Прекрасный яд

Глава 8 Далия

После всего, что я пережила, я должна была спрятаться под одеялом и пролежать там всю ночь.

И я так и сделала.

К счастью, когда я вернулась в час ночи, Меган еще не было дома. Для нее нет ничего странного в том, чтобы провести ночь с друзьями или просто повеселиться на вечеринке.

Я приняла душ, оттерла кожу до красноты, а потом залезла под одеяло животом вниз, потому что при каждом движении моя задница горела. Каждый раз, когда я закрываю глаза, в голове возникают кадры аварии моих родителей и грубого, безжалостного секса.

Стыд и отвращение с новой силой пронзают мою кожу, и я снова иду в душ. Под обжигающе горячей водой я тру кожу с такой силой, что к уже имеющимся синякам после секса прибавляются новые.

Как, черт возьми, я умудрилась оказаться в такой ситуации, что меня изнасиловали? Еще и с этим демоном?

Я ненормальная?

Часть меня хочет возненавидеть это до глубины души, посчитать это изнасилованием, даже если я сама на это согласилась. Эта часть, вероятно, какая-то форма защитного механизма, шепчет мне, что у меня не было выбора. Что я сделала это только потому, что не смогла сказать «нет».

Но я могла.

Кейн дал мне все возможности сказать это проклятое «красный», но я отказалась.

Голова болит еще долго после того, как я выхожу из душа, завернувшись в полотенце.

Я лежу на животе на кровати и беру телефон, который мне вернули, когда я выходила из этого проклятого здания.

Я открыла Инстаграм. А именно мою последнюю переписку с Кейном, когда я ждала его у входа. И хотя я не думала, что он мне поможет, я также не думала, что он воспользуется мной в таком смысле.

Хотя бесполезно чувствовать себя обманутой или пытаться чувствовать себя жертвой. Не тогда, когда мне бесчисленное количество раз предлагали выход, но я все равно пошла на это.

Я нажимаю на его профиль и прищуриваюсь, читая подпись.

Центральный нападающий & капитан «Гадюк».

Скорее, двуликий дьявол.

Я изучала страницу Кейна в Инстаграме как сочинение, когда преследовала его, но теперь смотрю на нее другими глазами. Она посвящена хоккею и полна фотографий с игр и тренировок, а также снимков с товарищами по команде, тренером, некоторыми профессорами и фанатами.

Есть и другие, с благотворительных мероприятий с участием высшего руководства университета и спонсоров «Гадюк». Большие шишки города. Его семья, Каллаханы, Армстронги и Осборны.

Но таких фотографий мало, как будто он не хочет, чтобы его происхождение было в центре внимания.

На всех фотографиях он смотрится совершенно искренним. Ничто не указывает на то, что он притворяется или создает себе образ.

Его улыбки излучают искренность и очарование, как будто он очень приятный собеседник.

Только сейчас я понимаю, что эти улыбки никогда не достигают его ледяных глаз. Не по-настоящему.

Они красивые благодаря их цвету, но это не значит, что они улыбаются вместе с остальной частью его лица.

Может, это потому, что я увидела и другую его сторону, но теперь завеса приоткрылась, и я понимаю, что случайные, иногда несвязные фотографии — это всего лишь игра, в которую он так хорошо играет.

Как идеальная маска, за которой он скрывается.

И теперь, когда моя судьба связана с его судьбой в «Венкоре», я должна понять его. Любым способом.

Я должна стать к нему ближе.

Любой ценой.

Я возвращаюсь к нашей переписке.

Далия: Лучше проверься на ЗППП, которыми я могла заразить тебя сегодня вечером:)

Что? Это должно привлечь его внимание.

Пожалуй, единственное утешение в этой гребаной ситуации — то, что у Кейна и его товарищей по команде отрицательные результаты по последним медицинским анализам. Я узнала это, прочитав втайне от профессора их отчеты.

Мое сердце замирает, когда он сразу же отвечает.

Кейн: Очень смешно.

Далия: Я не шучу.

