Сердце некроманта

Глава 18

— Не знаю, насколько невинной жертвой она была, но у нас говорят, что Ютте было семнадцать, а Гервину — тридцать пять.

Дитрих смотрел на меня все так же серьезно и спокойно, и не поверить было невозможно. Я попыталась вспомнить, сколько было Ютте в той версии легенды, которую слышала я, — и не смогла. Неужели та, что едва не погубила наш мир и обрекла его на нашествие демонов, была младше меня?

— По большому счету, нам, живущим сейчас, уже неважно, кому на самом деле из этих двоих захотелось сравняться мощью с богами, — продолжал Дитрих.

Конечно, он был прав, ведь ничего уже не изменить. Но я вдруг поняла, что хочу знать ответ.

Можно ли в семнадцать обладать силой, которой нет равных? Наверное да, в конце концов, лишь боги отмеряют дар, что достается магу. Но можно ли владеть силой так, что ее мощь очевидна всем? В этом я уверена не была.

Господь не обделил даром и меня, но я прекрасно сознавала, что придется еще очень много и долго учиться, чтобы развить его в полной мере. Это как с умением мыслить: можно от рождения иметь острый ум, но чтобы стать выдающимся ученым, придется сначала овладеть грамотой, а потом прочитать множество книг, потратив на это долгие годы.

Можно ли в семнадцать возжелать божественного могущества? Да. Что греха таить, я сама порой хотела верить, будто мне уготована какая-то иная судьба, хоть здравый смысл и подсказывал: кроме сильного дара, во мне нет ничего особенного, так с чего бы моя жизнь стала выдающейся?

— И неважно, кто из них кого соблазнил… во всех смыслах.

Неважно? Можно ли в семнадцать заморочить голову мужчине вдвое старше себя? Соблазнить «во всех смыслах» — как сказал Дитрих. Не просто пробудить желание в мужчине. Сделать так, чтобы опытный и могущественный маг, Первый брат, достигший своего сана в невиданно молодом возрасте, совершенно потерял голову. Уверился, будто совершает благое дело, помогая возлюбленной открыть врата в горний мир — тот, что создан из магии, тот, где живут боги… и обитают демоны. Для себя я точно знала ответ.

— Нам, кому приходится иметь дело с демонами, уже все равно, кто виноват… Но, как видишь, и на эту историю можно посмотреть с другой точки зрения, — сказал Дитрих. — Я тогда не жил, как и мой учитель, а книги… «Врет как очевидец», помнишь? Возможно, темные хотят оправдать свою так же, как светлые — своего. Потому что, если девушке в самом деле было семнадцать, вся эта история перестает выглядеть очевидной.

Я поразмыслила над его словами.

Может быть, все действительно было не так, и эта история — лишь еще одна ложь. Но даже если Ютте в самом деле было семнадцать, и это не ей, а Гервину оказалось мало той власти и могущества, что он уже имел… Они мертвы уже много веков.

— Покойникам все равно, кто был преступником, кто — жертвой. И нам, живущим сейчас, как ты сам сказал, тоже уже неважно. Важно лишь, что кто-то был ослеплен гордыней, кто-то — любовью, но оба погибли, оставив демонам проход в наш мир.

— Зато точка зрения по-прежнему важна, — ухмыльнулся Дитрих. — Если бы у Ютты были такие же могущественные соратники, как у Гервина, сейчас инквизицией были бы темные. А тебе, светлой, пришлось бы скрывать свой дар, потому что когда-то один из вас едва не погубил мир, пытаясь сравняться силой с богами.

Он помолчал, кажется, вдоволь насладившись моей растерянностью, и добавил:

— Но все случилось так, как случилось, рассказывают об этом так, как рассказывают, и едва ли что-то сейчас можно изменить, насколько бы мне того ни хотелось.

— Тогда к чему ты затеял этот разговор? — окончательно растерялась я.

— Чтобы напомнить тебе, что мир не так однозначен, как кажется.

