Сердце некроманта

Глава 20

Какое-то время ничего не происходило, потом закружилась голова — или мир пошел кругом, да так стремительно, что я едва не выпустила нити заклинания.

«Все хорошо, Эви, — услышала я голос Дитриха. — Все так и должно быть. Не бойся».

Я вцепилась в этот голос, как вцепилась бы в поводья понесшей лошади, и как ту лошадь, обуздала взбесившийся мир. И обнаружила, что уже не лежу, закрыв глаза, а стою напротив сидящего у постели Дитриха.

Вот только мое тело продолжало лежать, держа его руку.

Смотреть на себя со стороны оказалось странно — в обители не было зеркал, — и я задержалась на несколько мгновений, с любопытством изучая, как же выгляжу. В самом деле похожа на маму, какой я ее запомнила, — золотистые волосы, правильные черты лица, мягкая улыбка. Какая мама сейчас? Увидеть бы…

Дитрих потянулся к моему лицу, отвел прядь волос со лба, и столько нежности было в этом простом движении, что у меня потеплело в груди — несуществующей, каким казалось и все тело.

— Пойдем, птичка, — сказал он, обращаясь в пространство. — Не трать зря силы.

Интересно, видит ли он меня сейчас — меня, а не мое тело? И как выглядит та моя часть, что отделена от него?

Я прогнала этот и еще десяток вопросов, что мне хотелось задать прямо сейчас. Огляделась, проникая мыслью сквозь стены. Высоко в небе кружились ласточки. Я потянулась к одной.

Мир изменился. Небо вместо глубокого синего заиграло оттенками морской волны. Глиняная черепица на крышах домов из рыжей превратилась в красную, да и сами дома стали выглядеть куда ярче. Впрочем, я не определила бы точно все оттенки цветов — могла только сказать, что красного и зеленого в мире стало куда больше. Стены дворца, возвышавшиеся над городом, тоже перестали быть белоснежными, запереливались разными гранями розового и зеленого.

Я устремилась туда, лишь на миг отстраненно удивившись, что знаю, как пользоваться крыльями и удерживать равновесие в воздухе. Полет не требовал сознательных усилий. То ли потому, что мой разум оставался, как выразился Дитрих, «мышкой под половицей», то ли потому, что я и в собственном теле не задумывалась над каждым шагом, как сейчас не задумывалась над каждым взмахом крыльев.

Отсюда, с высоты, город казался таким же прекрасным, как и со смотровой башни храма, но теперь мой взгляд был куда острее, я видела не только изящные шпили дворца или величественные стены храма, но и кучи мусора, и нищих, и жалкие лачуги по ту сторону городских стен.

Может быть, и хорошо, что нам придется покинуть столицу. Все равно сияние золота на дворцовых шпилях меня не прельщает, а того, что мне нужно на самом деле, внутри городских стен нет.

Я благополучно пересекла город, пролетела над дворцовым парком и нырнула в распахнутые двери зала прошений — того, где в хорошие дни король принимал удостоившихся аудиенции.

На троне, где обычно восседал отец, сейчас сидел король нынешний. Взгляд его, устремленный вдаль, казался безжизненным, а на лице читалось лишь одно выражение — «когда все это закончится?» Если бы не венец, я не узнала бы своего старшего брата. Ни мамы, ни второго моего брата видно не было, впрочем, обычай требовал их присутствия лишь у погребального костра.

Тело возлежало на помосте. Завернутое в белоснежные шелковые полотна, покрытое цветами. Лицо было спокойным — никогда я не видела отца при жизни таким умиротворенным. Я всхлипнула, но из горла вырвался лишь писк.

Первый брат, стоявший у ложа, поднял голову.

— Узрите благую весть! — воскликнул он. — Ласточка — символ обновления и надежды!

Я ругнулась про себя, описав круг по залу, села на люстру, на которой вечерами загорались десятки магических светильников. Снова огляделась.

Дитрих в который раз оказался прав. Две дюжины инквизиторов. Сам Первый брат, Михаэль, на щеке которого розовела пятерня шрама, тот брат, что на площади у эшафота согласился с Дитрихом, дескать, главное сейчас — остановить демонов, а не вернуть на костер некроманта. Еще трое с площади. С каждым из остальных я успела перекинуться хотя бы парой слов. Имена помнила не все, но лица были знакомы, значит, и они узнали бы меня.

