Кая. Полукровка

Глава 13

Тайны семьи наступали мне на пятки, то и дело касаясь плеча. Но стоило обернуться – они тут же испарялись, оставляя после себя только смутные очертания в воздухе.

На прощание биолог назвал меня тем странным обращением, «Кая-ли», которое всегда употреблял мой отец. И, услышав его, я поняла вдруг, кого так напоминал новый знакомый: конечно, отца. Лицо, которое я совсем забыла, теперь отчётливо стояло перед моим внутренним взором: длинное, вытянутое, худое. Широкие скулы, но тонкий подбородок, чуть впавшие щёки. Тонкие губы в широкой улыбке. Выбритые виски и длинный хвост – всё, как у отца! Только цвет волос другой. У биолога волосы были пепельные, а у отца – серебристые. Странно... он что, был седым? Никогда не видела серебристых волос у молодых людей. Впрочем, я не знаю ничего о его судьбе... Мало ли какие болезни или ужасы ему довелось пережить.

Ещё больше вопросов вызывала фото. Прежде чем возвращать альбом на место, я вынула из него картинку с изображением мамы и забрала себе. Пусть думает, что потерял... а мне может пригодиться. На фотографии пятеро человек стояли возле обрыва. Снизу виднелся лес, а справа тянулся горный хребет. Среди людей знакомы мне были только двое: мама и комендант, который угадывался в молодом мужчине, обнимающем её за плечо. Все счастливо улыбались и махали руками.

Я попыталась вспомнить, когда бабушка связала тот свитер, что был на маме, и пришла к выводу, что это была одна из двух последних её поездок, и возможно, Комендант знает что-то о том, как и куда она пропала. Но как вытянуть из него эту информацию? Просто прийти и спросить? И выдать себя с головой? Нет, здесь надо действовать более тонко. К тому же, не факт, что он вообще поймёт, о чём я спрашиваю. А если поймёт – не факт, что вспомнит. Говорят, гладиры промыли ему мозги, и могли мало что оставить от воспоминаний.

Сны не давали спать всю ночь. Вернее, то, что от неё осталось. Мы с таинственным магом-биологом долго ещё сидели в домике на дереве. Обсуждали магию и биологию, далёкие земли и возможность существования цивилизаций, о которых мы ничего не знаем. Он показывал мне удивительные вещи в оранжерее: на глазах созревали плоды, растения буквально оживали, ощущая его магию: тянулись к нему, обвивали ветки или устремлялись в небо. Он мог заставить цветок открыться и закрыться, источать аромат или призывать насекомых. Это было поистине волшебно, и не трудно понять, почему мои сокурсницы с таким восторгом его облепили. Одно только меня беспокоило: Дин и... что с ним произошло.

– Ничего особенного, – биолог пожал плечами. – Я всего лишь надавил на одну из точек жизни. На мгновение кислород перестал поступать в мозг, и он отключился. Потом сразу же пришёл в себя. Возможно, он не сразу вспомнил, почему упал и что вообще делал в том месте, но в целом это абсолютно безопасно.

Я восхищённо похлопала ресницами:

– Потрясающе! Это же идеальный способ самозащиты!

Биолог как-то кривовато усмехнулся в ответ:

– Да не скажи... Иногда лучше сделать человеку больно. Чтобы в следующий раз думал, что делает. Если всё время защищаешься такими безобидными способами, велик риск, что на тебя будут нападать снова и снова, и снова. До победного конца.

На все вопросы о том, где всему этому научился, он отделывался только короткими заявлениями типа «я же всё-таки биолог» и «я ж издалека приехал». В итоге так ничего о нём и не узнала...

... Проснулась от того, что Оле вернулась домой. Всё такая же зелёная, только теперь ещё с повязкой на челюсти, которая закрывала чуть ли не половину лица.

– Что с тобой? – я буквально подскочила на кровати и бросилась к подруге. – Я ж тебя в медотсеке оставила, там тебя лечить должны были, а не калечить!

