Васю учить - только портить (СИ)

Глава 12. Василиса

Пётр не обманул — на ужин мы, действительно, будем жрать.

Не есть, не кушать и не ужинать, а прям жрать от души, от пуза.

На столе передо мной на деревянную подставку встала сковородка, наполненная горячей жаренной картошкой с мясом. Сверху Пётр её щедро посыпал зеленью. Рядом с картошкой встал салатник с самым простым и примитивным салатом из огурцов и помидоров. И банка молока из холодильника.

Как это всё просто. Но как же это всё вкусно! По кухне витают такие ароматы, что можно захлебнуться слюной.

— Сало достать? — спросил Пётр, открыв морозилку. Я отрицательно покачала головой. — А рыбу? Строганинку будешь?

— Уже десять вечера. Давайте не будем налегать на тяжелую пищу.

— Я тебе зелени полтазика на картошку накидал. Так что тяжело не будет. Ну, как хочешь, — сказал Пётр и, ничего не взяв из морозилки, сел за стол напротив меня. — Ладно. Время срать, а мы ещё не ели. Приступай.

— Прямо из сковородки? — я выгнула бровь, глядя на то, как Пётр начал вилкой есть картошку прямо из сковородки. Будь здесь моя мама, эта вилка уже торчала бы из его глаза.

— Ну, хочешь из пупка моего поешь.

Молча взяв вилку, я приступила к трапезе, о которой мой желудок уже молил на коленях. Едва языка коснулся вкус мягкой горячей картошки с кусочком жаренной говядины, как я была готова улететь на небушко, чтобы оттуда кричать от удовольствия. Боже, как же это вкусно!

— Опять дрыхнешь? — в блаженство моё ворвался насмешливый мужской голос, и я поняла, что от удовольствия закрыла глаза.

— Я не сплю. И сейчас у крыльца я тоже не спала.

— А по мне, спала, — пожал Пётр плечами. — Как все дети — жопкой кверху.

По моим щекам и шее растекся жар и, наверняка, самая красная краска. Конечно, он всё видел со своего балкона. Еще и поближе подойти не потрудился.

— Я медитировала в позе ребенка, — стояла я на своём. — Если бы вы, Пётр, из солидарности занимались со мной моими делами, как я вашими, то знали бы, что это такое.

— Ну, не, — поморщился мужчина. — Я так только бухой согнуться смогу, и то, если с крыльца упаду или с балкона. И, к слову о твоих делах — рассказывай, за что тебя папенька в ссылку отправил? Где нагрешила? В чем виновна? Рассказывай. Время позднее, спешить нам никуда не надо. Слушаю.

Пока я собирала мысли в кучу и прожевывала огурец из салата, Пётр налил в наши стаканы молоко.

— Если коротко, то папа хочет, чтобы я была самостоятельная, но при этом он не хочет давать мне самостоятельности.

— А если не коротко? Потому сейчас я ни хрена не понял.

— В общем, — выдохнула я шумно и прочистила горло, приготовившись говорить. — Я с детства люблю рисовать. Очень. Училась в художественной школе, но, правда, недолго. Папа решил, что это пустая трата моего времени и его денег. Так вот, рисовать я любила и люблю, и занимаюсь этим до сих пор: пишу картины и продаю их за достаточно приличные деньги. Но папа не считает моё дело чем-то серьёзным и достойным на существование. Для него это всё пустое и бесполезное. Ничего полезного я же не делаю, — поджала я разочаровано губы и опустила взгляд, так как Пётр уж очень внимательно смотрел на меня и слушал. — Папа хочет, чтобы я нашла себе нормальную работу. Чтобы, как все, каждое утро надевала костюм и туфли, и шла на работу, а не сидела дома на полу на шпагате перед картинами.

— На шпагате? — поморщился Пётр. — Стесняюсь спросить, ты из тех ебанутых, которых рисуют свои картины, прикладывая задницу к холсту? Или ты другое место к нему прикладываешь, в шпагате-то?

