Высота в милю

ГЛАВА 44

ЗАНДЕРС

— Четыре штрафа, Зи? — Мэддисон бросает свою мокрую от пота майку в корзину, стоящую в центре раздевалки для гостей.

— Спроси меня, есть ли мне до этого дело.

На случай, если он не смог определить это по отсутствующему выражению моего лица или засохшей крови на губе после одной из сегодняшних драк, ответ таков: «Мне плевать».

В любой другой день Мэддисон прочитал бы мне свою обычную капитанскую нотацию о том, что я подвожу команду, предоставляя «Сиэтлу» столько возможностей для игры в большинстве. Он напомнил бы мне, что мы только что проиграли на выезде, и теперь в третьем раунде плей-офф у нас всего одна игра. Сказал бы мне вытащить голову из задницы и расставить приоритеты.

Но Мэддисон ничего этого не говорит, потому что знает, где мои приоритеты. Я не думаю о хоккее. Не думаю о своем контракте. Я думаю только о девушке, которая исчезла из моей жизни, потому что я не хотел, чтобы моя репутация причиняла ей боль.

Глаза Мэддисон не отрываются от моего мизинца, пока я разматываю пластырь с кольца Стиви, которое я отказывался снимать последние три игры. Оно достаточно тонкое и простое, и мне каким-то образом сошло с рук его ношение, судьи предположили, что мой палец заклеен пластырем по медицинским показаниям. Но я носил его, цепляясь за него, как за какой-то спасательный круг. Как будто то, что оно на моем пальце, символизирует, что Стиви все еще в моей жизни.

Но то, как она смотрела на меня вчера в самолете, как будто я незнакомец, с которым она не хочет иметь ничего общего, напомнило мне, что это не так. Меня больше нет в ее жизни. Поэтому я буду носить это гребаное дешевое кольцо, пока металл не распадется, потому что это единственная часть ее, которая у меня осталась.

Извиняющийся взгляд Мэддисона осторожно находит мой, прежде чем он снова смотрит на мой палец.

— Я не хочу об этом говорить, — напоминаю я ему, хватая полотенце и направляясь в душ.

Надев костюм, вслед за парнями выхожу из раздевалки к автобусу, ожидающему нас у черного входа на арену. Множество нетерпеливых фанатов приветствуют нас с протянутыми плакатами и ручками, стоя за ограждением на нашем коротком пути. Большинство ребят не торопятся, раздавая автографы и фотографируясь с фанатами, но я не снимаю наушники с ушей и не отрываю бесстрастного взгляда от автобуса впереди меня.

Напротив фанатов вдоль дорожки выстроились репортеры, сверкая вспышками камер, выкрикивая наши имена и надеясь, что смогут что-то придумать из ничего. Требуется вся моя сила воли, чтобы не поднять руку и не отмахнуться от них, когда прохожу мимо. Честно говоря, это прекрасно сочеталось бы с тем образом, который Рич хочет, чтобы я создавал, и это очень заманчиво, потому что я частично виню их в том, что моя жизнь пошла прахом всего несколько дней назад.

«Чикаго» снова хотел получить своего постоянного плохого парня? Что ж, вот он. Я вернулся к своим типичным грязным дракам, наплевав на всех остальных, включая фанатов, которые умоляют обратить на них внимание. Они получили то, что просили, так что если бы клуб мог поторопиться с продлением моего долбаного контракта, было бы здорово.

— Зандерс. — Мою руку тянут назад, заставляя мой сосредоточенный взгляд покинуть автобус, и я обнаруживаю маленькую ручку, держащую меня за предплечье. Рука принадлежит цыпочке с кокетливой улыбкой. Я оттягиваю наушники от уха, задаваясь вопросом, какого хрена ей нужно и почему она считает нормальным прикасаться ко мне так непринужденно. — Я Корал.

Я выдергиваю руку из ее хватки.

— Отлично, — говорю я, продолжая идти к автобусу.

Девушка догоняет меня, каблуки ее туфель щелкают по цементу, прежде чем она снова хватает меня.

— Нет, я Корал. Меня прислал Рич.