Оле скривилась и с явным трудом прошепелявила:

– Ты не поверишь. Ночью не добежала до туалета – снова вырвало. Поскользнулась на... луже. И челюстью прямо об кровать. Язык прикусила, связки потянула. Зубы чудом целые...

– Бедняжечка, – обняв, я довела её до кровати, куда она и села, одной рукой держась за повязку. – А в остальном себя как чувствуешь?

Оле вздохнула и осторожно опустилась на подушку:

– Средненько. Вроде уже не выворачивает. Разрешили отлежаться дома.

Мне стало стыдно, что ни разу за весь вечер не пришла её проведать. Если честно, со всеми приключениями я почти не вспоминала о ней, и от этого было ещё более неловко.

– Да ладно я, – улыбнулась Оле, не поднимая головы. – У тебя-то как ночь прошла? Что-нибудь интересное было?

Я задумалась. После расставания с биологом внутри было необъяснимо пусто, словно у ребёнка, которому обещали мороженое, но когда добрались до лавки, оказалось, что от жары всё растаяло. И обижаться вроде не на кого, и злиться толку нет. А мороженого не будет, как ни крути.

Говорить об этом не хотелось, и я с трудом выдавила ответную улыбку:

– Да ничего особенного. Пели, танцевали. Костёр жгли.

Со вздохом встала и легла на свою кровать. Словно устроившись поудобнее, запустила руку под подушку, нащупала там чуть шершавую букву К и, сжав её в кулаке, закончила:

– А ещё, осматривали оранжерею. Там много всего интересного.

Мы лежали друг против друга и смотрели глаза в глаза. Кажется, Оле прекрасно понимала, что я недоговариваю, но, как всегда, тактично ни о чём не спрашивала. За это я её и люблю.

И за домашки.

И за то, что я никогда не думаю об уборке.

Идеальная соседка.

Раздался стук в дверь.

– Это ещё кто? – буркнула я, неохотно выпуская букву и поднимаясь. – Который там час вообще?

– Около восьми, – ответила Оле, не двигаясь с места. И правильно, нечего ей вставать, сама разберусь.

– Кто там? – рявкнула я, топая к двери.

– Это я. Ты одна? – ответил мужской голос.

Когда к двери осталось только развернуться, я сделала лишний шаг вперёд, ударилась лбом об стену, да так и замерла.

– Кая? – раздалось за дверью. И одновременно с этим Оле сзади полушёпотом:

– Ты чего?

Стукнулась лбом об стену ещё дважды. Меньше всего на свете мне сейчас хотелось устраивать разборки.

– Нет, не одна. – Даже разворачиваться не стала. И тем более – дверь открывать. – У меня тут соседка, и она болеет.

– Ничего, пусти меня, надо поговорить.

– О чём это вдруг? О том, что ты ночью вытворил?

Заминка.

– ... И об этом тоже. Да пусти же, я ненадолго!

Я обернулась к Оле. Она дёрнула плечиком, дескать, ладно уж, пускай.

Как только ключ в замке повернулся, внутрь вошёл Дин. Серьёзный, хмурый, и с расплывающимся на лице фингалом.

– Какие люди, – хмыкнула Олеша, обнимая подушку.

– И тебе привет, дылда, – буркнул Дин в ответ.

– За языком следи, – бросила я, направляясь к столу. Развернув стул лицом в центр комнаты, села на него и закинула ногу на ногу. – Так с чем пожаловал?

Дин несколько секунд мялся среди комнаты, пока не решился сесть на краешек моей кровати. Наклонившись, он поставил локти на колени, сцепил пальцы и уставился в пол.

– Ладно, – сказала я через минуту молчания. – Давай начнём в другого вопроса. С кем ещё ты подрался?

– Почему «ещё»? – он бросил на меня взгляд исподлобья. – Может это твой оставил?