— Я пишу кистью и карандашами. В мире современного искусства я старовер. А для папы я бесполезное создание. Он хочет, чтобы я узнала настоящую взрослую жизнь, но при этом даже просто в магазин за продуктами меня одну не отпускает. Со мной идёт или мама, или кто-то из его охраны. А работать я должна непременно в его фирме, у него перед носом. Я даже в универе учусь в том, который выбрал для меня, папа, а не там, где я сама бы хотела.

— Мда, — вздохнул Пётр и отпил молока. — У твоего пердушонка, выходит, и то свободы больше — он, хотя бы, может срать где попало.

Улыбка невольно коснулась моих губ.

— Я понимаю, мой папа важная шишка и всё такое…

— Какая он, нахер, шишка? — фыркнул Пётр. — Так… клитор. Тоже вечно не знаешь, где он есть и что с ним делать. То одно дело начнёт, то другое. Одно бросает, другое начинает… По крайней мере, раньше так было. Сейчас он, конечно, нашёл свою нишу, но по молодости тоже самым умным не был.

— Вы с ним вместе работали?

— Нет. Просто в одной компании как-то за столом сидели. Он лет на пятнадцать меня старше, если не ошибаюсь. Тогда, помню, пытался затянуть нас в какую-то свою очередную схему. Но я тогда служить только начал, так что мне это было неинтересно. А потом частенько пересекались, но, опять же, в компаниях, — рассказывал Пётр, потягивая молоко. — А ты чего не взбрыкнёшь? При мне-то вон какая смелая и дерзкая, а при бате что? Бьёт?

— Нет. Он меня ни разу и пальцем не тронул. Только кричит. Очень часто. Я… — стыдливо опустила взгляд. Не самая приятная страница из моей биографии. — Я однажды убежала из дома, когда узнала, что папа уже приготовил мне место не в том универе, в который я хотела. Думала, уеду, поступлю, куда мечтала, и буду жить сама по себе. Многие же мои сверстники учатся, работают, живут в общагах… Я была уверена, что и у меня тоже получится. А потом, примерно через неделю, человек из папиной охраны нашёл меня и сказал, что папа с сердечным приступом в больнице. И мама тоже. Они ездили по нашим знакомым и родственникам, искали меня. Спорили, ругались. Папе стало плохо за рулём, и он вылетел на встречку. Мама попыталась вырулить, но в ту сторону, где она сидела, влетела другая машина. В общем, оба они тогда попали в больницу из-за меня.

— И после этого ты разрешила им посадить тебя на поводок, — понимающе кивал Пётр.

— Ну… да, — выдохнула я, грустно улыбнувшись. — Только с каждым месяцем поводок всё короче, а ремень на шее всё туже. Он мне с собой сюда даже одного карандаша не разрешил взять.

— Ясно, — вздохнул Пётр и поднял свой стакан с молоком. — Давай хоть бахнем за то, что с йогой у тебя всё получается. Или этой херней тоже заставляют заниматься?

— Это я сама. Успокаивает.

Наши стаканы стукнулись, и я отпила немного молока.

— Вкусно? — спросил Пётр.

— Да.

— Это ты сегодня надоила. Я попросил отлить нам в банку.

Чувство гордости приятно затопило грудную клетку. Хоть что-то полезное к сегодняшнему ужину сделала я.

Дальнейший ужин прошёл в относительной немногословности.

По Петру было заметно, что он вымотан сегодняшним днём и, похоже, загружен моим монологом. Много есть он не стал, закончив ужин синхронно со мной. Бок о бок мы прибрались на кухне, бросая друг другу короткие фразы, касаемо того, кто будет мыть скромное количество посуды (я), а кто уберет со стола и покормит собак (Пётр).

Пётр ушёл на улицу, проведать кроликов и куриц, и посмотреть у них количество воды и корма. А я, закончив с посудой, поднялась в свою комнату, где переоделась в шорты и майку, чтобы поспать.

