Развод. Пусть горят мосты

Глава 24

Больничный коридор в Ираклионе пахнет дезинфектантом и страхом. Я сижу на жесткой пластиковой скамейке, держа на руках Даниила. Его правая рука загипсована, он дремлет под воздействием обезболивающих. Рядом Ника тихо разговаривает с Полиной, у которой забинтована голова. Максим стоит у окна, разговаривает по телефону с кем-то из российского консульства.

Мы живы. Это главное. Но картины из автобуса не отпускают меня. Мертвые глаза немецкой женщины. Рыдания матери над телом сына. Кровь на разбитом стекле.

— Мама, — тихо зовет Ника, — а как та девочка? Мария?

Вчера я видела, как ее увозили на каталке в операционную. Искореженная нога, потеря крови, шок. Врачи переглядывались над ней с мрачными лицами.

— Не знаю, солнышко. Но мы можем узнать.

Подхожу к медсестре на посту. Она говорит только по-гречески, но слово "Мария" понятно везде. Женщина качает головой, показывает на лестницу — видимо, девочка в другом отделении.

— Что случилось? — спрашивает Максим, подходя ко мне.

— Та девочка, Мария. Хочу узнать, как она.

Он кивает с пониманием. Мы врачи. Не можем просто сидеть и ждать, когда рядом страдает ребенок.

Поднимаемся на третий этаж, в травматологическое отделение. Спрашиваю у дежурного врача — молодого грека с усталыми глазами — про девочку из автокатастрофы.

— Ah, Maria, — его английский с сильным акцентом. — Very bad. Leg... — он делает жест перерезания. — Must amputate. Too much damage.

(«А, Мария. Очень плохо. Нога... Нужно ампутировать. Слишком сильные повреждения.»)

Сердце сжимается. Ампутация. Одиннадцатилетней девочке, которая только вчера смеялась в автобусе, показывая фотографии своих родителей.

— Can I see her? I'm doctor, — говорю, показывая свой российский врачебный диплом, который всегда ношу в сумочке.

(«Могу ли я ее увидеть? Я врач.»)

Врач сомневается, но Максим подключается к разговору, показывает свои документы. Нас проводят в палату.

Мария лежит под капельницами, бледная как мел. Левая нога укрыта простыней, но по форме видно — там настоящий кошмар. Она спит под обезболивающими, но даже во сне лицо искажено болью.

— She has no family now, — объясняет молодой врач. — Parents dead. Aunt in Athens, but she cannot come yet. Surgery tomorrow morning.

(«У нее теперь нет семьи. Родители мертвы. Тетя в Афинах, но она пока не может приехать. Операция завтра утром.»)

Я осторожно откидываю простыню с ноги девочки. То, что я вижу, заставляет даже меня, опытного хирурга, поморщиться. Открытый перелом с множественными осколками, разорванные мышцы, поврежденные сосуды. Но...

— Максим, посмотри, — зову его тихо. — Смотри на расположение магистральных сосудов.

Он наклоняется над ногой, его взгляд становится сосредоточенным, профессиональным.

— Артерия цела, — шепчет он. — Повреждена, но проходима. И нерв... нерв тоже можно восстановить.

— Именно, — киваю я. — Это сложно, но выполнимо. Нужна микрохирургия, установка спиц, пластика сосудов...

Греческий врач смотрит на нас с недоумением.

— You think... possible save? — спрашивает он.

(«Вы думаете... возможно спасти?»)

— Yes, — отвечаю твердо. — Difficult, but possible. But need specialist surgeon.

(«Да. Сложно, но возможно. Но нужен специалист-хирург.»)

Его лицо мрачнеет.

— We no have such specialist here. In Athens, maybe, but transport... she very weak. May not survive.

(«У нас нет такого специалиста здесь. В Афинах, возможно, но транспортировка... она очень слаба. Может не выжить.»)