– Ну конечно, я прекрасно всё видела. Он тебя едва коснулся.

Дин цокнул и мелко покивал, глядя в пространство и явно вспоминая неприятный эпизод.

Оле тихонько кашлянула, словно боялась помешать нашему разговору. И тут я сообразила, что беседа эта явно шла вразрез с предыдущими показаниями... Поймав мой взгляд, соседка усмехнулась:

– Кажется, тебе придётся кое-что объяснить.

Дин поднял на неё глаза.

– Мы точно не можем поговорить наедине?

Оле твёрдо помотала головой:

– Я плохо себя чувствую, и меня в любой момент может вырвать. Если не повезёт, то прямо на тебя.

– Вернёмся к нашим оленям, – быстро перебила я её. Только ссор мне тут не хватало. – Что за фингал?

– Ничего, – буркнул Дин. – Это я сам попросил мне врезать. Чтобы отпустило. Ну... ты знаешь.

– Это у тебя нынче методы такие?

Улыбка невольно сама появилась на моём лице. Вот сидит он тут... такой хмурый, серьёзный и честный. Как в старые добрые времена, когда он ссорился с дядюшкой, который не пускал его в соседнюю деревню с ночёвкой. Впрочем, меня бабуля тоже не отпускала, поэтому мы просто сбегали вдвоём...

– Крайнее средство. Давно уже не пользовался.

– Дин. – Я придвинула стул к нему ближе и попыталась заглянуть в глаза. – Объясни мне, что происходит? Зачем ты на него накинулся?

– Кая, – он поднял тяжёлый и полный страдания взгляд, так что в груди моей появилась дрожь. – Ты все эти дни меня избегаешь, даже не выслушаешь толком.

– Теперь слушаю, – кивнула я.

Он покачал головой и замолчал, уставившись в пол.

– Ещё раз, – тихо повторила я. – Зачем ты это сделал?

– Это не я... – прошептал он, отворачиваясь в сторону и закусывая кончик большого пальца.

– Приступ. Знаю. Что его спровоцировало?

– Слушай, – сказал он после небольшой паузы. – Давай начнём всё сначала? Так глупо всё получилось, а я... а я ведь всё ещё люблю тебя.

Я со вздохом откинулась на спинку стула и внимательно осмотрела ногти на правой руке. Почему-то они вдруг показались очень важными: вдруг где-то появились неровности? Или заусенец торчит?..

– Любить и быть вместе – не одно и то же.

– Мы же столько были вместе, неужели для тебя это ничего не значит? Да что там, мы всю жизнь вместе были!

– Не перегибай, – покачала я головой. – Дин, брось. Какая это любовь? Мы друг о друге не слышали даже три года. Всё, что между нами было, осталось в прошлом.

– Я тоже так думал, – он напряжённо смотрел на меня. – Но теперь, когда ты рядом, понимаю: нет... Прошлое не может просто так остаться в прошлом. Оно навсегда с нами, и вечно будет связывать нас. И любовь... она ведь никуда не делась. И не денется.

– Любите вы обещать любовь до гроба, – вздохнула я. – И сколько из этих обещаний сбывается?

– Как же ты не понимаешь, – еле слышно прошептал он. – Если любовь была однажды, она не может никуда пропасть. Если кто-то говорит, что разлюбил, значит, он и не любил никогда. А я тебя любил. Всегда. С самого детства. Это невозможно забыть. А прошлое невозможно выкинуть.

Почувствовав, как напряглось в гримасе моё лицо, я бросила косой взгляд на Оле. Та свернулась на кровати калачиком, и даже не смотрела на нас.

– Идём, – бросила я Дину и, нырнув в тапочки, не оборачиваясь, пошла в коридор. Судя по звуку торопливых шагов, он не остался сидеть в комнате.

