Прекрасный яд

Глава 16

Далия

Утро наступает со странным чувством покоя.

И головной болью.

И болью в горле.

Я несколько раз моргаю, и передо мной появляется гладкий потолок с нарисованными на нем цветами вишни. Потрясающие трехмерные детали настолько хорошо прорисованы, что я чувствую себя как в сказке.

Постепенно проясняется остальная часть комнаты, и я сажусь на огромной кровати, прижимая черную простыню к груди.

Первое, что бросается в глаза, — это холод.

Не ледяной, пронизывающий до костей, а такой, что проникает в воздух и обволакивает меня даже под простыней. Он повсюду — на стенах, полу и во всем пространстве вокруг меня.

Пространстве Кейна.

Пахнет им. Дымом костра и кожей.

Комната огромная, но в ней душно. Кроме потолка с изображением цветущей вишни, все остальное лишено тепла. Темно-серые стены поглощают весь свет.

Чистые линии, минимализм, все идеально расставлено. Никаких личных вещей, фотографий, только несколько хоккейных трофеев напротив меня.

Ничто не говорит о том, что здесь кто-то живет или дышит. Это скорее тщательно сконструированная иллюзия контроля.

Я перевела взгляд на стол в углу. Строгий. Пустой. Прямо как его хозяин. Никакого беспорядка, никаких следов жизни. Он чист, как будто все в этой комнате свидетельствует о том, как он организовал свой мир — в идеальном порядке.

Единственное, что выделяется, — это окно от пола до потолка, выходящее на город, который, кажется, простирается за горизонт. Утренний свет проникает внутрь, но он приглушенный, тусклый, как будто даже солнце не может согреть это пространство. Снаружи город гудит жизнью, но внутри все пугающе тихо.

Я ворочаюсь под простынями, тело болит, а ум пытается сложить воедино, как я здесь оказалась.

Воспоминания просачиваются, как старый зернистый фильм.

Наркотики. Похищение. Люди в масках.

А потом…

Кейн.

— О боже, — я прикрываю рот ладонью, глаза расширяются.

Пожалуйста, скажите мне, что я не умоляла Кейна прикоснуться ко мне.

Черт возьми.

И он не сделал этого.

Он только потрогал меня пальцами и кончил на меня, но не трахнул.

Почему, черт возьми, я разочарована?

Хочу, чтобы земля провалилась под ногами и избавила меня от этого позора.

Мой взгляд падает на сменную одежду у изножья кровати, и я предполагаю, что это разрешение мне воспользоваться его душем.

После нескольких секунд внутренних укоров я вхожу в элегантную ванную комнату.

Я снимаю майку и нижнее белье, а затем замираю, увидев его высохшую сперму на своем животе. Он действительно любит оставлять на мне свои следы, как животное.

Я должна разозлиться или что-то в этом роде, но меня больше злит то, как я себя повела.

В элегантной душевой кабине так много кнопок, что мне требуется несколько минут, чтобы в них разобраться.

Закончив, я вытираю волосы полотенцем и надеваю его толстовку с капюшоном и спортивные штаны с надписью «Гадюки». Мне приходится несколько раз подвернуть пояс и покрепче затянуть шнурок, чтобы штаны не сползли.

Насыщенный запах еды щекочет мои ноздри, когда я выхожу из спальни и иду по коридору, украшенному картинами в стиле импрессионистов, и наконец дохожу до гостиной, которую я смутно помню с прошлой ночи.

Это место огромное.

И пугающе дорогое.

Я двигаюсь осторожно, боясь коснуться или, что еще хуже, опрокинуть и разбить что-нибудь. Уверена, я не смогла бы заплатить за это, даже если бы продала себя на черном рынке.

Мои босые ноги замирают в дверном проеме кухни, когда я вижу Кейна, и это как удар в живот.

Он стоит у плиты спиной ко мне, на его широком мускулистом теле только пара серых спортивных штанов, которые низко сидят на бедрах.

Утренний свет проникает через окно, озаряя острые линии его тела и подчеркивая мускулы.

Но это не то, что заставляет меня затаить дыхание.

Это татуировки и шрамы.