Кейн: А я думаю иначе, потому что кажется мне, что твоя киска давно не чувствовала члена. Почти как девственная.

Я краснею, но не сдаюсь.

Далия: А ты много перетрахал девственниц?

Кейн: Нет. Не любитель.

Далия: Слава богу. Ни одна девственница не должна страдать от твоего зверского секса.

Кейн: Ты очень страдала, когда кончала на мой член?

Я потираю бедра, но пишу совершенно противоположное.

Далия: Ага. Худший секс в моей жизни.

Кейн: Сомневаюсь. Ты так глубоко принимала мой член. Будто тебе все было недостаточно.

Далия: Не соглашусь. В любом случае, просто к слову. Хламидиоз — абсолютная мерзость.

Кейн: Поверю тебе на слово.

Далия: Ты будешь ужасно страдать.

Кейн: Иди спать, Далия.

Я пытаюсь придумать другие оскорбления, но я слишком возбуждена, поэтому бросаю телефон на кровать.

Кулон блестит на свету, и я сжимаю серебряный коготь между пальцами, глядя на отвратительную змеевидную цепочку.

Это уже неважно. Дискомфорт и стыд со временем пройдут. Самое главное, что я в игре.

Рано или поздно я смогу вычислить нападавшего на Ви.

Вайолет.

Желание увидеть ее стучит под кожей, как тикающая бомба.

Я переодеваюсь в джинсы и футболку, накидываю свитер и выхожу из общежития. Еду на мотоцикле в город.

Больница Грейстоун — огромное и известное учреждение с крупными отделениями, которые получают щедрое финансирование от семей-Основателей.

Она также является основным получателем средств фонда «Надежда Грейстоун», который в течение года финансирует бесчисленные дорогостоящие операции. Именно этот фонд предоставил мне стипендию в УГ и оплачивает лечение Вайолет и ее нахождение в больнице.

Сорок пять дней назад моя сестра была увезена черным фургоном с поддельными номерами в больницу в Стантонвилле, где мы раньше жили. Человек, лицо которого было полностью скрыто, бросил ее на каталку и уехал на фургоне, не дав возможности его идентифицировать. Моя сестра была без сознания, у нее была рана на затылке и многочисленные менее серьезные травмы по всему телу. Ее перевели в больницу Грейстоун, потому что она больше и в ней есть травматологический центр.

С тех пор она находится в коме уже полтора месяца. Я видела счета, которые пришли за ее пребывание в больнице. Я не смогла бы оплатить их, даже если бы продала себя на черном рынке по частям.

Поэтому я безмерно благодарна этому фонду. Я даже не против сфотографироваться с ними и принимать деньги из благотворительного фонда. Мне все равно, что это способ богатых людей уклониться от уплаты налогов. По крайней мере, они оплачивают трубку, которая буквально поддерживает жизнь моего единственного близкого человека.

Я потеряла родителей, но никогда не потеряю Ви. Даже если для этого мне придется продать душу дьяволу.

Я поднимаюсь на лифте на пятый этаж, где находятся пациенты в коме.

Я приветствую медсестер ночной смены. Они видят меня практически каждый день с тех пор, как Ви попала в больницу. Старшая медсестра, миссис Хейлс, пухлая блондинка с розовыми щеками, улыбается мне, а затем хмурится.

— Далия, дорогая. Ты какая-то бледная. Опять забыла поесть?

— Я в порядке. Как Виолетта?

— Сначала позаботься о себе, — она роется в столе и достает протеиновый батончик. — Съешь, пока не упала в обморок.

— Спасибо, — я смущенно беру батончик, потому что она права. Я выживала на сэндвиче с тунцом, который съела вчера на обед.

Вайолет делит палату с молодым человеком с темной оливковой кожей и густыми бровями. Его зовут Марио, он попал в аварию вскоре после нападения на Вайолет. Они оба некоторое время провели в реанимации, а теперь все еще делят палату, потому что в больнице нет свободных одноместных палат.

Мне это никак не мешает, так как между их койками висит занавеска, и медсестры уважают их личную жизнь.