Училищный городок вымер. На улице не было никого, и царила полная тишина. На земле, скамейках, кустах и деревьях – абсолютно везде валялось конфетти из разноцветной бумаги, кое-где виднелись никому уже не нужные, измазанные в грязи, белые буквы. Растяжки с праздничными лозунгами развевались на ветру: большая часть удерживающих их тросов были порваны. Иллюзий вокруг уже не было, и от праздника остался только бардак. Теперь мне стало понятно, почему общая уборка была назначена именно на сегодня...

– Ты что голая выскакиваешь, – сказал Дин, вышедший через несколько секунд следом. – Заболеешь же!

Он накинул на меня мой плащ, и сам надел свой, завязав его на шее. Я прислонилась спиной к стене, молча глядя на него, и молилась только о том, чтобы слёзы не проступили без моего на то разрешения. Сама себя уже ненавидела: постоянно глаза на мокром месте! Когда уже это закончится...

– Дин, – решившись, тихо сказала я. – Послушай. Дело даже не в тебе... Я бы, может, и согласилась бы... если бы раньше. Сейчас не хочу ни с кем быть, понимаешь? Никаких отношений не хочу.

– Если это из-за моего приступа... – начал он, но я перебила:

– Приступы ни при чём. Не первый день тебя знаю, ерунда. Не хочу, понимаешь? И всё.

– Ни с кем? – он встал напротив меня и рукой упёрся в стену, оказавшись совсем близко.

– Ни с кем.

– И с тем вчерашним типом, который обнимал тебя и водил за ручку – тоже?

Я закрыла глаза. Уверенности не было.

– Мы с ним никогда больше не увидимся. Эта встреча была первой и последней. Сейчас его уже нет в училище, и, возможно, в городе.

Дин облизнул губы и на несколько мгновений отвернулся.

– Прости меня за вчера, – сказал он наконец. – Не могу видеть тебя с другим. Но... я постараюсь быть сильнее... его.

Не сдержавшись, я сделала то, что так давно хотела: погладила его по щеке. Старым, привычным жестом. Сотни раз я успокаивала егоодним лишь нежным прикосновением. Когда приступ только начинался, и можно было обойтись без бабулиного взгляда. Он склонил голову набок, зажимая мою ладонь между щекой и плечом, прикрыл глаза.

И я поддалась. Инстинкту. Бессознательному порыву. Привычке. Воспоминаниям.

Второй рукой сжала в кулаке ворот его форменного жилета и притянула к себе, чтобы поцеловать мягкие губы.

И тело всё вспомнило. Широкие плечи с перевалами коротких мышц, узкий, но мощный таз, который так удобно было обхватывать ногами, ту силу и энергию, которую он вкладывал в каждое движение. Тело заныло от предвкушения и мелкой внутренней дрожи.

Он впился пальцами в мой затылок с усилием закусывая нижнюю губу. Из моей груди вырвался стон, и Дин судорожно вдохнул.

Я знала: он изо всех сил сдерживается сейчас.

Я знала: ему трудно не позволить себе большего.

– Ты тоже ещё любишь меня, – прошептал он, крепко прижавшись лбом к моему лбу, и руки его дрожали. – Если б ты знала, как мне этого не хватало...

Я молчала, тяжело дыша. Хотелось ответить: да! Да, чёрт возьми, я люблю тебя! Любила, люблю и буду любить!

Но вспомнился Рю...

– Это не любовь, – ответила я, когда дыхание выровнялось, и тело немного успокоилось. – Это желание. Страсть, если хочешь.

– Скажешь, ты можешь желать без любви?

– Ты прав, не могу, – ответила я, подумав немного. – Но послушай... Если разлюбить нельзя, то как же люди начинают любить других?

Он отпрянул.

– А ты успела полюбить другого?

Я неопределённо повела плечом. Дин отвёл глаза и облизнул раскрасневшиеся губы.

– В этом действительно есть подвох, – ответил он. – Чем дольше живёшь, тем больше на свете людей, которых ты любишь.