Когда он поворачивается в сторону, я вижу змею, обвивающую его левое плечо, черную и детализированную, чешуя которой блестит на свету. Ее голова находится у его ключицы, пасть открыта, как будто готовясь к нападению.

Я не могу отвести от него взгляда.

Мои глаза впиваются в каждую деталь татуировки. В ней есть все, что характерно для Кейна — холод, опасность, самообладание.

Чуть ниже змеи виднеются неровные шрамы, пересекающие его кожу, как карта боли.

Хотя я не имею ни малейшего представления, кто или что оставило их на нем, я знаю, что это было жестоко.

От этого у меня скручивает живот, как будто я увидела избитого щенка, дрожащего на обочине дороги. Только в этом случае я не могу поднять его и отнести в приют.

А Кейн отнюдь не щенок.

Как кто-то мог причинить ему такую боль, что остались эти шрамы? Он всегда казался непобедимым. Неприкасаемым. Он — Бог хоккея и король как в кампусе, так и в городе. Никто не осмелился бы подойти к нему.

Кроме них.

И ему причинили боль, которая оставила на нем неизгладимый след.

Еще больше татуировок обвивает его другую руку, сложные линии, образующие ворона с распростертыми крыльями на плече, с пустыми темными глазами. Под птицей, вокруг его ребер, изгибается небольшая фраза на латинском, которую я не могу разобрать, исчезая в тени его кожи.

Все в нем — предупреждение.

Татуировки, шрамы, то, как его тело движется с безмолвной силой, как будто он всегда готов напасть.

Однако сейчас он просто мужчина, стоящий на кухне и жарящий яичницу, как будто это самая естественная вещь в мире.

— Ты проснулась, — низкий тембр его голоса разносится по комнате, как прохладный ветерок.

— Да, — я рисую круг на большом пальце.

— Садись. Завтрак готов, — он выключает плиту и с пугающей точностью перекладывает содержимое сковороды на тарелку.

Никакого беспорядка.

— Спасибо, но я съем что-нибудь по дороге домой.

Он поднимает взгляд и впервые за утро смотрит на меня.

Его ледяные глаза задерживаются на моей мешковатой одежде, тяжелой, как будто он видит сквозь нее. Не помогает и то, что его запах прилип к моей коже, обволакивая меня, как невидимые руки.

Он подходит к обеденной зоне с двумя тарелками и ставит их на стол. Я мельком вижу крыло ворона, протянутое к его груди, прежде чем он берет со спинки стула простую белую футболку и надевает ее через голову.

Загораживая мне вид.

Он указывает на стул напротив себя.

— Садись, Далия.

— Правда, я могу…

— Еда уже готова. Не сопротивляйся просто так, садись.

— Я не сопротивлялась, — просто я не привыкла, что кто-то, кроме Ви, готовит для меня.

Мой желудок урчит.

Кейн приподнимает бровь.

— Правда?

Я потираю затылок, затем медленно сажусь.

Стол до нелепого заставлен едой, и от ее аромата у меня почти текут слюнки.

Тарелки расставлены с точностью — яичница-болтунья мягкого желтого цвета, идеально поджаренные ломтики тоста и свежие фрукты, которые, кажется, были нарезаны машиной. Кофейник, две высококачественные фарфоровые чашки, апельсиновый сок и молочник.

Есть еще джем и масло, хрустящий и блестящий бекон, а также высокая стопка блинчиков, от которой до сих пор поднимается пар, как в какой-то идеальной домашней фантазии.

Тот факт, что такой человек, как Кейн, может приготовить что-то столь обычное, как завтрак, будучи способным переломать людям конечности голыми руками, одновременно удивляет и пугает.

— Давай, не смотри так. Ешь, — говорит он, разрезая тост и яйца.

Мне не нужно повторять дважды. Я взяла яичницу и без зазрения совести съела почти всю тарелку за считанные минуты. Это очень вкусно. Правда. Мне немного стыдно признаваться в этом, но я никогда раньше не ела такого полноценного завтрака. Мне повезло, если я успевала выпить кофе и съесть вареные яйца или что-нибудь еще из ближайшего магазина по дороге на работу или в университет.