Мой план с охмурением Петра и грязным харрасментом провалился почти сразу, а вот вещи, как для порно кастинга остались при мне. Спать в пеньюаре, едва прикрывающем грудь и задницу, я здесь точно не стану.

Нужно купить что-то простое и практичное, хотя бы на этот месяц. Пеньюар и дорогие платья лучше оставить до возвращения в город. Здесь в брендовых шмотках до курятника, конюшни или фермы мне ходить не хочется. Во-первых, жалко вещи; во-вторых, неудобно; в-третьих, глупо. Стразы, перья и кружево для уборки дерьма и дойки? Ну, уж нет.

Лёжа в кровати, я созерцала потолок с деревянными перекладинами. На улице ярко светила луна и, похоже, пробудила во мне лунатика. Немного подумав, я, всё же, села в постели, взяла свой рюкзак, стоящий на полу у тумбочки, и достала из него косметичку. Но косметичку не простую, а с двойным дном, где было припрятано немного денег, заработанных с картин.

Да-да! «Самые строгие родители воспитывают самых искусных лжецов». И тот мой побег из дома, доведший родителей до больницы, был не единственным. Просто раньше я убегала из дома только по ночам, и возвращалась к утру до завтрака, довольно умело имитируя сон в постели, с еще неснятыми кроссовками. Но после того случая, я перестала убегать даже по ночам, став покорной домоседкой, у которой свобода осталась только в написании картин. Ведь только с карандашом и кистью в руке я была вольна делать всё, что захочу.

Пересчитав красные купюры, припрятанные в косметичке, я поняла, что на карманные расходы на этот месяц у меня есть триста десять тысяч рублей. В принципе, на практичные вещи и обувь должно хватить. Даже на мороженое останется. Осталось только убедить Петра в том, что мне нужен день на шопинг.

Убрав деньги в косметичку, а косметичку обратно в рюкзак, я несколько долгих минут сидела в постели и смотрела прямо перед собой окно. Может, закрыть шторы? Этот лунный свет подозрительно меня манит. Или лучше выйти на балкон? Всё равно спать не очень хочется.

Еще несколько минут раздумий привели меня к тому, что я завернулась в покрывало с кровати и вышла на балкон. Оперлась локтями о перила и полной грудью вдохнула уже прохладный ночной воздух. Как же хорошо. И свободно. Под балконом розовые и белые цветы обращены к большой луне на чистом звездном небе, а сама луна красуется в отражении узкой речушки неподалеку. И разве в такое время птицы не должны спать? Какая-то птица уж больно настойчиво поёт в стороне реки.

Закрыв глаза, я, кажется, не могла надышаться. Не помню, когда последний раз так хорошо чувствовала себя, просто стоя под луной, глядя на реку. Наверное, побережья океана не вызывало во мне столько умиротворение и спокойствие, сколько река и тихо шумящий под легким ветром лес напротив.

— Ебать… — шумно выдохнул Пётр, тоже вышедший на балкон, чем напугал меня до поднятый на затылке волос. — Напугала, — мужчина гораздо быстрее меня взял себя в руки и, не стесняясь моего присутствия, преспокойненько вышел на балкон в боксерах с носорогом. — Почему не спишь?

— Не спится, — ответила я, стараясь не смотреть в сторону, практически раздетого мужчины, не стесняющегося вообще ничего. Телосложение у него, конечно, красивое. Я бы, наверное, даже что-нибудь зарисовала, но это не значит, что его нахождение рядом со мной в одних трусах можно считать нормальным. Мы же, фактически, незнакомые друг другу люди!

— Ну, да. Ты же сегодня уже выспалась, — хмыкнул Пётр, многозначительно глянув вниз.

— Да. Я там спала? И что?

— Ничего. Могла бы сразу признаться, чтобы я не подъёбывал, — мужчина оперся локтями о балюстраду широкого балкона и глубоко вдохнул. — Смотри, какая хуйбала сегодня вылезла.