Замкнутый круг. Везти девочку в Афины — риск смерти от кровопотери и шока. Оперировать здесь — местные врачи не владеют микрохирургическими техниками для такой сложной операции.

— What if we operate? — спрашиваю, кивая на Максима. — We are surgeons. Experienced.

(«А что, если мы прооперируем? Мы хирурги. Опытные.»)

Молодой врач качает головой:

— Impossible. You are tourists. No license for Greece. Too much responsibility.

(«Невозможно. Вы туристы. Нет лицензии для Греции. Слишком большая ответственность.»)

— But girl will lose leg! — не сдается Максим. — She's eleven years old!

(«Но девочка потеряет ногу! Ей одиннадцать лет!»)

Врач разводит руками. Понимает нашу позицию, но связан бюрократией и страхом ответственности.

— Can we speak with chief doctor? — прошу я. — Please.

(«Можем ли мы поговорить с главврачом? Пожалуйста.»)

Через полчаса нас приглашают в кабинет заведующего травматологическим отделением. Пожилой грек с седой бородой, профессор Костас Андреас выслушивает нас внимательно.

— Show me your documents, — просит он, и мы раскладываем перед ним дипломы, сертификаты, справки о повышении квалификации.

(«Покажите мне ваши документы.»)

Он изучает бумаги, задает вопросы о нашем опыте. Я рассказываю про сложные операции по восстановлению конечностей после травм. Максим — про микрохирургию нервной ткани.

— This girl, Maria, — говорит профессор наконец, — she is orphan now. State will decide about her. If she loses leg... very difficult life for orphan with disability.

(«Эта девочка, Мария, теперь сирота. Государство будет решать о ней. Если она потеряет ногу... очень трудная жизнь для сироты с инвалидностью.»)

— Exactly, — киваю я. — That's why we want to try.

(«Именно. Поэтому мы хотим попытаться.»)

Он молчит долго, барабанит пальцами по столу. Потом встает, идет к окну.

— If you fail, she may die on table, — говорит он, не оборачиваясь. — If you succeed, but something goes wrong later... infection, rejection... I will be responsible.

(«Если вы потерпите неудачу, она может умереть на операционном столе. Если вы преуспеете, но что-то пойдет не так позже... инфекция, отторжение... я буду нести ответственность.»)

— Professor, — Максим встает тоже, — we understand risks. But without surgery, she definitely loses leg. With surgery — there's chance to save it.

(«Профессор, мы понимаем риски. Но без операции она определенно потеряет ногу. С операцией — есть шанс спасти ее.»)

— And you, — профессор поворачивается ко мне, — you have children here. Injured children. Why you want to risk for stranger girl?

(«А вы, у вас здесь есть дети. Травмированные дети. Почему вы хотите рисковать ради незнакомой девочки?»)

Вопрос застает меня врасплох. Почему? Почему я готова рисковать, тратить силы, нервы на чужого ребенка, когда мои собственные дети нуждаются во мне?

— Because I'm doctor, — отвечаю просто. — This is what we do. We save lives. We fight for every chance.

(«Потому что я врач. Это то, что мы делаем. Мы спасаем жизни. Мы боремся за каждый шанс.»)

Он смотрит на меня долго, оценивающе. Потом кивает.

— OK. I call conference. All senior doctors must agree. If they say yes — you operate. If no — we do amputation tomorrow.

(«Хорошо. Я созову консилиум. Все старшие врачи должны согласиться. Если они скажут да — вы оперируете. Если нет — мы делаем ампутацию завтра.»)

Час ожидания тянется вечностью. Возвращаюсь к детям, сижу рядом с ними, глажу Нику по волосам, проверяю пульс у Даниила. Они мои приоритеты, моя ответственность. Но та девочка наверху...

— Мама, — Ника берет меня за руку, — ты думаешь про ту девочку, да?

— Откуда знаешь?

— У тебя такое лицо, как на работе. Когда ты решаешь, как спасти пациента.