Однако Марио никто не навещает. По крайней мере, за все время, что я здесь, я никого не видела. Хотя иногда я вижу корзины с фруктами на столике рядом с его кроватью, и миссис Хейлс часто говорит мне, чтобы их ела я, иначе они испортятся и их выбросят.

Поскольку Марио, наверное, чувствует себя одиноко, я иногда разговариваю с ним, в основном о ежедневных новостях или о разных мелочах. Я не хочу даже представлять, что почувствовала бы Ви, если бы я перестала навещать ее.

Натянув свою самую веселую улыбку, я открываю дверь.

— Ви! Я так рада, что теперь, как старшекурсница, могу пользоваться всеми возможностями лаборатории…

Мои слова замерли при виде высокой тени, стоящей у кровати Вайолет. Он был окутан тьмой, а капюшон закрывал его голову и лицо.

Я едва успела его разглядеть и закричала.

Он бросился к окну, распахнул его и выпрыгнул.

Я бросилась к Вайолет, слыша шаги в коридоре.

К счастью, она все еще мирно спала, а аппарат у ее кровати пищит в слегка высоком, но в основном регулярном ритме. На всякий случай я все же беру ее бледную руку и проверяю пульс.

— Что происходит? — заглядывает медсестра с покрасневшими щеками.

— Кто-то… был в этой комнате, — я указываю на окно. — Он выпрыгнул из окна.

— Это невозможно. С такой высоты он бы разбился.

— Но это правда.

Медсестра смотрит на меня, как на сумасшедшую, затем подходит и смотрит в окно.

— Там никого нет.

— Я знаю, что видела. Пожалуйста, проверьте записи с камер видеонаблюдения.

Ее брови хмурятся, она с силой закрывает окно и выходит.

Мое сердце громко стучит, даже когда я чувствую ровное биение сердца сестры под пальцами.

Я бросаю взгляд на Марио и выдыхаю, когда вижу, что он тоже мирно спит.

На всякий случай я отхожу от Ви и смотрю в окно. Все, что я вижу, — это машины, мчащиеся по дороге внизу.

Но я не могла так ошибиться.

Здесь кто-то был, и если бы я не пришла вовремя, кто знает, что бы он сделал с Ви.

У меня застыла кровь в жилах.

Подождите.

Это же не мог быть тот, кто причинил ей боль, правда ведь?

Я бросаюсь обратно к сестре.

Если бы не ее болезненно-бледная кожа, которая светлее, чем простыни, она выглядела бы как ангел во сне. Ее волосы, которые когда-то были блестящими светло-русыми, теперь тусклые и безжизненные, обрамляют ее миниатюрное лицо.

Вайолет всегда была красавицей, на которую все обращали внимание. С ней флиртовали. Пытались воспользоваться.

Ее закрытые глаза на самом деле глубокого синего цвета, черты лица миниатюрные и идеально гармоничные. У нее даже есть веснушки на носу.

Она часто одевалась как бродяга, никогда не красилась и даже носила очки в толстой оправе без диоптрий, чтобы не привлекать внимания. Не могу сказать, что это помогало, потому что она часто страдала от похотливых мужских взглядов.

Мысль о том, что кто-то из них мог что-то сделать ей только что, заставляет мое сердце сжиматься.

С тех пор, как я повзрослела, я поставила перед собой цель защищать ее так же, как она защищала меня, когда мы были маленькими. По какой-то причине мужчин не так привлекала я, сколько привлекала она. То есть, на меня смотрели, но не так, как на нее. Как будто она — кровь, а они — вампиры, которые хотели высосать ее досуха. Как только они видели меня, — а обычно мой перцовый баллончик, электрошокеры или пистолеты, которые я чистила в качестве подработки, — они убирались к чертовой матери.

Но в этот раз я не смогла ее защитить.

В этот раз один из них добрался до нее первым.

Я обнимаю ее, прижимаюсь головой к ее груди, а слезы застилают мне глаза.

— Ты сказала, что никогда не оставишь меня одну, Ви. Ты… обещала.