Да я в последнее время постоянно в этом убеждаюсь, и голова кругом идет. Насколько все было просто и понятно всего лишь… Пресветлый, всего лишь два дня назад! До чего все сложно и запутано сейчас! В собственной жизни бы разобраться, а уж в том, кто кого на самом деле соблазнил и предал несколько веков назад…

И все же…

— Неужели мне всю жизнь врали? — вырвалось у меня.

Дитрих промолчал, и по его лицу я не смогла ничего разобрать. «Не задавай вопросы, на которые не хочешь услышать честный ответ», — вспомнилось мне.

Но если не обманывать саму себя, ответ я уже знала.

— Неужели в свете нет ничего хорошего?

— Как это «ничего хорошего»? — возмутился Дитрих. — Есть ты, например.

Я залилась краской, не зная, дразнит он меня или говорит серьезно.

— Есть другие сестры, которые лечат и учат. Наверняка есть и братья, что искренне верят и стараются сделать мир лучше. — Он усмехнулся. — Не могу не отдать им должное, несмотря на то, что это «лучшее» подразумевает для меня костер.

— Ты можешь быть серьезным хоть иногда? — взмолилась я.

— Я убийственно серьезен, птичка. Ни тьма, ни свет сами по себе не есть зло. Это лишь сила, которой пользуются люди, а люди разные. — Он пожал плечами. — Так всегда бывает: заметнее те, кто ищут власть и собственную выгоду. Будь сейчас у власти тьма, мои собратья не были бы ни добрее, ни честнее нынешнего светлого Ордена.

— Ты правда так думаешь?

Дитрих кивнул и добавил:

— Но поскольку рассуждать о том, что могло бы быть, можно бесконечно, а история не знает слова «если», предлагаю вернуться от высоких материй к делам насущным. Поедим, заготовим то, что сегодня купили, в дорогу, а завтра с рассветом двинемся в путь.

Этим мы и занялись. Чистили, мыли, разделывали. То, что можно было высушить — сушили, удаляя магией воду, чтобы еда занимала меньше места и стала легче. Что-то засаливали или коптили — оказывается, щит прекрасно защищает не только от оружия и магии, но и удерживает дым импровизированной коптильни, не позволяя ему наполнить комнату. Подготовленные продукты раскладывали по полотняным мешочкам, заворачивали в промасленный пергамент.

— Осталось только сложить, — сказал наконец Дитрих. Сунулся в сундуки, но, какими бы бездонными они ни казались, вместить все нужное не могли. — Сбегаю-ка я за второй заплечной сумкой. Заодно и деньги, и смену одежды нам обоим прихвачу.

— Это опасно! — всполошилась я.

Дитрих помотал головой.

— Я пойду порталом. Не на рынок и не в лавки, а еще в одну такую же нору. Так что не волнуйся и отдохни пока, вечер опять придется горбиться над шитьем.

Да, одежду на смену тоже нужно будет подгонять. Я послушно опустилась на стул, стараясь не думать о причинах, по которым Дитрих собирается «сбегать» один. Но с лицом, видимо, не справилась, потому что он сказал:

— То, о чем не знаешь, не разболтаешь случайно и не расскажешь под пыткой.

Я содрогнулась, а Дитрих улыбнулся. Потрепал меня по волосам.

— Тебе я доверяю, птичка, и постараюсь уберечь, но всякое может случиться.

Кроме того, что уже случилось? Какое еще «всякое»?!

— Как ты можешь так жить, все время ожидая новой пакости?! — вырвалось у меня.

Он посерьезнел.

— Если бы я не ожидал все время пакости, попался бы куда раньше. — Дитрих снова улыбнулся. — Не скучай, я скоро.

Засиял портал, я сощурилась от чересчур яркого света, а когда проморгалась, комната уже была пуста. Я тихонько вздохнула. Надеюсь, в этот раз он создал портал прямо в очередную «нору», а не на улицу, и не нарвется на кого-то, кто может его узнать.

