Сердце некроманта

Глава 15

— А сейчас — на рынок, — распорядился вернувшийся Дитрих. — Мы и так припозднились.

— Припозднились?

Из-за дома напротив определить время суток казалось невозможно. Как люди живут в таком полумраке всю жизнь?

— Да, солнце уже высоко, а торговля начинается с рассветом. К обеду на прилавках останется только то, что никому не приглянулось.

Дитрих шагнул вниз по лестнице, развернулся, подавая мне руку, и остановил движение на середине. Покачал головой.

— Мужчины не держатся за руки. Прости, придется быть невежливым.

Я кивнула, не зная, радоваться или расстраиваться. На самом деле мне не нужна была опора, я же не старая и не больная. А после того, что случилось ночью, лучше бы мне и вовсе не прикасаться к Дитриху.

И в то же время мне нужна была опора — вчера только его рука вокруг моей талии не позволила сойти с ума среди демонов и мертвецов. И сейчас мне снова хотелось вцепиться в его ладонь, ощутить живое тепло, почувствовать, что я не одна.

Но не могу же я все время быть обузой. Придется учиться опираться только на себя.

Мы миновали узкий переулок, вышли на улицу, заполненную людьми. Я напряглась — казалось, все прохожие пялятся на меня. Еще немного, и начнут показывать пальцами — вот она, беглая преступница!

— Тихо, птичка. Тихо, — прошептал Дитрих. — Никому нет до тебя дела. Это просто страх шутит шутки.

Я протащила воздух в легкие. Вымученно улыбнулась.

— Так заметно?

— Мне заметно. Остальным, как я уже сказал, все равно. Если тебе сложно, давай вернемся, подождешь меня дома.

— Ты же сам сказал, что вдвоем можно больше унести.

Он пожал плечами.

— Много ли ты съешь, птичка? Донесу как-нибудь.

Вообще-то я никогда не жаловалась на аппетит. За исключением времени в камере. Нет, не буду вспоминать. Не сейчас.

— Да и не могу же я просидеть всю оставшуюся жизнь в твоем доме.

— Теоретически можешь. Но это ничем не будет отличаться от заточения. Как по мне — много чести.

— Кому? — не поняла я.

— Всем этим светлым, которые приговорили тебя. Страху. Я бы из вредности не позволил ему сожрать свою жизнь. А ты?

— Ты прав.

Он и не позволил. Интересно, страшно ли ему сейчас? А вчера, когда он «импровизировал» — один против толпы, стражи и конвоя инквизиторов?

Я заставила себя распрямить плечи и поднять подбородок. Сейчас мы с Дитрихом были одеты как дворяне, значит, и вести себя нужно соответствующе. Я припомнила наставления, которыми воспитатели изводили братьев. Если мне подобало сдерживать неприличную для девицы резвость и держать глаза долу, то им, наоборот, предписывалось смотреть людям прямо в лицо. И простонародью, и тем более — власть имущим; открытый взгляд должен показывать, что ты не таишь никаких дурных намерений. Разве что перед светлыми братьями и сестрами полагалось склонить голову, принимая благословение.

— Так-то лучше. — Дитрих ободряюще сжал мое плечо. — Вот так на них всех и смотри. Если по дороге попадется патруль инквизиторов, справишься?

— Не думаю, что меня знают в лицо все братья столицы. — Я с деланым безразличием пожала плечами, хотя внутри что-то противно сжалось.

Нет, Дитрих прав. Нельзя позволить страху сожрать мою жизнь! Я вскинула голову. Даже если встретится патруль, нужно вести себя естественно, и тогда на меня просто не обратят внимания.

По дороге до рынка повода испытать самообладание не подвернулось — один раз нам встретились два стражника, обходящие город, и все. А потом мы дошли до рыночной площади, и я забыла о своих страхах, заодно поняв, почему Дитрих, сбежав от отца, не стал покидать столицу.

Сколько же людей было вокруг! И ведь это даже не десятая часть всех столичных жителей. По дороге сюда Дитрих рассказал, что почти в каждом квартале есть свой рынок — где-то попроще, где-то побогаче. Эти кварталы считались бедными, «трущобами», как сказал некромант, и рынок здесь был небольшим. Но все же в толпе среди серо-коричневых одежд простонародья хватало и прилично одетых людей. Мы с Дитрихом в наших одеждах небогатых дворян не слишком выделялись среди остальных. Две капли воды в огромном людском прибое.