Слова сдавливают мне горло, и я дрожу всем телом. Как в тот день, когда она вытащила меня из постели и помогла надеть туфли. Она также дрожала, когда мы прятались в углу. Ей было тринадцать. Мне было двенадцать.

— Ты мне доверяешь? — однажды спросила меня Вайолет в темноте комнаты, где мы делили двухъярусную кровать.

Я кивнула.

Живя в приюте с шести лет, я научилась никому не доверять, но Вайолет — другая. Некоторые дети ненавидят, когда у них появляется приемный брат или сестра. Они презирают то, что им достается меньше еды и что им приходится спать на двухъярусной кровати.

Они могут стать злыми и даже жестокими.

Но не Вайолет.

С тех пор, как я год назад оказалась в этом доме в пригороде Нью-Джерси, она делилась со мной едой и своим укромным уголком в шкафу.

На тот момент Вайолет уже полгода жила с Мартой и Джеральдом, нашими приемными родителями, которые брали сирот из приюта только ради лишних денег.

Вайолет часто говорила, что нам нужно уйти из этого дома.

Однажды ночью Марта назвала ее шлюхой, которая пытается соблазнить ее мужа. Я назвала Марту сукой, а ее мужа — извращенцем, потому что он смотрел на Вайолет и облизывался, когда она была в простой хлопковой пижаме. Вайолет никогда не одевается вызывающе. Никогда.

За последний год у нее выросла грудь и бедра, ее формы стали более пышными, и этот извращенец Джеральд не мог отвести от нее своих грязных глаз.

В тот раз Марта избила меня за то, что я ей ответила, пока не разбила мне губу. Вайолет извинилась за меня, пообещав, что я больше не буду так делать.

Вайолет часто извиняется. Она также стоит с опущенной головой, слушая, как Марта называет ее уродливой шлюхой, такой же, как ее шлюха-мать, и говорит, что ей следует быть благодарной за то, что они взяли ее к себе, иначе она бы умерла на обочине дороги, как ее наркоманка-мать.

Вайолет всегда проглатывает боль и прячет свои раны глубоко в душе. Она никогда не жалуется и не создает проблем, предпочитая молча страдать. Только недавно я узнала, что Джеральд прикасался к ней непозволительным образом, лапал ее там, где не должен.

Чтобы избежать конфликтов, она предпочитает молчать, но всегда заступается за меня. Она всегда пытается исправить ситуацию и защитить меня.

Она постоянно говорит, что мне нужно быть осторожнее со своим острым языком, но я далеко не так терпелива, как она, и легко выхожу из себя. Пусть меня лучше побьют, я проведу ночи без еды и буду брошена на чердаке, чем позволю Марте и Джеральду уйти безнаказанными.

Именно поэтому Марта избила меня сегодня вечером. Я исцарапала ей лицо, а когда Джеральд сделал вид, что разнимает нас, я ударила его ногой по яйцам.

В ответ он ударил меня так сильно, что я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то уже была заперта на чердаке.

Это темная, душная коробка, и единственный источник света здесь — тень белого фонаря, проникающая через узкое, покрытое пылью окно высоко на стене. Деревянные балки над головой треснули и погнулись, а паутина, прилипшая к ним, словно безмолвные свидетели часов, проведенных мной здесь.

Затхлый запах плесени и застоявшегося воздуха прилипает к моей коже, когда я подтягиваю колени к груди и кладу на них голову. Я смотрю на легкий снег, падающий на подоконник.

Да. Скоро Рождество. Я ненавижу праздники.

С тех пор, как умерли мои родители и я стала сиротой, они как игла, вонзающаяся в старую рану, разрывающая швы и заставляющая меня вспоминать о том, что я потеряла.

Пол скрипит под нерешительными шагами. Я прислушиваюсь, когда ключ поворачивается в замке, и дверь открывается.

Вайолет.

Она всегда ворует ключи, когда они ложатся спать, и приносит мне бутерброд. Обычно она обнимает меня и говорит, чтобы я перестала бунтовать, чтобы мне снова не причинили боль.

Но в этот раз все иначе.