На этот раз я выдергиваю свою руку из ее руки более решительно и предупреждаю:

— Не трогай меня, мать твою.

Смятение и смущение отражается на ее лице, когда она оглядывается по сторонам, тихонько посмеиваясь, пока поправляет подол своего платья.

— Мне плевать, кто тебя послал. Не трогай меня.

— Хорошо, — Мэддисон встает между ней и мной, закидывает руку мне на плечо и ведет к автобусу. Он использует свое тело, чтобы закрыть меня от камер, но даже если они не слышали этого взаимодействия, то уж точно видели.

— Я больше не могу, — тихо говорю я, чтобы услышал только Мэддисон.

— Я знаю, чувак.

Два часа ночи, а я не могу уснуть. Ничего удивительного. Я почти не спал всю неделю, благодаря пустой кровати и Рози, скулящей посреди ночи из-за отсутствия Стиви. Если честно, Рози не единственная, кто не спит и страдает от того, что скучает по ней.

Как будто часть моей души исчезла, и я не знаю, как выжить без нее. Все, что я делал, я делал, потому что решил поставить Стиви на первое место. Несправедливо подвергать ее испытаниям только потому, что она связана со мной. Она не должна терпеть критику и ненависть из-за этого. Стиви слишком хорошая, слишком милая и слишком добрая, чтобы жить с такой ненавистью, которая постоянно настигает ее.

Я пытался поставить ее на первое место и полагал, что так будет легче все переварить. Поскольку я делал это для Стиви, я полагал, что смогу справиться с болью в сердце, которую причинил себе сам.

Но не было ни минуты передышки. С той секунды, как вышел из квартиры Стиви, когда меня вырвало на стену ее дома из-за того, что я сделал то, чего не хотела делать ни одна часть моего тела, вплоть до этого самого момента боль усилилась в геометрической прогрессии.

Схватив стакан с журнального столика в номере отеля, я делаю глоток виски, который налил час назад. Я строго придерживаюсь правила не пить во время плей-офф, но на этой неделе я сделал много такого, чего никогда не думал, что сделаю, так что выпивка после игры кажется довольно скромной по сравнению с другими моими решениями.

Два часа ночи, а я сижу на диване в Сиэтле, пью теплый виски и прокручиваю каждую ее фотографию, читаю каждое сообщение, которым мы когда-либо обменивались, желая хоть как-то заполнить пустоту. Я сделал скриншот каждой из фотографий Стиви в Инстаграм в ту ночь, когда папарацци поймали нас, прежде чем мы совместно решили отписаться друг от друга, чтобы ее имя не попало в прессу. На этой неделе я смотрел на эти снимки больше раз, чем могу сосчитать.

Раздается тихий стук в дверь, и, как грустный ублюдок, каким я и являюсь, во мне на мгновение вспыхивает надежда, когда я думаю, что это может быть она. Но даже если мы находимся в одном городе, Стиви никогда не придет ко мне, и я ни капли ее не виню.

Мэддисон стоит по другую сторону моей двери и выглядит таким же измученным, как и я, его каштановые волосы взъерошены, а глаза уставшие.

— Можно войти? — спрашивает Мэддисон, когда я открываю дверь. Он смотрит на виски, стоящее на столе между нами. — Что случилось с твоим правилом не пить?

— Я делал много такого, о чем никогда бы не подумал. Решил, что выпить — это ничто по сравнению с остальным.

— Тогда налей и мне, — Мэддисон кивает на бутылку.

Я беру другой хрустальный бокал и наливаю в него немного теплой янтарной жидкости. Выпив, он морщится.

— Отвратительно.

— Я знаю, — заняв место на диване, я наклоняюсь вперед, опираясь локтями на колени и низко свесив голову.

— Ты должен перестать наказывать себя.

Я поднимаю голову.

— Думаешь, что моя лень сходить за льдом — это форма наказания? — я издаю неуверенный смешок.

— Я не это имел в виду, и ты это знаешь.

— Если ты здесь, чтобы поговорить о Стиви, я не хочу этого слышать. Сейчас два часа ночи, так что тебе лучше уйти.