— Не отставай, птичка, — сказал Дитрих, ввинчиваясь в толпу.

Вот когда мне стало вовсе не до страхов, точнее, все их вытеснил один — потерять спутника из виду. На несколько мгновений я почувствовала себя маленькой девочкой, убежавшей от няньки в дворцовом саду и обнаружившей, что кругом нет ни одного взрослого и непонятно, куда идти.

Нет уж, я давно не маленькая девочка! Даже если и потеряю из виду Дитриха, смогу вернуться к дому, из которого мы вышли. Хотя, конечно, лучше не теряться и не слишком задерживаться, разглядывая прилавки, как бы трудно это ни оказалось.

Чего тут только не было! Пушистые пучки пряной зелени соседствовали с фиолетовыми листьями свеклы и красными головками редиски. Стояли бочки с мочеными яблоками прошлогоднего урожая и квашеной капустой. Свежий хлебный дух мешался с медовым ароматом пряников. Кудахтали куры в клетках, гоготали гуси, рыба утреннего улова, как ей и полагается, молчала.

— Бедный рынок, — сказал Дитрих. — Ни мясного ряда, ни пряностей, ни сухого варенья, да и других сластей почти нет.

Ни за что бы не подумала, что он сладкоежка. Впрочем, эту мысль я решила пока придержать при себе. Здесь, в толпе, где вроде бы и никому ни до кого нет дела, и одновременно чересчур много чужих ушей, слишком легко сболтнуть лишнее или нечаянно заговорить о себе в женском роде, привлекая ненужное внимание.

Может быть, для Дитриха этот рынок и выглядел бедным, а мне так вполне хватало разнообразия. Да и сам некромант, как мне показалось, ворчал больше для проформы. Он останавливался то у одного прилавка, то у другого, неспешно выбирая. Торговался азартно, с явным удовольствием, и было заметно, что делает он это не из мелочной жадности, а просто от любви к искусству.

— Мы оскорбим продавца, не попытавшись поторговаться, — заметил он, складывая в мою корзинку берестяной кузовок, наполненный земляникой.

Не удержавшись, я утянула в рот несколько ягод. Перекинула с локтя на локоть корзинку, уже довольно увесистую. Но Дитрих нес вдвое больше, так что мне было грех жаловаться.

— Все, уже уходим. Сейчас выберемся из толпы, и я заберу у тебя корзину, — улыбнулся он, будто почувствовав мою усталость.

— Мне не тяжело, — не слишком убедительно возразила я, вслед за ним отходя от прилавков.

Еще немного — и мы оказались недалеко от вторых ворот рынка. Здесь уже не было толчеи, и улица просматривалась в обе стороны.

— Носильщик! Кому носильщика! — раздался громкий голос. Дитрих бросил на меня оценивающий взгляд. Похоже, моя преувеличенно бодрая улыбка его не убедила, потому что на лице отразилось сомнение.

— Не стоит, — сказала я. — К тому же, носильщик может рассказать…

Я не стала договаривать, опасаясь лишних ушей. Дитрих улыбнулся.

— Мы лишь одни из многих… — Он осекся, переменился в лице. Я вслед за ним повернула голову, но около зазывалы не было ни стражи, ни инквизиторов. Или нам нужно опасаться кого-то еще?

— Очищенный. — Голос Дитриха звучал чересчур спокойно. — Извини, птичка, но будем справляться сами. Совсем устанешь — говори, заберу и твою корзинку.

Я молча кивнула. Пригляделась внимательней. Рядом с зазывалой неподвижно, словно статуя, стоял мужчина. По лицу его было невозможно угадать возраст — может, лет на пять старше меня, а может, и на все пятьдесят. Обычно время оставляет на людях отпечаток пережитых волнений, радостей и горестей, полученного опыта и обдуманных мыслей, придавая каждому свое неповторимое выражение. А у очищенного лицо было точно у куклы, и глаза такие же — как стеклянные пуговицы. И осанка… никакая. Ни спокойного достоинства, как у Епифании, ни надменно поднятой головы, как у Первого брата, ни привычно опущенных плеч, как у многих из толпы, кто всю жизнь кланялся.