– И как же с этим быть? Нельзя ведь одновременно со всеми...

– Об этом я пока думаю, – прошептал Дин, приближаясь ко мне, и я не стала сопротивляться...

***

Вот уже неделя, как у Мики паршивое настроение. Конечно, слухи – это всего лишь слухи, и могут быть раздуты на ровном месте: мало ли как та девчонка оказалась в мужском душе. Может, дверь перепутала, а Дин как раз выходил? А то, что они там голыми обжимались – уже додумки больной фантазии несчастного девственника. Но сердце всё равно не могло найти покоя. Если бы ещё Дин не был эти дни таким отстранённым, молчаливым и грубым... Он и раньше не слыл любителем нежностей и прелюдий, предпочитая разговорам дело, но сейчас его жёсткость достигла апогея.

Она с трудом разлепила глаза, когда он со всей силы хлопнул дверью. С потолка посыпалась штукатурка, и Мика, мгновенно напрягшись, приподнялась на локте.

– Где был? – сонно спросила она, внутренне содрогаясь, когда он срывал с себя последовательно плащ, жилет и рубашку, и швырял их прямо на пол.

Дин не ответил. Расстегнув пуговицу на брюках, продемонстрировал, насколько не готов сейчас ничего обсуждать. Когда он, резко развернув её на спину, раздвинул женские ножки, Мика успела только вскрикнуть от внезапно пронзившей её боли.

– Стой, – она упёрлась в его плечи, – подожди, я же только проснулась...

Он не слушал. Только зажал ей горло, чтобы молчала, и через пару болезненных минут ей уже самой не хотелось ничего говорить...

Спустя полчаса, когда он, весь мокрый, словно после бани, наконец ушёл в душевую, Мика, тяжело дыша, стекла на пол. Она лежала головой и руками на кровати, и опустевшим взглядом смотрела в пространство перед собой. Болели мышцы корпуса, голос был сорван, в дрожащих ногах не было сил. В другой раз она, наверное, была бы в восторге, но сейчас ей не давало покоя дурное предчувствие.

Он вернулся в одних широких хлопковых штанах и, даже не глядя на Мику, начал выкладывать на стол деревянные плашки, строительную мелочь и инструменты. Она поднялась, накинула на себя рубашку, села с ним рядом.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

– Что, например? – спросил он через несколько секунд напряжённого раскладывания инструментов по столу.

– Например, что это сейчас было?

Он бросил на неё короткий взгляд.

– Мне казалось, тебе понравилось.

Она вздохнула и запустила руку в распущенные волосы.

– Дин, объясни мне, что происходит. Я всё равно узнаю, так лучше уж от тебя.

– Не понимаю, о чём ты. – Он даже не поднял на неё глаз. Никогда раньше он ей не врал, и сейчас делал это очень неумело.

– Например, о том, что весь поток пересказывает друг другу историю, как ты трахался с первокурсницей прямо в общей душевой. И не в кабинке, а у всех на глазах.

Дин аж выронил карманный молоток, и тот с громким стуком упал сначала на стол, потом на край стула и, в конце концов, Дину на палец левой ноги. Выругавшись, он поднял инструмент и с искренним удивлением воззрился на свою девушку.

– Чего? Это кто выдумал такую глупость?

Мика воспользовалась моментом и села ему на колени, ласково обхватив плечи. Длинные волосы поглаживали его щеку и шею, и он невольно обнял её за бёдра. У Мики отлегло от сердца: тот снова смотрел на неё как прежде – с любовью, а не с отрешённой злостью. Словно вдруг вспомнил, кто сейчас перед ним.

– Сосед твой выдумал, ему спасибо скажи. Так что, мне есть из-за чего беспокоиться?

Она властно взяла Дина за подбородок, не позволяя отвести глаз, и, не сдержавшись, вошла в его сознание.

Совсем чуть-чуть.

Чтобы он сам сказал ей правду.