— Мне абсолютно похуй, о чем ты хочешь или не хочешь говорить. Я не могу заснуть, потому что мой лучший друг находится в худшей форме, чем я когда-либо видел, так что да, мы поговорим.

Откидываюсь на спинку дивана, небрежно перекинув одну лодыжку через колено, и делаю глоток теплого виски. И все это я делаю с самодовольной ухмылкой, как бы говоря: «Удачи тебе, придурок, заставить меня говорить».

— Я уволил Рича.

Что ж, это неожиданно.

— Что? — наклонившись вперед, я ставлю свой стакан обратно на стол, пока случайно не уронил его в своем шоковом состоянии.

— Я уволил Рича, — повторяет Мэддисон. — Я давно хотел это сделать, и то дерьмо, которое он устроил тебе с папарацци, стало для меня последней каплей.

— Мы даже не знаем, был ли это он.

— Я уверен, что это дело рук Рича. Он годами доносил прессе. Я не могу это доказать, но мы все знаем, что это правда. Это единственное, что имеет смысл ведь он хочет, чтобы твое имя красовалось в каждом заголовке. И это объясняет почему репортеры всегда находят тебя.

Я знаю, что Мэддисон прав. В глубине души всегда это знал, но это никогда так сильно на меня не влияло. Однако на этот раз все зашло слишком далеко, и это причинило боль не только мне, но и тому, кто мне больше всего дорог.

— Я знаю, что сейчас у тебя все по-другому, тебе нужен новый контракт, но мы с Логан совместно решили, что я должен разорвать с ним отношения.

— Но он никогда не напрягал тебя, — хмурю брови в замешательстве. — Ты добился успеха именно благодаря тому, кто ты есть.

— Зи, — устало выдыхает Мэддисон. — Ты наша семья, чувак, поэтому то, что он парит тебе мозг, то же самое, как если бы это происходило со мной.

Опускаю голову между плеч, пытаясь спрятать пелену слез в глазах, прежде чем киваю головой, не в силах говорить.

Увольнение агента — немалый подвиг. Большинство спортсменов всю свою карьеру работают с одним и тем же агентом, пока он продолжает приносить деньги. Мэддисон добился огромного успеха за то время, что работал с Ричем, так что то, что он делает это, для меня отнюдь не является маленьким актом преданности.

— Ты знаешь, что я не могу сделать это прямо сейчас, — напоминаю я ему. — Увольнение Рича, по сути, поставило бы крест на всей моей карьере. Мне пришлось бы представлять самого себя, а команды не могут разговаривать со мной, пока я в разгаре сезона.

— Я знаю. Ты должен делать то, что лучше для тебя, но я хочу, чтобы ты знал, что я покончил со всей этой игрой, в которую мы играли. Ты такой же хороший человек, как и я, если не лучше, и я устал от того, что люди этого не знают. Я сожалею, что все эти годы играл свою роль, позволяя фанатам думать, что я лучше тебя. Черт, ты — огромная причина, по которой я стал таким, как сейчас.

Лукавая улыбка расползается по моим губам, когда я смотрю на него, нуждаясь в том, чтобы разрушить серьезный тон этого разговора.

— Что? — осторожно спрашивает он.

— Собираешься попытаться поцеловать меня сейчас после этого признания в любви или как?

— Засранец.

— Придурок.

Я протягиваю свой бокал, чтобы он чокнулся с ним.

— Это много значит, чувак. Спасибо, — откидываясь на спинку дивана, выдыхаю глубокий, покорный вздох. — Несмотря на то, что Рич — мудак, я все равно не могу быть собой. Фанаты «Чикаго» не хотят меня настоящего. То, что они увидели мельком, заставило их троллить в интернете и нести всякое дерьмо.

— Так иди играть в то место, где фанаты тебя поддержат.

Я откидываю голову назад, сужая глаза.

— Ты видел небольшую часть дерьмовых людей в интернете, которые тебя обливали грязью, — продолжает Мэддисон. — В целом, я думаю, что любой фанат будет в восторге от того, какой ты настоящий, включая «Чикаго», но если думаешь, что они действительно не хотят тебя или что ты не можешь быть здесь самим собой, иди играть туда, где можешь.

— Я не могу.