— Это полнолуние, — вздохнула я и, расслабившись, тоже оперлась локтями о балюстраду.

— В общем, слушай, — вдруг по-деловому начал Пётр, заставив посмотреть на его достаточно серьёзный профиль. — Геморрой мне не нужен. Поэтому предлагаю тебе жить дружно. Поживёшь у меня месяц, который тебе обозначил батя. Сделаем вид, что у тебя каникулы у бабушки в деревне. Но нянчится с тобой я не собираюсь. По хозяйству, всё равно, помогать придется, раз уж ты здесь.

— Хорошо, — согласно кивнула я, не встретив его слова с большим оптимизмом. Расклад так себе, но вполне справедливый.

— Ничего хорошего, Васька, — поскрёб он задумчиво бороду. — Считай этот месяц шансом или возможностью пораскинуть мозгами.

— В смысле? — нахмурилась я, поймав прямой взгляд Петра.

— А ты думаешь, твой батька ходы только до универа и работы в офисе расписал? — несколько цинично хмыкнул Пётр. — Наверняка, он уже готовит или присматривает тебе женишка. Если уже этого не сдала. Не думала об этом?

— Нет, — поморщилась я, отрицательно качнув головой. — Папа не станет искать мне жениха. Что за бред?

— Бред не бред, но ты сама признала, что находишься у него на поводке. Так что, по такой логике, и случки твои тоже будут под его контролем. В общем, думай, Васька, как будешь доказывать отцу, что уже взрослая и самостоятельная. Или не думай. У тебя есть месяц каникул от бати, чтобы решить. Я не говорю, что твой батя плохой. В некотором роде, я его понимаю. Но и на поводке жить — хуйня какая-то.

Слова Петра выбили меня из равновесия. Еще минуту назад я чувствовала умиротворение и покой, а сейчас в душе царил полный хаос и раздрай. Будто я только-только выстроила свой классный песочный замок, а его тут же смыло безжалостной холодной волной.

— Я подумаю, — выронила я затравленно.

— И ещё… Подожди секунду, — Пётр по-деловому оставил меня одну. Вернулся в свою комнату и через несколько секунд вышел с большим блокнотом и карандашом в руке. — Ну, не обоссысь, — хохотнул он, заметив, как засияли мои глаза. — Напишешь список того, что тебе нужно. На днях закажу в город.

— А что именно писать?

— Ну, что тебе там надо? Фломастеры, раскраски… для рисования твоего?

— А, поняла, — активно кивала я, тянув руки к блокноту, на который смотрела, как кот на валерьянку.

— Только распиши всё подробно, чтобы жопу потом не морщить, если привезут не то, — Пётр не спешил отдавать мне блокнот и карандаш, словно дразня ими. Еще немного и я буду готова отплясывать перед ним, как шпиц на задних лапках. — И постарайся за ночь весь карандаш не сточить об блокнот, — хохотнул он, наконец, отдав мне в руки, наверное, мою самую большую и желанную награду за эти дни.

— Спасибо!

Прижав блокнот к груди, я не знала, как ещё можно отблагодарить Петра. Поэтому несколько секунд мы просто, улыбаясь, смотрели друг другу в глаза.

— Попозировать? — спросил вдруг мужчина. — А то я могу, — продемонстрировал он бицепс. — Смотри, какой красивый.

— Не нужно, — хохотнула я. — Трусы у вас, кстати, ничего такие. Носорог — вообще классный.

— Носорог? — нахмурился мужчина и опустил голову, посмотрев на своё причинное место. — Хочешь сказать, что у этого слона хобот маловат? — спросил он, ткнув пальцев в сторону своего паха.

У меня начали гореть уши и щёки. Во-первых, вопрос показался мне очень двусмысленным, а, во-вторых, посмотрев чуть внимательнее туда, куда он показывал, я поняла, что на трусах у него, и правда, запечатлен слон, а хобот его…

Мамочки!

— Спокойной ночи, Пётр, — быстро протараторила я и поспешила скрыться в своей комнате.