Высота в милю

ГЛАВА 20

ЗАНДЕРС

— Вы, мальчики, хорошо выглядите в этом сезоне.

Откинувшись на спинку коричневого кожаного дивана, я закидываю руки за голову.

— Такое ощущение, что у нас наконец-то есть все необходимые элементы, чтобы по-настоящему вырваться вперед.

— Вчера вечером Илай забил победный гол, — начинает Эдди, наш общий психотерапевт. — Боже, это было эпично.

— Да, он не преминул показать мне повтор бесчисленное количество раз за выпивкой вчера вечером.

Мэддисон всегда лучше играет дома, чем в гостях, поэтому неудивительно, что он лидирует в лиге по очкам после нашей двухнедельной домашней серии. Но Эдди знает Мэддисона так же хорошо, как я знаю своего лучшего друга, поэтому нет необходимости объяснять ему. Он всегда на высоте, когда его семья на арене.

Я, с другой стороны, процветаю на ненависти со стороны посещающих стадионы. Я привык быть своей собственной системой поддержки во всех аспектах моей жизни, включая хоккей.

— Как ты настроен на Рождество?

Этот вопрос заставляет меня задуматься. Я старался не думать об этом ужасном семейном празднике, но, конечно, Эдди собирался спросить о нем. Он является моим психотерапевтом уже почти десять лет. Наши еженедельные сеансы обычно представляют собой просто разговор двух друзей, но Эдди, будучи Эдди, всегда знает, когда нужно докопаться до сути происходящего. И зная все мельчайшие подробности моей семейной истории, не удивительно, что он заговорил об этом, когда Рождество не за горами.

Но восемь лет назад я пообещал ему и себе, что буду честен на наших сессиях. Жестокая честность распространилась на все аспекты моей жизни, и должен сказать, что это невероятно освобождает. Именно это помогло мне преодолеть многих внутренних демонов, с которыми я боролся, когда был моложе.

— Я боюсь этого. Даже не знаю, о чем мы будем говорить. Линдси не будет рядом, чтобы выступить в качестве буфера, и я жалею, что не сбежал и не придумал какую-нибудь отговорку.

— Это может стать хорошим шансом для тебя и твоего отца поговорить, Зи. Он явно прилагает усилия, навещая тебя.

— Логан сказала тоже самое.

— Что ж, — смеется Эдди. — Логан, наверное, стоит переосмыслить свою карьеру и присоединиться к моей сфере.

С тех пор как мы учились в колледже, Мэддисон и я посещали одного и того же психотерапевта, и Эдди в шутку предложил платить половину своей зарплаты Логан за то, что она будет держать нас в тонусе, когда мы не находимся в его кабинете.

— Что удерживает тебя от честного разговора с отцом? Ты прекрасно справляешься с этим со всеми остальными в своей жизни.

— Я не злюсь на всех остальных в моей жизни.

— Почему ты злишься на своего отца?

— Эдди, ты знаешь почему.

— Напомни мне. — Его любимая тактика. Он точно знает почему и не нуждается в напоминании. Просто хочет проверить, помню ли я причину.

— Потому что он бросил меня так же, как моя мать. В то же самое, блядь, время. Он зарылся в работу, а я остался один, без никого.

— Ты когда-нибудь спрашивал его, почему он так поступил?

— Мне не нужно спрашивать. Я знаю, почему. Он не любил меня настолько, чтобы быть тем отцом, в котором я нуждался.

Эдди глубоко и покорно вздыхает.

— Как думаешь, раз уж вы двое останетесь одни в эти выходные, ты спросишь его о том, что произошло в те последние годы учебы в старшей школе?

Быстро покачав головой, я говорю ему «нет».

— Мне уже все равно. Я дистанцировался от ситуации, и люблю себя настолько, что мне не нужна ни его любовь, ни чья-либо еще.

— Зи, — Эдди откидывает голову назад на серый подголовник его кресла. — Ради Бога, пожалуйста, скажи мне, что после восьми лет нашей совместной работы ты понимаешь, что это неправда.

Тишина воцаряется в кабинете консультанта, который был моим убежищем на протяжении многих лет.