Нож вонзился в верхнюю часть тоста.

— Ешь медленнее, а то в лучшем случае будет несварение, а в худшем — подавишься.

Я проглотила содержимое рта.

— Извини.

— За что?

— За мои манеры за столом. Я немного голодная.

Мне показалось, что его губы слегка дрогнули в улыбке, но сразу же вернулись в прежнее состояние, когда он продолжил есть.

— Жуй как следует и не торопись.

Мне приходится усиленно сдерживаться, чтобы не съесть все подряд и не выглядеть как пещерная женщина.

Кейн наблюдает за мной, как строгий родитель, что не помогает.

Он делает глоток сока, а его глаза скользят по мне, как чувственное прикосновение.

Как вчера вечером.

Не думай об этом. Просто не думай.

— Это привычка? — спрашивает он.

— Что?

— Быстро есть.

— Наверное. У меня никогда не бывает времени на полноценный прием пищи между учебой и подработкой.

— И шпионством. И ввязыванием в чужие дела. И полным безразличием к собственной безопасности.

Я остановила ложку с джемом на полпути ко рту и уставилась на него.

— Я что-то забыл? — спросил он с нервирующей улыбкой. — Ах да, и болтовней с бывшими парнями на моей чертовой игре.

— Я не приглашала Маркуса. Он пришел сам, и он не мой бывший.

— Это не помешало тебе развешивать уши на каждом его слове, как все эти хоккейные фанатки, соревнующиеся за его внимание. Уже соскучилась по нему?

— Это неправда. Маркус — придурок, и я бы ни разу не взглянула на него в этой жизни, будь у меня такая возможность. Он просто был мудаком, как и всегда, и, скорее всего, запоминал важные моменты вашей командной игры перед предстоящим матчем, — я выдыхаю. — Я даже не знаю, зачем я тебе это говорю. Мы никто друг для друга.

— Ты три раза кончила на мой член и пальцы. Думаю мы все-таки кто-то друг для друга.

Мой рот открывается, и желудок сжимается от чего-то помимо голода.

Он прищуривается.

— Ты же не думала, что попросишь меня трахнуть тебя, а потом уйдешь, как ни в чем не бывало?

— Меня накачали наркотиками. Это не считается.

Он делает глоток кофе.

— Для меня считается.

— Так… кто мы?

— Кем ты хочешь, чтобы мы были?

— Партнерами?

— У нас с тобой не общий бизнес.

Я хмурюсь и откусываю блинчик.

— Тогда кто? Партнеры по сексу?

— Если это то, чего ты хочешь, тебе нужно было просто попросить.

— Я не этого хочу. Это ты подвел меня к такому выводу.

— У тебя есть какие-то возражения?

— Их так много, что я даже не смогу их перечислить. А самое главное, я тебя не знаю.

— Со временем узнаешь. Например, мне не нравится, что ты флиртуешь с другими мужчинами на моей игре.

— Я не флиртовала.

— Я в этом сомневаюсь.

— Я все еще почти ничего о тебе не знаю.

— Если мы просто трахаемся, то тебе не нужно ничего обо мне знать.

Я выдыхаю длинный вздох и бросаю блинчик на тарелку.

— Почему ты хочешь между нами именно таких отношений?

— Я никаких отношений не хочу, но, похоже, заявить о своих правах — единственный способ гарантировать, что никто не посмеет трогать мои вещи.

— Я — не вещь.

— Не вещь. Моя вещь.

— Ну, твоя заявка на права не помешала тому, что произошло прошлой ночью.

Он сжал челюсти.

— Это больше не повторится.

— Допустим, я согласна. И что потом? Ты бросишь меня, когда я тебе надоем?

— Возможно.

— Ух ты. А еще говорят, что романтика мертва.

— Я не собираюсь ухаживать за тобой, Далия. Это не в моем стиле. Так что, если ты ищешь нежные признания в любви, коробку конфет и букет цветов, уходи прямо сейчас. Но если ты предпочитаешь грубые игры и первобытные эмоции, мы, возможно, сможем что-нибудь с этим придумать.

У меня пересохло в горле, и громкий голос внутри меня приказывает бежать.