Но сейчас все они лишь мазнули по мне взглядом после возгласа Первого брата и снова обратили внимание на людской поток, струившийся по залу.

Каждый проходивший касался покрывала, в которое был обернут покойный. Лишь покрывала, не самого тела. Как и при жизни, дотрагиваться до венценосной особы могли лишь равные да братья и сестры, даруя благословение. Считалось, что подобное прикосновение забирало себе часть благодати, которой боги наделяли монарха. Но покойному эта благодать уже не нужна. Потому и устремлялся народ прощаться, каждый хотел получить себе хоть толику божьего благословения.

Вот напрягся один из братьев, коснулся руки Первого, взглядом указывая на светловолосую девушку в одежде простолюдинки. Еще вчера я бы сказала, что она вовсе на меня не похожа, но после того как увидела себя со стороны, готова была согласиться — что-то общее есть. Первый вгляделся в нее и едва заметно мотнул головой — не та.

Что ж, пусть караулят. Скоро мы с Дитрихом покинем столицу, и никто меня не найдет. Но сначала — то, за чем я сюда явилась.

Я снова перевела взгляд на тело отца. Рыдания подкатили к горлу, глаза защипало — не знаю, могут ли птицы плакать, но сейчас я чувствовала себя человеком.

Отчего же он умер? Да, король уже не был юнцом, но он и не стар, жить бы еще и жить. Что могло случиться? Но некому было ответить мне.

А потом я увидела его. Не человека, которому перевалило за средний возраст, с проседью в волосах и навсегда отпечатавшимися на челе заботами, каким король был на площади, но совсем молодого мужчину, что смотрел на меня с теплом и лаской.

— Эви. Здравствуй, дочка. Не знаю, как тебе это удалось, но спасибо, что ты здесь.

Я всхлипнула, едва не бросилась навстречу, как бежала к нему, когда он приходил в детские покои или завидев в дворцовом парке. Опомнилась — ведь мы оба бестелесны. Но неужели там, у престола богов, где рано или поздно встретятся все, будет точно так же — ни обнять, ни коснуться, только и остается, что смотреть?

— Я скучала, отец.

— Знаю. Прости меня. Прости меня за все.

— Я не держу зла, — сказала я и вдруг осознала, что это правда. Смерть перечеркнула все счеты, что у меня могли бы остаться к отцу. Наверное, это и есть прощение — понять, что ни человека, ни обстоятельства уже не изменить, и решить, как жить дальше с учетом этого.

Если бы отец не умер, я никогда больше не обратилась бы к нему ни за помощью, ни за чем бы то ни было, да и вообще предпочла бы держаться подальше. Но совсем скоро другой, мудрый и справедливый, судия будет решать его судьбу, а мне останется лишь молиться за упокой души.

— Не стоит, — покачал головой отец, точно мог прочитать мои мысли. — Совсем скоро боги перестанут слышать нас.

— Что ты такое говоришь? — не поняла я.

— То, что меня убило, пусть и не напрямую. Вечером после того, как демоны прорвались над столицей, Первый брат потребовал аудиенции.

Потребовал? Он смеет требовать что-то у короля? Впрочем, посмел же он отправить на костер королевскую дочь, и никто не захотел — а может, не смог? — ничего сделать.

— Но при чем здесь ты? Ни я, ни Дитрих не призывали демонов!

— Конечно нет. Никому не под силу призвать демонов. Но прорывы участились. Первый брат потребовал аудиенции после того, как пришла весть — демоны разрушили половину Вестенса, а по второй половине теперь бродят лишь одержимые. Хотя это, возможно, было преувеличением. Мне теперь не проверить, сама понимаешь. — Он грустно улыбнулся, и сердце мое сжалось. — Демонов нужно остановить, иначе от нашего мира не останется ничего. Об этом и желал говорить Первый брат.

Остановить? Единственный известный мне способ остановить демонов — отрезать наш мир от магии.