— Ты не думаешь, что достоин любви? — Эдди сдвигает свои очки без оправы на переносицу, его лодыжка перекинута через противоположное колено, а руки сложены вместе. Если бы вы открыли свой словарь на слове «психотерапевт», я почти уверен, что нашли бы там фотографию Эдди в его гребаном свитере-жилете.

Очевидно, что я уклоняюсь от его вопроса.

— Ты не думаешь, что тебя любят? — перефразирует он.

— Я думаю, что несколько человек любят меня. Мэддисон, Логан, моя сестра. Но я не знаю, полюбил бы меня кто-нибудь еще, если бы увидел меня настоящего.

— А кто ты настоящий? — И снова Эдди знает этот ответ.

Закатив глаза, я напоминаю ему.

— Тот, кто заботится о своих лучших друзьях. Кто морально силен, потому что усердно работал над этим. Тот, кто ввязывается в драки на льду только потому, что защищает своих людей. Кто на самом деле проводит больше времени в роли дяди, чем со всеми женщинами, с которыми, как думают люди, я встречаюсь.

Эдди продолжает кивать, одновременно делая пометки в своем блокноте, как делал последние восемь лет.

— Тот, кто боится потерять образ, созданный для него, потому что люди любят этого парня. Я не знаю, полюбят ли они настоящего меня, и не знаю, хочу ли это выяснять.

— Ты всегда был моим самым честным клиентом, Зи, но ты лжешь всему миру о том, кто ты есть. Для человека, который никогда не лжет, это довольно большое событие.

— Эдди, — неловко смеюсь я. — Сегодня утро среды. Становится довольно напряженно для утра среды.

— Это же терапия. Чего ты ожидал? — Конечно, он не позволит мне отмахнуться с помощью юмора. Он знает меня лучше.

— Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Дьявол. Сегодня он задает все трудные вопросы. Я выпил недостаточно кофеина для этого. Черт, я еще не выпил достаточно виски для этого.

— Мне кажется, я уже давно исключил этот вариант для себя.

— Зи, тебе двадцать восемь. Тебе могло быть восемьдесят восемь, а ты все еще мог бы менять мнение. Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Молчание.

— Ты хочешь, чтобы тебя любили?

Шум улицы заполняет тишину офиса, пока я молчу.

— Зи, ты хочешь, чтобы тебя любили?

— Да! Черт, — откинув голову на спинку дивана, я закрываю глаза, потирая ладонями линию челюсти.

Эдди — не типичный психотерапевт, по крайней мере, для меня. На данном этапе наших отношений он вроде как тренер по жизни, и это чертовски раздражает.

Но правда в том, что я действительно хочу быть любимым, и это страшно признать. Гораздо проще сказать, что не хочешь любви, когда тебя никто не любит.

— Ты хочешь, чтобы тебя любили таким, какой ты есть, или таким, каким тебя считают люди?

— Таким, как есть.

— Тогда почему ты никому не показываешь себя настоящего?

— Потому что боюсь.

И вот оно. Корень всего. Я чертовски боюсь, что мои фанаты или кто-то еще увидит меня настоящего. Личность, которую я носил в течение последних семи лет в лиге, подписывала мои огромные чеки. Я боюсь потерять её. Боюсь потерять свой контракт. Боюсь быть отпущенным командой и городом, где живут мои лучшие друзья.

Мои собственные родители не любили меня настоящего настолько, чтобы оставаться рядом. Почему я должен ожидать, что кто-то другой будет любить меня?

— Быть уязвимым и настоящим — это страшно, чувак. Очень. Но люди, которые важны для тебя, те, кому ты показал свое истинное «я», любят тебя безоговорочно. Почему бы не позволить другим тоже любить тебя безоговорочно? По крайней мере, дай им шанс.

Черт, у меня в груди все сжимается. И не как приступ паники, а как «это ударило меня как тонна кирпичей» и «я знаю, что он прав».

— Ты прав.

— Боже, как приятно это слышать, — Эдди улыбается довольной улыбкой. Самодовольный ублюдок. — Как насчет того, чтобы на этой неделе ты поработал над тем, чтобы быть самим собой, уязвимым «я» с кем-то, кто знает только версию ЭЗа в СМИ, а не настоящего Зи. Может быть, с твоим отцом?

— Только не с отцом.

