то подтянула к груди покрывало, даром что спала в рубашке. Мы так и ночевали в одной постели? Нет, я со стыда умру, если спрошу!

— Доброе…

Я неуверенно подняла взгляд. Мужчина отошел от окна, и я ойкнула. Как была, сидя, поползла на кровати, прижимаясь к стене. Это был не Дитрих! Такой же высокий и широкоплечий, но волосы светлые и лицо… Но голос?!

— Не бойся, это я. — Он улыбнулся такой знакомой улыбкой.

— Артефакт, меняющий внешность? — вспомнила я.

— Да. Надел, чтобы немного привыкнуть — магия фонит. И чтобы привыкла ты, но не подумал… Я не хотел тебя пугать.

— Я не испугалась, — соврала я.

Он улыбнулся.

— Конечно. Ты очень храбрая, Эвелина. Кувшин и таз на столе, там же полотенце. Позовешь, когда оденешься.

Он скрылся за дверью. Я торопливо начала приводить себя в порядок. Дитрих говорил: «пересидеть, пока все не утихнет», — как долго? Надо хоть ширму какую-то соорудить, не выгонять же хозяина из дома по нескольку раз на дню.

Я решила, что обдумаю это позже, все равно сейчас ничего путного в голову не приходит. Кое-как справившись с бинтами, оделась.

Странно, сейчас на мне было куда больше слоев одежды, чем обычно, а я чувствовала себя полуголой — наверное, потому что штаны почти не скрывали форму ног, а стоило подумать о виде сзади, как щеки заливал жар. Что ж, придется привыкать. Теперь мне ко многому придется привыкать.