— Первый брат сегодня на вечерней службе расскажет, что это кара Господняя, постигшая недостаточно веривших. И умолчит о том, что Орден все же решился лишить нас магии. И тогда боги перестанут слышать наши молитвы.

Я охнула.

— Но это же будет не меньшей катастрофой, чем демоны!

Слышат ли на самом деле боги наши молитвы — неизвестно… Еще недавно я ужаснулась бы от этой мысли, а сейчас она промелькнула и исчезла, вытесненная другими. Освещение. Вода. Тепло, где нужно, и холод, где необходимо — например, в ледниках, — все это обеспечивала магия. Заклинания исцеления. Боевые… Да всю нашу жизнь пронизывает магия!

Хотя, похоже, это никого не остановит — ведь я уже слышала подобные разговоры, только не верила, что кто-то осмелится действительно…

Отец кивнул.

— Я узнал об этом вечером. Полночи я думал, как поставить на место Орден и можно ли сохранить магию в мире, а потом… — Он развел руками. — Не знаю, что это было, словно лошадь лягнула в висок, и на этом моя земная жизнь закончилась.

Я опустила голову, смаргивая слезы. На несколько мгновений я забыла, что разговариваю с мертвым, и вспоминать об этом оказалось больно.

— Не плачь, Эви. Слезы выматывают, но ничего не меняют.

Я шмыгнула носом, заставила себя поднять голову.

— Но разве можно что-то изменить? Или не все решено?

— Пожалуй, что нельзя, — покачал головой отец. — Я оказался слабым правителем, не сумев обуздать Орден. И Губерт этого не исправит — слишком прямолинеен и не умеет просчитывать хотя бы на пару шагов вперед.

— А Роналд?

Когда я росла во дворце, про второго моего брата говорили, дескать, умен не по годам. Но с тех пор, как я стала узнавать о своей семье лишь по слухам, о Роналде я не слышала ничего.

— Если сумеет вернуться. — Отец поморщился. — Неважно. Я не сумел защитить ни своих детей, ни свою страну. Ни наш мир. Впрочем, магия важна лишь таким, как мы, чернь прекрасно живет без нее и проживет и дальше. А нам придется приспосабливаться — пока Орден приберет к рукам власть окончательно.

Не то чтобы меня сильно волновало, в чьих руках окажется власть. И все же почудилось мне в словах отца противоречие.

— Но как Орден укрепит свою власть, лишившись магии, если вся его сила происходит из нее?

— Орден окажется в куда более выгодном положении, чем светские власти. Артефакты и амулеты на какое-то время сохранят свою силу. В благословения простой народ будет верить, даже если за ними не будет никакой реальной силы, пример у тебя перед глазами. — Он кивнул в сторону покрывала: там, где бесчисленное количество рук коснулось его, ткань потеряла слепящую белизну. — Суеверие чистой воды, но посмотри, как меняются их лица.

И в самом деле. Когда люди отходили от тела, на их лицах словно расцветала надежда. Ненадолго, но все же…

С другой стороны — на что еще им надеяться? Тем, чья жизнь предопределена самим рождением: дед пахал землю или шил башмаки, и отец, и сын, и внуки, и правнуки будут пахать или шить… Тем, кто приходит в обитель за исцелением, потому что нанять лекаря не на что. Им остается лишь молиться и верить в божественную справедливость, потому что на земле они ее не видели.

И снова мне впору было бы испугаться собственных мыслей, но сейчас я повторила бы их в лицо и королю, и Первому брату. Удивительно, как меняется мир всего лишь за пару дней, проведенных вне обители.

— Так что Орден продолжит благословлять, а люди — верить. Да и ваши целебные зелья не целиком замешаны на магии, насколько я знаю.

Я кивнула. Некоторые снадобья, потеряв волшебную силу, перестанут действовать — вроде того обеззараживающего средства, что, лишившись магического компонента, осело кристаллами. Большинство станет работать медленней, ни о каком мгновенном исцелении говорить не придется, но все же зелья будут действенны. В отличие от защитных заклинаний дворца, которые исчезнут, когда истощится сила питающих их артефактов. Станут бесполезны отряды боевых магов. И соседи…

— Если соседи прознают, что наша страна отрезана от магии, это может кончиться большой войной.