— Хорошо, — Эдди поднял руки вверх сдаваясь. — Но с кем-то, кто думает, что знает тебя настоящего, но на самом деле не имеет ни малейшего понятия. Покажи им, кто ты на самом деле.

— А если им не понравится настоящий я?

Эдди задумался на мгновение.

— Тогда я удвою свое пожертвование в фонд «Активные умы» и буду проводить четыре занятия в неделю для ваших детей, а не два, как планировал.

— Договорились, — говорю я быстрее, чем он успевает взять свои слова обратно.

Если быть уязвимым с кем-то даст шанс добавить еще четыре еженедельных сеанса к быстро растущему количеству часов, которые мы собрали у врачей и терапевтов по всему городу, то я это сделаю.

Часы на дальней стене показывают десять минут первого.

— Мы снова переработали.

Эдди пожимает плечами.

— Ты можешь себе это позволить.

Встав, мы обнимаем друг друга. Как я уже говорил, мы занимаемся этим дерьмом уже восемь лет. Эдди — неотъемлемая часть моей жизни и настоящий друг. Он как член семьи, поэтому называет меня по имени, которое используют самые важные люди в моей жизни, а не по тому, которое дали мне родители.

— Ты ведь придешь на гала-вечер в следующем месяце?

Эдди провожает меня до двери кабинета и открывает ее.

— Конечно. Я горжусь тобой и Илаем. Я помню, как вы двое были просто парой высокомерных маленьких засранцев в колледже. А теперь посмотрите на себя.

— Теперь мы два высокомерных взрослых мужика.

— Я бы ни за что на свете не пропустил это.

— Дресс-код, — напоминаю я Эдди, указывая на него обвиняющим пальцем.

Дресс-код «Блэк тай»⁹ был моей идеей. К черту. Мне нравится, когда есть повод принарядиться. Не говоря уже о том, что я чертовски хорошо выгляжу в смокинге.

— Я пришлю тебе счет и за это тоже.

Маленькое кафе под офисом Эдди — моя обычная остановка в среду утром. После наших сеансов я всегда вымотан. Беру свой обычный черный кофе с двумя ложками сахара и продолжаю недолгую прогулку обратно в свой жилой комплекс.

Как только выхожу на улицу, меня охватывает ноябрьская прохлада, поэтому я натягиваю свою шапочку пониже, чтобы закрыть уши. Улицы центра Чикаго заполнены людьми, которым нужно попасть из пункта А в пункт Б, и, к счастью, благодаря тому, что я не поднимаю головы и они слишком заняты, чтобы заметить меня, я остаюсь неузнанным.

Сворачивая за угол в двух кварталах от своего дома, останавливаюсь как вкопанный, заставляя поток людей обтекать меня, поскольку я занимаю много места на тротуаре.

А замираю я на месте, потому что прямо передо мной видна голова, полная каштановых кудрей, хотя сегодня они убраны в пучок с намотанной на них желтой банданой. Стиви сидит на прохладном цементном бордюре, поджав колени к груди и положив голову на руки.

Количество места, которое эта девушка занимает в моей голове в последнее время, немного меня беспокоит. То, что, как я думал, будет сексом на одну ночь, превратилось в бесконечную надежду на повторение, но в течение последних нескольких недель и нескольких коротких дорожных поездок, которые мы совершили с тех пор, как я увидел ее на отложенном Хэллоуине, Стиви держалась на расстоянии.

Это раздражает.

Даже с расстояния в квартал я вижу, как ее спина слегка вздрагивает, прежде чем девушка поднимает голову и судорожно вытирает щеку.

Нет, нет, нет. Я не люблю слезы. Поправка — я не люблю, когда девушки плачут. Особенно те, с которыми я уже был. Утешение добавляет фактор близости, от которого я хотел бы держаться подальше, но, видимо, никто не сказал об этом моим ногам, потому что, не осознавая этого, они понесли меня прямо к грустной стюардессе, сидящей на бордюре.

Стиви зарылась головой в свои руки, не зная, что я стою рядом с ней и в задумчивости смотрю на землю. Мои штаны стоят больше, чем недельная зарплата некоторых людей, но вот он я, сажусь своей задницей на грязный бордюр посреди отвратительного центра Чикаго.

