Развод. Пусть горят мосты

Глава 33

Мамина двухкомнатная квартира в старом доме встречает меня тишиной и запахом свежезаваренного чая. Ирина Александровна открывает дверь еще до того, как я успеваю позвонить — видимо, ждала у окна, высматривая мою машину.

— Доченька, — говорит она просто, обнимая меня на пороге.

И я сдаюсь. Вся сила, которую держала последние недели, вся показная уверенность рассыпается в прах от этого простого слова, от знакомого запаха маминых духов, от тепла ее объятий. Плачу в ее плечо, как маленькая девочка, которой больно и страшно, и которая прибежала домой за утешением.

— Ну что же он наделал, — шепчет мама, поглаживая меня по волосам. — Что же этот подлец наделал с моей девочкой.

Никаких вопросов о том, может ли я быть неправа, никаких попыток найти оправдание Павлу. Только безусловная поддержка матери, которая видит боль своего ребенка.

Помогает мне занести чемоданы, усаживает на диване, укутывает пледом, как в детстве, когда я болела. Приносит чай с медом и лимоном — универсальное мамино лекарство от всех бед.

— Рассказывай, — говорит она, устраиваясь рядом. — Все, с самого начала.

И я рассказываю. О т подделанных документах, о ложных свидетелях, о судебном решении, которое лишило меня права жить с собственными детьми. О Веронике, которая сегодня входит в мой дом как полноправная хозяйка.

Мама слушает молча, только иногда качает головой или тихо охает. Когда заканчиваю рассказ, она долго сидит, переваривая услышанное.

— Я дура, — говорит она наконец. — Старая, слепая дура.

— Мам, при чем здесь ты...

— При том, что должна была видеть, какой он на самом деле, — перебивает она с горечью. — Все эти годы я думала, что он просто... амбициозный. Что так положено успешным мужчинам — быть немного высокомерными, немного эгоистичными. Оказывается, он просто садист.

Слово звучит резко в уютной тишине маминой квартиры, но точно описывает то, во что превратился человек, которого я когда-то любила.

— Что он делает с детьми сейчас? — спрашиваю, хотя боюсь услышать ответ. — Как они там без меня?

— Не знаю, — честно отвечает мама. — Но мы это выясним. И вернем их. Обязательно вернем.

Ее уверенность придает мне силы. Впервые за дни я чувствую, что не одна в этой битве. У меня есть тыл, есть человек, который верит в меня безоговорочно.

Следующие дни проходят в тумане отчаяния. Сплю по четырнадцать часов в сутки, просыпаюсь разбитой и опустошенной. Мама не требует от меня активности, не подгоняет, не читает лекции о том, что нужно "взять себя в руки". Просто заботится — готовит еду, которую я почти не ем, стирает мою одежду, тихо ходит по квартире, чтобы не потревожить мой сон.

На третий день звонит телефон. Максим.

— Как ты? — спрашивает он, и в его голосе столько искренней заботы, что глаза снова наполняются слезами.

— Плохо, — отвечаю честно. — Очень плохо, Максим. Не знаю, что делать дальше.

— Могу я приехать? Есть кое-что важное, что ты должна знать.

Соглашаюсь, хотя не уверена, что готова к новым потрясениям. Но через час, когда Максим стоит в дверях с коробкой печенья для мамы и серьезным выражением лица, понимаю — он привез не просто новости. Он привез надежду.

— Полина вчера была у вас дома, — говорит он, когда мы устраиваемся за кухонным столом втроем. — Играла с Никой и Даниилом. Твоя Ника... она очень умная девочка, Лена.

— Что она говорила? — спрашиваю, чувствуя, как сердце бьется быстрее.

— Многое. Но главное... — он достает телефон, находит аудиозапись. — Она записала разговор Павла с Вероникой. На свой телефон. Сказала Полине, что это "для мамы", чтобы "мама знала правду".

Запись нечеткая, но слова различимы. Голос Павла, довольный и самоуверенный:

"...психиатр обошелся в пятьдесят тысяч, но оно того стоило. Елена даже не подозревает, что этого Державина вообще не существует..."

Голос Вероники, смеющейся:

"А судья поверил?"

"Конечно поверил. У меня же репутация порядочного человека. Кто подумает, что я способен подделывать медицинские документы? Теперь она официально считается неуравновешенной матерью..."