Чем бы заняться? Дитрих велел «отдыхать», но я не привыкла сидеть днем без дела. Я огляделась. Наверное, стоило бы протереть полы и убрать пыль с окон, выдававшую, что здесь давно никто не бывал. Но это все же был не мой дом, не расценит ли Дитрих мое самоуправство как упрек, дескать, он плохой хозяин.

Шум с улицы прервал мои размышления

— Слушайте, люди, и не говорите, будто не слышали! — донесся усиленный магией голос.

Глашатай! Я метнулась к окну, прилепившись к стеклу носом. Какие одежды были на нем сейчас? Желтые, сообщающие о великой радости, черные, говорящие о большой беде, или красные — призыв к вниманию и осторожности. Только бы не красные. Только бы он не нес весть о розыске.

Если инквизиторы сочтут нас с Дитрихом настолько опасными, что потребуют содействия светских властей, нам конец. Глашатаев с нашим описанием и обещанием награды за головы разошлют по всем городам, и рано или поздно нас загонят…

Но как я ни пыталась извернуться, увидеть глашатая в узком переулке внизу не удалось. Оставалось только слушать.

— Король умер!

«Не о нас», — мелькнула первая мысль. В следующий миг я застыла, разучившись дышать.

Нет. Не может быть. Это не настоящий глашатай. Это глупые шутки черни.

— Да здравствует король!

Слишком опасная шутка для черни.

— Слушайте, люди, и не говорите, будто не слышали!

Нет, этого не может быть! Отец ведь вовсе не старый!

— Король умер!

Как же так?

Не помня себя, я метнулась к двери, слетела по лестнице. Я должна быть там! Должна увидеть сама. Если отец умер… От этого «умер» вздох превратился во всхлип, и я запрокинула голову, глядя в потолок, тщетно силясь остановить слезы. Тело должны выставить для прощания до заката. Мне нужно быть там. Я должна попрощаться.

Голос глашатая летел по улице, отражался от стен, и каждое слово словно выбивало из меня дыхание. Но поверить все равно не получалось.

Я должна быть там.

Вот только куда мне идти? Узкий переулок выглядел безликим, я повернулась в одну, в другую сторону, но отупевший от потрясения разум никак не мог выбрать направление. А глашатай все не унимался, и голос его эхом вибрировал среди домов, мешая думать. Я заткнула ладонями уши, но безжалостные слова все равно прорывались. «Умер. Умер. Умер. Да здравствует…» Чтобы заглушить их, я закричала во все горло, скрючилась, по-прежнему сжимая руками голову.

Кто-то взял меня за плечо. Я вскинулась. Дитрих.

Не говоря ни слова, он повлек меня обратно в дом.

— Погоди, — выдохнула я. — Я должна…

— Тихо, Эви. Тихо. Это горе. Это пройдет. — Он продолжал неумолимо тащить меня вверх по лестнице.

— Ты не понимаешь. — Я попыталась выдернуть руку. — Я должна попрощаться. Это мой долг.

Он вздохнул.

— Понимаю больше, чем ты думаешь. Понимаю, что сейчас ты не в себе.

Его хватка оставалась крепкой — не вырваться, только покорно двигаться следом — и одновременно бережной.

— Я в своем уме! Я должна проститься и попросить прощения.

Чтобы в душе покойного не осталось обид, и она могла спокойно завершить все мирские дела, прежде чем отправиться в обитель пресветлого Фейнрита. Иначе душа может остаться в этом мире. Неприкаянная, она будет тревожить близких, но это полбеды. Рано или поздно ее сожрут демоны, или она постепенно растает, перестанет существовать. Гибель, окончательная и бесповоротная, ничто, исчезновение без следа — может ли быть участь хуже?

— Ты в своем уме, — согласился Дитрих, открывая передо мной дверь и заводя в комнату. — Но не в себе от горя. Иначе бы помнила, что тело короля во время прощания стерегут две дюжины инквизиторов.