— Ты следишь за мной? — толкнув ее плечом, я надеюсь, что юмор рассеет все, что, черт возьми, сейчас происходит.

Но это не так.

Стиви поднимает взгляд от сложенных рук. Ее сине-зеленые глаза покраснели, веснушчатый нос распух и стал розовым, а печаль на ее лице как нельзя более очевидна.

— О, боже, — девушка отворачивается от меня, вытирая нос и щеки рукавом своей слишком большой фланелевой рубашки. — Тебе лучше уйти. Мне не нужно, чтобы ты это видел.

— Ты в порядке?

— Да, — делает глубокий вдох Стиви, пытаясь взять себя в руки, ее лицо по-прежнему отвернуто от меня. — В полном порядке.

— Ну, слава Богу. Потому что тебе было бы неловко, если бы я застал тебя плачущей на обочине.

Поднося кофе к губам, я прячу улыбку, когда девушка снова поворачивается ко мне, и мы вдвоем смеемся. И ее смех звучит приятно. Намного лучше, чем шмыганье, которое она пыталась скрыть.

На этот раз мое колено прижимается к ее колену.

— Что происходит?

Она поправляет крошечное золотое колечко в носу, которое запуталось, когда девушка вытирала нос рукавом рубашки.

— Умерла собака.

— Твоя собака? — Мое сердце немного сжимается.

— Нет, — она качает головой, указывая большим пальцем через плечо.

Повернув шею, я читаю надпись на обветшалом здании позади нас.

«Возрастные собаки Чикаго».

— Я работаю здесь волонтером, и одна из наших собак умерла. Ему было двенадцать, и пришло его время, но мне грустно, что он был здесь, а не дома с кем-то, кто любил бы его.

О, черт. Это нехорошо. Прозвище Стиви ироничное, потому что она никогда не показывала свою милую сторону. Ни разу. А теперь, сидя на этом бордюре, решает сказать мне, что на самом деле она просто душка? Не знаю, готов ли я к тому, чтобы это оказалось правдой.

— Ну, ты же любила его?

— Конечно. Но это не то же самое. Он заслужил свой собственный дом с теплой постелью и хозяина, который бы его любил. Они просто хотят, чтобы кто-то любил их безоговорочно, но вместо этого они застряли здесь.

Безусловная любовь. Что сегодня происходит со Вселенной, что эти два слова брошены в мою сторону дважды до полудня?

— Ты когда-нибудь был влюблен? — Глаза Стиви расширены и любопытны, ее вопрос совершенно искренен.

Внезапно мне становится тесно в груди, и слова ускользают от меня, потому что тема любви не должна обсуждаться с последней девушкой, с которой у меня был секс.

— Не такая любовь, — игриво закатывает глаза Стиви. — Мы все знаем, что ты уже влюблен в меня.

Вот и она. Ее дикая энергия берет верх, грусть улетучивается из воздуха вокруг нас.

— Пойдем, Армани, — она встает с бордюра, протягивая свою руку к моей. — Сегодня ты влюбишься.

— Эти брюки от Тома Форда, милая, — я вкладываю свою руку в ее, позволяя девушке поверить, что она помогает мне подняться, но на самом деле сам встаю с бордюра.

— Ну, они могут быть из «Уолмарта», мне все равно. Название бренда не имеет значения. Они скоро будут покрыты собачьей шерстью.

Обычно я бы отказался, но в данный момент слишком широко улыбаюсь и следую за кудрявой девушкой в обветшалое здание позади нас.

Небольшая прихожая светлая и жизнерадостная, каждая стена разного цвета. Но краски почти не видно из-за бесчисленных полароидных снимков, занимающих всю стену. Новые владельцы со своими новыми собаками улыбаются так широко, как только могут, напоминая всем о счастливых временах, которые пережило это здание.

В конце прихожей стоит большой письменный стол, и когда я заворачиваю за угол, мои глаза расширяются от шока. Следующая комната полна собак. Одни большие, другие маленькие, одни разлеглись на бесчисленных собачьих лежаках, другие играют друг с другом.

Но больше всего я замечаю, как загорается Стиви, когда открывает маленькую калитку, отделяющую вход от собак. Когда девушка заходит внутрь на ее лице появляется улыбка, и несколько пожилых собак подходят к ней, обнюхивают и облизывают, виляя хвостами.