Запись обрывается. Я сижу, уставившись на телефон. Это оно. Доказательство. Признание в подделке документов из уст самого Павла.

— Твоя дочь герой, — говорит Максим тихо. — Двенадцатилетний герой, который понимает больше, чем многие взрослые.

— Боже, — шепчу, прижимая руки к лицу. — Как она все это переносит? Маленькая девочка, а должна защищать мать от собственного отца...

— Она сильная, — мама кладет руку мне на плечо. — В нее ты. И она любит тебя больше всех манипуляций на свете.

Максим наклоняется вперед, становится деловитым:

— Лена, эта запись — мощное оружие. Но ее недостаточно для полной победы. Нам нужна стратегия. Комплексная атака по всем фронтам.

— Какая стратегия? — спрашиваю, чувствуя, как в груди впервые за дни загорается искра надежды.

— Во-первых, независимое психиатрическое освидетельствование. В крупной клинике, у врача с безупречной репутацией. Докажем, что ты абсолютно здорова психически.

Киваю. Это логично.

— Во-вторых, собираем характеристики с работы. От главврача, от коллег, от медсестер. Показываем, что отстранение от операций было необоснованным, основанным на ложных обвинениях.

— Но как? — возражаю. — Там многие теперь боятся связываться со мной...

— Не все, — мама вмешивается в разговор. — Вчера звонила твоя подруга Ирина из больницы. Сказала, что есть группа врачей, готовых официально поддержать тебя. Письменно засвидетельствовать твою профессиональную компетентность.

Ирина. Преданная, честная Ирина, которая не предала меня даже под давлением.

— В-третьих, — продолжает Максим, — проверяем финансовую деятельность Павла. Ты помнишь, что говорил тот бухгалтер о налоговой проверке?

— Помню, — киваю. — Но это может быть опасно...

— Опаснее терять детей? — прямо спрашивает он.

Вопрос риторический. Конечно, нет. Ради детей я готова на любой риск.

— И еще, — Максим смотрит мне прямо в глаза, — тебе нужно вернуть веру в себя. Прекратить прятаться, перестать стыдиться. Ты не сделала ничего плохого. Ты жертва манипуляций и лжи. Но ты не сломленная жертва. Ты борец.

Его слова проникают глубоко, находят во мне что-то, что я думала потеряла навсегда. Гордость. Достоинство. Право быть матерью своих детей.

— Я не знаю, с чего начать, — признаюсь.

— Начнем с малого, — говорит мама, беря меня за руку. — Завтра идешь в душ, надеваешь лучший костюм, делаешь прическу. Идешь к психиатру как уверенная в себе женщина, а не как побитая собака.

— А я тем временем поговорю с людьми в больнице, — добавляет Максим. — Объясню ситуацию, попрошу поддержки. Многие из нас прошли через развод, понимают, что это такое.

План простой, но реальный. И впервые за долгое время у меня появляется ощущение, что я не просто дрейфую по течению, а могу активно влиять на ситуацию.

— Спасибо, — говорю я, глядя на двух самых важных людей в моей нынешней жизни. — Без вас я бы сломалась окончательно.

— Семья — это не только кровь, — отвечает мама мудро. — Семья — это те, кто рядом, когда трудно.

Максим кивает, соглашаясь:

— И эта семья не даст тебя в обиду. Ни Павлу, ни системе, ни собственному отчаянию.

Вечером, после его ухода, сижу с мамой на кухне, пьем чай с печеньем, которое он принес. Говорим о детстве, о счастливых моментах, о планах на будущее. Постепенно ощущение безнадежности отступает, уступая место чему-то более сильному — решимости.

— Мам, — говорю я перед сном, — а что если я не справлюсь? Что если Павел все-таки окажется сильнее?

— Тогда мы будем бороться дальше, — отвечает она просто. — До последнего. Потому что материнская любовь сильнее любых манипуляций. А правда рано или поздно всплывает наружу.

Ложусь спать в детской комнате, где прошли мои школьные годы. Здесь все осталось как раньше — книги на полках, фотографии на стенах, старый плед, который мама вязала, когда я училась в институте. Кажется, будто время повернуло вспять, и я снова маленькая девочка, которую мама может защитить от всех бед.

Но я больше не маленькая девочка. Я мать, которая должна защитить своих детей. И завтра начинается новый этап битвы — не оборонительный, а наступательный. Пора показать Павлу, что война еще не окончена.