Как можно быстрее.

Но я продолжаю сидеть на месте.

Это единственный способ приблизиться к Кейну. Хотя я бы солгала, если бы сказала, что часть меня не ожила от его слов.

— Ты сделаешь мне больно? — шепчу я.

— Да, — это слово как кнут для моей чувствительной души.

Я сжимаю ноги.

— Насколько?

— Насколько это возможно. И я не имею в виду границы, которые, как ты думаешь, существуют в твоей голове, а за их пределами.

— Ты предупредишь меня?

— Нет, — легкая улыбка коснулась уголка его губ. — А в чем тогда удовольствие?

Я сглотнула, чувствуя одновременно глубокий страх и болезненное ожидание.

— Я все еще могу использовать «красный», чтобы остановить тебя?

— Да.

— Тогда хорошо.

— Красный — единственное слово, которое может остановить меня. «Нет, остановись» и «мне это не нравится» только еще больше возбудит меня. Твоя борьба меня возбуждает.

— Больной ублюдок, — бормочу я себе под нос.

— Не новость. И если я больной, то кто тогда ты? Потому что ты терлась бедрами все время, пока я рисовал эту картину в твоей голове.

— Неправда.

Он улыбается, как хищник, выследивший свою добычу.

— Теперь ты разве не должна поблагодарить меня за то, что я тебя спас? Я вернул твой мотоцикл и отвез его в твое общежитие. Я также избавил тебя от Изабеллы. Навсегда.

— После того, как ты позволил ей и черт знает скольким еще людям смотреть, как ты трахаешь меня, я не вижу в этом смысла.

— Смотреть, как я трахаю тебя?

Я сжимаю пальцы рук на коленях.

— На посвящении. Там была камера, верно? Изабелла намекнула, что все видела.

— И ты ей поверила?

— А что мне оставалось делать?

— Изабелла не Старший член организации и даже не была там. Там были только я, Престон, Джуд и трое других человек, которые не входят в состав хоккейной команде.

— Вау, спасибо. По крайней мере, теперь я знаю, что Изабелла не видела видео, но остальные видели.

— Они его тоже не видели.

— Но… камера?

— Была отключена.

— Тогда как она и ее брат узнали?

— Наверное, Престон разболтал.

Ох.

Часть меня все еще насторожена, но когда я смотрю в холодные глаза Кейна, я ему верю.

Что, вероятно, не стоит делать, учитывая обстоятельства.

Он смотрит на меня с назойливым намерением.

— Что?

— Я все еще жду, когда ты поблагодаришь меня за вчера.

— Ты обычно спасаешь людей, чтобы они тебя благодарили?

— Я обычно не спасаю людей, но в твоем случае да, я хочу, чтобы меня поблагодарили как следует.

— Спасибо, — говорю я, откусывая блинчик.

— Это прозвучало неискренне.

— Ну, ты должен был дать более четкие инструкции. Ты сказал, чтобы я поблагодарила тебя, а не чтобы это прозвучало искренне.

Он прищуривает глаза.

— Твой рот нужно научить дисциплине.

— Или тебе нужно слушать мнения других, а не только свое.

— Не интересно. Либо все идет по-моему, либо никак. Никакого промежуточного варианта.

Ясное предупреждение.

Мне не стоит связываться с его порядками.

Но что-то подсказывает мне, что за всем этим контролем, за стенами и холодом скрывается хаос.

И каким-то образом я оказалась втянута в него.

Теперь, поглотит меня он или я смогу использовать его в своих интересах, зависит от того, как я справлюсь с этой новой ситуацией.

Мы доедаем завтрак в относительной тишине. Кейн, похоже, не хочет разговаривать, и мои попытки завязать разговор заканчиваются односложными ответами.

Это его ледяная крепость, которая окружает его, полностью скрывая от внешнего мира.

И от меня.

Когда мы встаем, чтобы собраться на учебу, звонит дверной звонок.

Кейн подходит к экрану, на котором видно, кто стоит снаружи. Я тянусь за ним и наклоняюсь, чтобы посмотреть.