Они явно любят ее так же сильно, как и она их.

— Ты в порядке? — спрашивает пожилая женщина из дальнего конца комнаты. Когда Стиви кивает, женщина бросает ей полуулыбку и скрывается за дверью, оставляя нас одних.

— Давай, модные штанишки, — Стиви открывает для меня калитку. — Они не кусаются.

Это не то, о чем я беспокоюсь. Я большой и властный парень. Большинство собак боятся меня, а не наоборот.

Меня беспокоит то, что я вижу эту милую сторону Стиви. Я не уверен, готов ли узнать о существовании этой ее части. Я уже слишком увлекся ее телом, которым не могу насытиться, не говоря уже о ее дерзком рте. Не знаю, смогу ли справиться с тем, что ее душа тоже привлекательна.

Поставив кофе на стойку, я вхожу в большую комнату, полную собак. Помещение яркое и эклектичное, пол устлан коврами разных цветов. Здесь разбросаны большие подушки, а по всей комнате расставлены еще больше собачьих кроватей. У дальней стены стоят клетки, где несколько собак решили отдохнуть, несмотря на то, что дверцы их клеток открыты, чтобы они могли выйти и поиграть.

Несколько собак подходят ко мне, обнюхивая мои ноги и обувь. Их не так много, как тех, что окружают Стиви сейчас, но все же больше, чем я предполагал. Я думал, что они будут напуганы моим властным присутствием. Но, похоже, они просто рады гостю.

— Это Бублик, — Стиви показывает на бигля, обнюхивающего мои лабутены.

— Бигль Бублик? Гениально.

— Он приехал сюда в прошлом месяце, но у него уже есть новый дом. — В голосе Стиви звучит волнение и гордость. — Его заберут завтра.

Опустившись на одну из плюшевых подушек на полу, она сидит, скрестив ноги, пока собаки бросаются к ее лицу, облизывая и обнюхивая, хвосты двигаются со скоростью мили в минуту. Девушка не отгоняет их. Наоборот, принимает всю их любовь и отдает ее обратно в виде поглаживаний животов и почесываний за ушами.

Как только они успокаиваются после суматохи, большинство собак уходят, возвращаясь к тому, чем занимались до того, как мы вошли. Стиви поворачивается в мою сторону, вопросительно поднимает бровь, когда замечает, что я стою неподвижно у входа, а затем указывает на пол.

К черту. Все равно весь этот наряд придется либо выбросить, либо отдать в химчистку. Подержанные фланелевые рубашки Стиви и мешковатые штаны сейчас приобретают гораздо больше смысла.

Я сажусь напротив нее, между нами достаточно места, чтобы я мог вытянуть свои длинные ноги. Несколько собак обнюхивают мои уши и голову, но в основном их не беспокоит мое присутствие.

— Итак, — оглядываю пеструю комнату. — Что это за место?

Маленькая белая собака перебирается на колени Стиви и сворачивается калачиком.

— Это спасательный приют для пожилых собак. Вообще-то, он для всех собак. Но мы размещаем объявления для пожилых собак, потому что их обычно не выбирают первыми, а мы этого хотим.

— Как часто ты сюда приходишь?

— Всякий раз, когда вы играете дома. Я стараюсь приходить сюда как можно чаще, когда мы не в разъездах.

Подняв взгляд от собаки, которую обнимает, Стиви улыбается мне своей самой искренней улыбкой. Ее веснушчатые щеки уже не такие румяные, как были, когда она плакала на улице, а сине-зеленые глаза стали намного ярче и яснее.

Честно говоря, за те пару месяцев, что я ее знаю, я никогда не видел Стиви такой счастливой. Она точно не выглядит такой взволнованной от того, что летает с нами на самолете.

— Почему бы тебе не работать здесь полный рабочий день? Тебе это явно нравится.

И почему я это предлагаю? Как бы я ни хотел, чтобы она покинула самолет два месяца назад, теперь не могу представить себе путешествие без нее, сводящую меня с ума — разными способами.

— Потому что, к сожалению, взрослая жизнь стоит денег, а они не могут позволить себе платить мне здесь. Они едва могут позволить себе держать двери открытыми.