— Почему нет?

Почему он спрашивает? Он знает ответ.

— Потому что твоя семья в Чикаго. Я не оставлю тебя и Логан. И уж точно не оставлю Эллу и Эм-Джея.

— Зи, — Мэддисон наклоняется вперед, его тон абсолютно серьезен. — Неважно, где ты находишься и за какую команду играешь. Ты всегда будешь частью нашей семьи. Тебе не нужно мое разрешение, чтобы уехать, но если по какой-то причине ты думаешь, что нужно, что ж, оно у тебя есть. Я просто хочу, чтобы ты был счастлив. Мы все хотим.

У меня сжимается в груди. Я знал это, но приятно слышать подтверждение. Особенно сейчас, так близко к концу сезона, не зная, будет ли он последним в Чикаго, и покину ли я их через несколько коротких месяцев.

Я многократно киваю головой, не в силах говорить, эмоции застревают в горле. Когда поднимаю глаза на Мэддисона, кажется, у него та же проблема: его карие глаза блестят, когда он быстро моргает.

— О, черт! — я смеюсь, чтобы снять напряжение, сжимая переносицу большим и указательным пальцами. — Мы жалкие.

— Ты мой брат. — Голос Мэддисона ломается, когда он потирает лицо. — То, где ты живешь, этого не изменит. Моя семья всегда будет твоей, но впервые за долгое время у тебя есть своя семья. Я не могу смотреть, как ты отбрасываешь ее, потому что боишься, что тебе придется уехать от нас.

— Я не могу увезти Стиви из Чикаго.

— Она сказала, что не уедет?

Я качаю головой.

— На самом деле, как раз наоборот. Сказала, что последует за мной куда угодно, но я не хочу забирать ее от брата или из собачьего приюта. Это было бы хреново.

— Зи, хоть раз в жизни перестань пытаться защитить всех вокруг. Она пытается дать тебе выход из этой роли, в которую ты вжился. Она говорит тебе, что переедет туда, куда тебе нужно. Позволь кому-то другому хоть раз прикрыть твою спину.

— Черт, Мэддисон.

Теперь у меня текут слезы. Конечно, они почти не прекращались всю неделю, но я обычно делаю это наедине.

— Я не знаю, какого хрена я делаю. — Мой голос ломается. — Я пытался оградить ее от всей этой шумихи, но я даже не могу трезво мыслить. Я так сильно по ней скучаю.

— Тогда почему ты порвал с ней? — мягко спрашивает он, хотя могу сказать, что он предпочел бы обругать меня за мою ошибку.

— Как и сказал, я пытался защитить ее от всего этого дерьма.

Мэддисон молчит, позволяя мне продолжить.

— Я пытался защитить ее от себя, — добавляю я, осознавая это.

Глядя на него, становится ясно, что друг уже знал это, так как на его губах расплывается грустная улыбка.

— Я бросил ее прежде, чем она смогла оставить меня, — я выдыхаю и качаю головой. — Что, блядь, со мной не так?

— С тобой все в порядке, Зи.

— Нет! — кричу я в разочаровании. — Я был так уверен, что она порвет со мной после того, как увидела все это дерьмо обо мне в интернете, что сделал это раньше, чем смогла она, — я закрываю лицо руками. — Я думал, что Стиви бросит меня, как и все остальные.

У меня было три гребаных сеанса с Эдди на прошлой неделе, и он не смог сказать мне, что я делаю? Потребовался ночной разговор с моим лучшим другом и немного теплого виски, чтобы понять, что я все еще имею дело с дерьмом от моей гребаной матери?

— Стиви любила тебя, даже когда ты пытался показать ей все самое худшее. Но твоя лучшая сторона? Кто ты есть на самом деле? Ты должен верить, что она любит тебя настолько, чтобы остаться рядом.

— Она не любит меня, — я качаю головой, быстро отмахиваясь от него.

— Чушь, — снисходительно смеется Мэддисон.

— Она не любит.

— Зи.

Я пытаюсь поднять глаза, но мне трудно установить зрительный контакт. Мэддисон не может и, к счастью, никогда не поймет меня таким образом. У него есть семейная любовь, и любовь второй половинки. Он никогда не был без этого, чтобы понять образ мыслей, который мне пришлось создать для себя, просто чтобы выжить.