Она одета в леггинсы и пальто, через плечо перекинута сумка. Но не это заставляет меня вскочить и побежать к ней.

Это черный синяк вокруг ее левого глаза. Большой, уродливый и такой опухший, что она едва может распахнуть веко.

— Ви, что случилось? Ты плохо выглядишь.

Она гладит меня по лицу.

— У тебя тоже синяк.

— Я их убью.

Она улыбается, и это самая широкая, самая искренняя улыбка, которую я когда-либо видела на ее лице.

— Хочешь уйти отсюда, Дал? Только ты и я?

Уже давно мы обе хотели убраться отсюда. Сегодня как раз подходящий день.

Я киваю, рассматривая ее лицо.

Вблизи синяк выглядит еще хуже, и на нижней губе у нее небольшой порез.

— Кто это сделал? Тот козел Джеральд, да?

— Забудь об этом. Я в порядке, — она ласково гладит мою щеку, и я морщусь от боли. — Кстати, у тебя лицо выглядит еще хуже.

Мы обе взрываемся смехом и закрываем друг другу рты, чтобы нас не услышали.

Мы выбираемся из этого ужасного места, где еще одна пара, пользуясь программой усыновления, играет в Богов с беспомощными детьми, и все еще смеемся.

Истерически.

И для Вайолет, и для меня это первый раз за долгое время, может быть, впервые в жизни, когда мы наконец-то чувствуем себя свободными.

Живыми.

Как будто мы можем делать все, что захотим, без жутких приемных родителей, дышащих нам в спину и использующих нас как отдушину для своей незаметной жизни.

Мы останавливаемся у моста, чтобы перевести дух.

Снег падает, покрывая наши плечи и обувь. Но я все равно кружусь под фонарным столбом и кричу в тихую ночь:

— Мы свободны!

Вайолет хватает меня за плечи, и в тусклом свете и падающем снегу она выглядит так, будто у нее над головой ореол.

— Далия?

— Да?

— С этого момента мы — единственная семья друг для друга.

— Ты никогда не бросишь меня?

Она обнимает меня и шепчет слово, которое дарит мне новую надежду:

— Никогда.

Сев, я смотрю на лицо Вайолет и держу ее руку в своих дрожащих ладонях.

— Ты сказала, что мы — единственная семья друг для друга. Как ты могла бросить меня? Почему ты не рассказала мне о человеке, который угрожал убить тебя, а написала об этом в дневнике?

На самом деле, я, возможно, знаю, почему.

С тех пор как я познакомилась с Вайолет, она всегда была мягкой и старалась всем угодить. Она никогда не повышает голос и с трудом может отказать кому-то, кто имеет над ней власть или кричит на нее. Однако, когда дело касается меня, она всегда была как мама-медведица, быстро превращаясь в яростную защитницу, если кто-то обижал меня или говорил обо мне что-то плохое.

Я не сомневаюсь, что она хотела защитить меня от человека, личность которого она, вероятно, раскрыла. Она скорее умрет, чем допустит, чтобы я оказалась втянута в это.

Но я поступила бы так же.

Она многим пожертвовала ради меня, и теперь моя очередь отплатить ей.

Ви говорила, что такие дети, как мы, всегда были обречены на то, чтобы быть на самом дне пищевой цепи, на обочине общества, шестеренкой в механизме. Наши жизни, страдания и травмы не имеют значения.

Никому нет до них дела.

Но в этом она ошибается.

Она для меня важнее всего на свете.

Я хочу сказать ей, что я близка к цели. Что я проникла в организацию, где находится этот подонок. Я найду его и, запомните мои слова, заставлю его заплатить, даже если это будет последнее, что я сделаю.

Но не скажу.

На самом деле, я никогда не говорила ей о своих планах, чтобы не волновать ее. Я рассказываю ей только хорошие новости и говорю, что скучаю.

Медсестра, которая ранее сюда заходила, открывает дверь, все еще хмурясь.

— Вы увидели что-нибудь на записях? — спрашиваю я, мое сердце колотится.

— Есть проблема. Камеры в коридоре и лифте каким-то образом были отключены.