Казалось бы, отвернись от этого человека и забудешь его, но именно эта «никаковость» врезалась в память, наполняя подспудным отвращением.

А может быть, дело было не в самом очищенном, а во мне.

Оказалось неожиданно больно представить, что с лица Дитриха могла бы стереться ехидная ухмылка, что живой внимательный взгляд стал бы таким же стеклянным, а гордый разворот плеч превратился вот в такой безвольно поникший. Да и ему самому, наверное, неприятно было смотреть, во что — почему-то подумать про очищенного «в кого» не получалось — он мог бы превратиться, если бы не решился бросить вызов всему миру.

Лучше ли подобная участь костра? Я не знала, но Дитрих свой выбор сделал.

Впрочем, сам он уже не смотрел в сторону носильщика.

— Пристройся мне за спину и не отсвечивай, — еле слышно произнес он.

— Что там?

— Патруль светлых. — В его голос просочился яд. — Проверяют, не богохульствует ли кто, торгуя протухшей рыбой и гнилой репой.

— При чем здесь богохульство? — не поняла я.

Несмотря на предупреждение, выглянула из-за плеча Дитриха.

Да. Три светлых брата. Все мне незнакомы, а значит, и меня не знают. Один свернул к прилавку — толпа отхлынула перед ним, освобождая дорогу, — схватил с лотка вязку баранок и три медовых пряника. Торговка открыла рот и тут же закрыла, когда инквизитор, не расплатившись, вернулся к своим. Пряники раздать не получилось: у всех троих оказались заняты руки. Один нес за связанные лапы безголовую курицу и какой-то сверток под мышкой, второй — кузовок с ягодами и кулек с орехами. Тот, что разжился баранками, огляделся.

— Эй, ты! Веди сюда это чучело, и пусть корзинку захватит! — Он ткнул пальцем в очищенного.

Зазывала вручил носильщику корзину:

— Карл, иди помоги светлым братьям и возвращайся. — Про оплату он тоже ни слова не сказал.

Те, кто приходил за исцелением к нам, светлым сестрам, редко являлись с пустыми руками. Была ли то искренняя благодарность или вынужденная жертва, как сейчас лишили выбора тех, чьи товары инквизиторы просто забрали? Раньше я была уверена в первом, но сейчас эта уверенность начала таять.

Очищенный двинулся к инквизиторам. Когда он проходил мимо нас, Дитрих попятился, точно от ядовитой змеи. Я тоже отступила вслед за ним. А Карл остановился напротив нас, указал на Дитриха и громко и отчетливо произнес:

— Светлые братья, этот человек носит амулет, изменяющий внешность.

Я застыла ошарашенная. Да, все знали, что очищенные слабочувствительны к магии, и вполне возможно, носильщик разглядел сквозь амулет настоящее лицо Дитриха и сделал выводы. Но лишенные магии никогда ничего не делают по собственной воле: у кого нет желаний, у того нет и воли. Так почему вдруг он решил указать на нас светлым братьям?

Лица Дитриха я видеть не могла, заметила только, как напряглась его спина. Инквизитор с баранками потянулся к магии. Дитрих бросил корзинку, поток силы рванулся от него к светлым. Двое — с курицей и баранками — выставили щит, и заклинание некроманта растеклось по нему, не причинив вреда светлым. Но еще до того, как оно долетело до щита, третий брат ударил зкзорцизмом.

Может, он и был безвреден, но, когда заклинание накрыло меня вместе с Дитрихом, мне показалось, что завибрировала каждая жилка, и на пару мгновений я перестала видеть, слышать и думать. А когда опомнилась, Дитрих лежал на брусчатке. Магическая личина слетела с него, явив настоящий облик.

— Я был прав, — по-прежнему бесстрастно и звучно сказал очищенный. — Он носил заклинание, изменяющее внешность. Такие заклинания запрещены.

— Беги, — выдохнул Дитрих, прежде чем его скрутило судорогой.