Никто никогда не любил меня. Никто не мог и никогда не полюбит меня, поэтому я должен был полюбить себя достаточно, чтобы компенсировать это. То, о чем он просит меня — доверить кому-то другому взять на себя эту ответственность, — слишком большая задача.

Я слышал, что сказала Стиви, когда выходил из ее квартиры на прошлой неделе, но, честно говоря, подумал, что это была тактика, чтобы заставить меня остаться. Моя собственная мать не могла любить меня. В каком мире я мог бы ожидать, что кто-то другой сможет это сделать?

— Зи, — повторяет Мэддисон. — Мои дети любят тебя. Моя семья любит тебя, и ты в это веришь. Так почему, черт возьми, не можешь поверить, что Стиви тоже тебя любит?

Я молчу, слишком много эмоций, воспоминаний, неуверенности переполняют меня, чтобы позволить словам вырваться наружу. Любовь — пугающая идея, и я провел всю свою взрослую жизнь, убеждая себя, что она мне не нужна. Что я могу любить себя настолько, что мне не нужно искать ее у других, но эта хрупкая вера начала быстро разрушаться с тех пор, как Стиви не стало.

— Ты так сильно любишь, но тебе нужно начать верить, что тебя любят в ответ.

Черт.

— Поверь моему опыту, — продолжает Мэддисон. — Все это, — он обводит взглядом гостиничный номер, — слава, деньги, поклонники. Все это того не стоит, если она в этом не участвует.

Я киваю в знак согласия, но понятия не имею, как это исправить. Я не знаю, как могу мечтать о том, чтобы наладить отношения со Стиви, когда мне нужно исправить так много из прошлого, которое преследует меня и сдерживает.

— Она все равно не может справиться с этим дерьмом в медиа. Стиви держалась подальше от этого с Райаном, а тут появляюсь я, — качаю головой, вспоминая, почему прекратил отношения, почему дал ей выход. — Она не заслуживает той ненависти, которую получаешь, будучи связанным со мной.

Мэддисон закатывает глаза.

— Почему бы тебе не позволить ей самой решать, с чем она может справиться, а с чем нет.

Я прищуриваю глаза, прежде чем снять тяжелое напряжение.

— Ты проводишь слишком много времени со своей женой, становишься мудрым и все такое.

— За эти годы я кое-чему научился, — смеется он.

— Скажи что-нибудь связанное с хоккеем на случай, если кто-нибудь увидит, как ты выходишь из моего номера, чтобы мы могли сказать, что не просто плакали и пили виски.

— Это даст им несколько заголовков, да? — Мэддисон встает с дивана. — Ты собираешься с духом и выигрываешь в четверг. Потом мы едем домой и выигрываем эту серию в пять очков в Чикаго. А дальше мы выиграем гребаный Кубок Стэнли.

Я встаю рядом с ним, пожимаю его руку, обхватываю другой его спину и стучу кулаком по его плечу.

— Договорились.

— Ты самый лучший парень, Зи. И заслуживаешь хороших вещей, но ты должен принимать их, когда они приходят в твою жизнь.

Я киваю головой, соглашаясь, но все еще пытаясь убедить себя.

— Я люблю Эдди, но ради всего святого, уволь его и назначь мне гонорар! — Мэддисон смеется себе под нос в коридоре, направляясь обратно в свой номер.

Впервые за несколько дней я смеюсь. Мой разум проясняется.

Но когда лежу в постели, окруженный тьмой, я подтягиваю пару подушек себе под бок, нуждаясь в утешении. Это что-то, но это не она, и моя мышечная память скучает по ощущению ее в моих объятиях каждую ночь.

Тревога пробегает по каждому нерву в моем теле, течет по каждому кончику пальцев, отказываясь позволить сну завладеть мной. Перехватывает горло, когда я пытаюсь сглотнуть, а в легких становится пусто, когда меня осеняет осознание.

Что происходит, когда вы узнаете, что вам нужна любовь, но оказывается, что ее у вас нет?