Там стоит женщина лет сорока пяти-пятидесяти с утомленным выражением лица, впалыми щеками и ледяными глазами, в точности как у Кейна.

Его мать?

Я жду, что он откроет дверь, но он просто нажимает кнопку на домофоне, и его голос звучит совершенно отстраненно.

— Мама. Чем могу помочь?

— Дорогой, — она поднимает коробку перед камерой. — Я испекла твое любимое печенье.

— Я его больше не ем.

Ее выражение лица мрачнеет, и она отводит взгляд в сторону, неловко осматриваясь по сторонам.

— Если это все, — он тянется к кнопке отключения, но я успеваю нажать кнопку разблокировки.

— Пожалуйста, входите, миссис Девенпорт, — говорю я, прежде чем вдали раздается щелчок двери.

Кейн поворачивает голову в мою сторону, прищуривая глаза.

— Что ты делаешь?

— Приглашаю твою маму. Почему ты разговариваешь с ней через домофон, как с какой-то посторонней?

— Знаешь, в этом твоя проблема, Далия, — он врывается в мое пространство, его плечи напряжены, и я пячусь назад. — Ты всегда лезешь не в свое дело.

Моя спина упирается в стену, когда входит его мать.

— Кейн, дорогой.

Он выпрямляется и встречает ее на полпути, торжественно обнимая, его осанка жесткая.

— Здравствуй, мама.

Я стою и наблюдаю за разницей в росте и размерах между ними. Удивительно, что такая хрупкая женщина родила такого зверя.

Вблизи ее черты лица говорят о том, что в молодости она была настоящей красавицей. Морщины на ее лице свидетельствуют о ее тяжелой жизни.

— А это…? — она смотрит на меня с любопытством, ее глаза гораздо мягче и добрее, чем у ее сына.

Так дело не в цвете.

— Далия, — говорит он, не глядя на меня.

— Твоя девушка?

— Не…

— Да, — прерывает он меня, бросая на меня гневный взгляд.

Боже. Какая напряженность.

— Здравствуйте, — я вытираю потную руку о толстовку, а затем протягиваю ее ей. — Приятно познакомиться, миссис Девенпорт.

— Зови меня просто Хелен.

Она улыбается.

— Я впервые встречаюсь с девушкой Кейна.

Я украдкой смотрю на него, но он стоит, выпрямившись как статуя, с руками в карманах.

Она протягивает мне коробку.

— Если хочешь, можешь взять это домашнее печенье. Раньше Кейн их очень любил. Я плохая мать и не знала, что он их больше не ест.

Мне интересно, что она имеет в виду под «плохая мать», но я, определенно, не могу спросить ее об этом прямо, поэтому просто забираю у нее коробку.

— Спасибо. Я обожаю печенье.

— О, рада это слышать.

Боже, когда я вижу таких мам, как она, я скучаю по своей. Она пекла самое вкусное печенье и даже позволяла мне устраивать на кухне беспорядок.

Небольшие обрывки воспоминаний.

Потерянных воспоминаний.

Кейн не знает, что у него есть то, о чем многие из нас мечтают — заботливая, любящая мать.

Человек, на которого можно положиться, когда становится тяжело.

— Мы собираемся в университет, мама, — ровный, бесчувственный тон Кейна прерывает момент. — Если это все, то…

— О, конечно. Прости, что побеспокоила, — выпаливает Хелена, словно ходя на цыпочках вокруг сына.

Он даже называет ее мамой. Это очень бесчувственно.

Печально, что такие люди, как я, тоскуют по матери, которой у них нет, а Кейн, у которого мать есть, кажется, не обращает на нее никакого внимания.

Подозреваю, что он никого не любит.

— Я провожу вас, — я иду рядом с ней, но Кейн исчезает в коридоре, как будто не хочет проводить с ней ни минуты больше.

Когда мы доходим до двери, я неловко говорю:

— Простите Кейна. Не знаю, что на него нашло.

— Не стоит, — она мягко улыбается и поглаживает мою руку. — Я думаю, ты хороший человек, Далия. Позволь мне дать тебе совет.

— Да?

— Беги, пока можешь. Как только ты ввяжешься в это, никогда больше не сможешь сбежать.