Моя умная дочь. Она права. Это именно то состояние, когда врач взвешивает шансы, просчитывает риски, готовится к битве за жизнь.

Максим появляется в дверях палаты, делает мне знак подойти.

— Решение? — спрашиваю.

— Да, — кивает он. — Единогласно. Профессор убедил коллег. Они дают нам добро на операцию.

Чувствую, как в груди поднимается знакомое ощущение — смесь страха и азарта перед сложной операцией. Это то, ради чего я стала врачом. Возможность бороться за жизнь, за будущее ребенка.

— Когда начинаем? — спрашиваю.

— Завтра утром в восемь. Операционная номер три. Полная команда анестезиологов и медсестер. — Он помолчал. — Елена, это будет очень сложно. Шесть-семь часов под наркозом, микрохирургия, восстановление сосудов по миллиметрам...

— Знаю, — отвечаю. — Но мы справимся.

Он улыбается, и в этой улыбке читается то же, что чувствую я. Предвкушение настоящей работы. Возможность использовать все наши знания и опыт для спасения ребенка.

— Дети будут в порядке? — спрашивает он.

— Ника присмотрит за Данилкой. А медсестры помогут, — говорю я. — У нас нет выбора, Максим. Если мы не попытаемся сейчас, девочка останется калекой на всю жизнь.

Вечером сижу рядом с Марией. Она проснулась, смотрит на меня большими испуганными глазами.

— Hello, Maria, — говорю мягко. — I'm Elena. I'm doctor.

(«Привет, Мария. Я Елена. Я врач.»)

— My parents... — шепчет она. — Where are my parents?

(«Мои родители... Где мои родители?»)

Самый страшный вопрос. Как сказать ребенку, что родители мертвы?

— They... they can't be here now, — говорю осторожно. — But your aunt comes soon. And now we take care of you.

(«Они... они не могут быть здесь сейчас. Но твоя тетя скоро приедет. А сейчас мы заботимся о тебе.»)

Она кивает, не до конца понимая, но чувствуя, что правда страшнее моих слов.

— My leg, — продолжает она, — doctors say... say they must cut...

(«Моя нога, доктора говорят... говорят, что они должны отрезать...»)

— No, — качаю головой. — Tomorrow we try to save your leg. Very difficult operation, but we try.

(«Нет. Завтра мы попытаемся спасти твою ногу. Очень сложная операция, но мы попытаемся.»)

Надежда загорается в ее глазах.

— Really? You can save?

(«Правда? Вы можете спасти?»)

— We try our best, — обещаю. — Sleep now. Tomorrow you must be strong.

(«Мы сделаем все возможное. Спи теперь. Завтра ты должна быть сильной.»)

Возвращаюсь к своим детям. Ника не спит, читает книгу при свете ночника. Даниил посапывает, обнимая здоровой рукой плюшевого медведя, которого ему купил Максим в больничном магазинчике.

— Мам, — тихо зовет Ника, — а что, если у той девочки не получится? Если она умрет во время операции?

Вопрос, который я задавала себе весь вечер.

— Тогда мы будем знать, что сделали все возможное, — отвечаю честно. — Иногда врачи не можем гарантировать результат. Можем только бороться.

— Как ты боролась за нас в автобусе?

— Да. Именно так.

Она кивает, закрывает книгу.

— Я горжусь тобой, мам. Ты настоящий врач.

Ее слова согревают больше любых наград и званий. В этот момент понимаю — завтра я буду оперировать не только для Марии. Для своих детей тоже. Чтобы они видели, что их мать сражается за каждую жизнь, не сдается перед трудностями.

Засыпаю под звуки больничной ночи, мысленно прокручивая завтрашнюю операцию. Каждый этап, каждый разрез, каждый шов. Битва за ногу одиннадцатилетней девочки начнется через несколько часов.

И я готова к этой битве.