Я старался не задерживать взгляд на трещинах, образовавшихся на стенах, или пятнах воды в углу потолка, но солгал бы, если бы сказал, что не заметил их. Не говоря уже о плинтусах, которые не мешало бы покрасить свежей краской, или скрипучих петлях на входной двери, которые, вероятно, следует заменить.

— Мало усыновлений?

— Мы выживаем за счет пожертвований. Наши усыновления стоят не дорого, потому что мы не хотим отпугивать людей от усыновления. Но даже если так, не думаю, что многие люди знают, что это маленькое здание вообще здесь находится. А если и знают, то, похоже, все равно предпочитают купить щенка, чем взять в дом уже взрослую собаку.

Большой золотистый лабрадор подходит и лижет мне ухо. Это довольно противно, но вместо того, чтобы вытереться, я почесываю его жесткую шерсть под воротником, вызывая довольный стон здоровяка.

— Это Гас. Шерил, женщина, которая была здесь раньше, она хозяйка приюта, а это ее собака.

— Он большой парень.

— Он ленивый парень, — смеется Стиви.

— Сколько их у тебя дома?

Ее красивая улыбка слегка увядает.

— Ни одного. У моего брата, с которым я живу, аллергия.

— Что ж, очень жаль. Я подумал, что ты носишь эти отвратительные штаны только потому, что целыми днями сидишь дома и обнимаешься с собаками.

— Ха-ха. — За принудительным смехом Стиви следует небольшой искренний смех.

Ее милое хихиканье привлекает внимание черно-подпалого добермана, который спал в своей клетке. Огромная собака, которая, признаться, выглядит немного пугающе даже для меня, выходит, глубоко потягиваясь, с задницей в воздухе.

Заостренные уши и пронзительный взгляд добермана направлены прямо на меня, и не собираюсь лгать, на мгновение он выглядит чертовски агрессивным, как будто хочет откусить мне голову. И я не уверен, что сидеть на полу, на уровне морды, — лучшая идея.

Стиви следит за моим взглядом.

— Это Рози. Не дай ей себя обмануть. Она самое милое создание на свете. Она только выглядит устрашающе, но это не так. Она зефирка.

Рози делает два маленьких шага, слегка поворачивая голову и оглядывая комнату.

— А я — ее любимица, — Стиви раскрывает объятия, чтобы Рози подошла поприветствовать ее.

Вместо того чтобы подойти к ней, Рози делает несколько медленных пугающих шагов ко мне.

Она проходит прямо между моих раздвинутых ног. Ее желто-коричневые глаза полны решимости и сосредоточенности, устремленные лазерами на меня. Мне плевать на слова Стиви о том, что она не устрашающая. Рози пугает.

Это происходит до тех пор, пока собака не падает мне на колени, зарывается головой в мое бедро, а затем переворачивается на спину, болтая ногами в воздухе и требуя погладить ее по животу.

Я не могу удержаться от смеха, когда обеими руками массирую ее живот.

— Ты ее любимица, да?

— Ненавижу тебя.

Рози поворачивает большую голову и смотрит на меня, ее тактика запугивания полностью исчезла. Она выглядит немного влюбленной, и думаю, что, возможно, я тоже.

— Как давно она здесь?

— Почти год. Ее подбросили на прошлое Рождество, когда у ее хозяев родился ребенок, и они решили отдать Рози. Сказали, что беспокоятся о том, что она будет находиться рядом с детьми, что полная чушь. Она даже мухи не обидит.

Просунув руку под нее, я укладываю Рози, как ребенка. Она использует мой бицепс как подушку, пока я глажу ее, и она в конце концов засыпает.

Большая неженка. Ее предыдущие хозяева — засранцы.

— Она зефирка.

— Она похожа на тебя, — замечает Стиви, возвращая мое внимание к кудрявой стюардессе. — Ты тоже довольно мягкий внутри, мистер Зандерс.

— Пожалуйста. Я чертовски страшный.

— Как скажешь, Эльза.

Смотрю на огромного добермана, спящего у меня на руках, я не могу не задаться вопросом, кому, черт возьми, могла не понравиться эта собака и почему, черт возьми, она в приюте. Она же идеальная.

— Эй, Зандерс?

— Хм?

— Вот каково это — быть влюбленным.