Развод. Пусть горят мосты

Глава 45

Утро понедельника начинается с неприятного разговора в своем кабинете. Доктор Смирнов, который две недели назад подавал заявление об увольнении, сидит напротив меня с таким выражением лица, словно пришел объявить войну.

— Елена Викторовна, — говорит он, не здороваясь, — нам нужно серьезно поговорить.

— Слушаю вас, Олег Петрович, — отвечаю, откладывая медицинские карты, которые изучала перед обходом.

— Вчерашняя ваша операция... — он делает паузу, явно подбирая слова, — вызывает у меня серьезные вопросы к вашей профессиональной компетентности.

Вчерашняя операция? Удаление опухоли поджелудочной железы у пожилого пациента. Сложный случай, но все прошло успешно, больной уже идет на поправку.

— Поясните свои претензии, — говорю, чувствуя, как внутри поднимается раздражение.

— Вы использовали методику, которая не принята в нашей клинике. Не согласовали с консилиумом. Рисковали жизнью пациента ради... чего? Ради демонстрации собственной исключительности?

Слушаю его обвинения и понимаю — это не профессиональная критика. Это попытка дискредитации, подрыв авторитета нового руководства.

— Олег Петрович, методика, которую я использовала, признана во всем мире. Она дает лучшие результаты при минимальной травматичности для пациента, — объясняю, стараясь сохранять спокойствие.

— Может быть, в Москве так принято, — его голос становится язвительным, — но здесь, в Петербурге, у нас свои традиции. Свои стандарты качества.

— Стандарты качества должны соответствовать мировому уровню, а не местным привычкам, — отвечаю резче, чем хотела.

Его лицо темнеет. Встает из кресла, направляется к двери.

— Я подаю официальную жалобу в медицинскую коллегию, — бросает он через плечо. — На некомпетентность и превышение полномочий.

Дверь захлопывается за ним с силой, отчего дрожат стекла в книжном шкафу.

Остаюсь сидеть в опустевшем кабинете, чувствуя, как усталость наваливается свинцовым грузом. Месяц в Петербурге, а я до сих пор воюю за право работать по современным стандартам, за право быть услышанной собственными подчиненными.

Телефон на столе мигает красным — входящий звонок. Анна Петровна.

— Елена, дорогая, — ее голос звучит встревоженно. — Мне только что звонили из медколлегии. Доктор Смирнов подал на вас жалобу.

— Да, знаю. Только что он мне об этом сообщил.

— Это серьезно, — вздыхает она. — Смирнов пользуется авторитетом в профессиональных кругах. У него много связей, много сторонников среди старого поколения врачей.

— Анна Петровна, — говорю, чувствуя, как голос дрожит от эмоций, — может быть, я действительно слишком торопилась с изменениями? Может, стоило постепеннее...

— Нет, — перебивает она решительно. — Вы делаете все правильно. Просто некоторые люди боятся нового. Боятся признать, что их методы устарели.

После разговора с Анной Петровной иду в операционную — сегодня запланированы две сложные операции. Но атмосфера в отделении заметно изменилась. Медсестры переглядываются, говорят вполголоса, прекращают разговоры, когда я появляюсь.

Старшая медсестра Валентина Ивановна подходит ко мне с виноватым видом:

— Елена Викторовна, простите, но доктор Смирнов говорил с персоналом. Сказал, что вы... что методы, которые вы используете, могут быть опасными для пациентов.

Понимаю — это уже не просто конфликт двух врачей. Это попытка настроить весь коллектив против меня, создать атмосферу недоверия и саботажа.

— Валентина Ивановна, — говорю твердо, — я работаю врачом пятнадцать лет. За это время спасла сотни жизней. И никогда не рисковала пациентами ради собственных амбиций.

— Конечно, конечно, — торопливо соглашается она, но в глазах читается сомнение.

Первая операция проходит в напряженной атмосфере. Ассистенты выполняют мои указания механически, без той слаженности, которая была раньше. Чувствую, как каждый мой жест оценивается, анализируется, запоминается.

К обеду усталость становится невыносимой. Сижу в кабинете, пытаюсь сосредоточиться на медицинских картах, но мысли постоянно соскальзывают на один вопрос: а правильно ли я поступила, кардинально изменив жизнь детей ради собственных амбиций?

Стук в дверь отвлекает от мрачных размышлений. Входит Максим — взволнованный, с растрепанными волосами.

— Лена, я слышал о конфликте со Смирновым, — говорит он, садясь напротив. — Как дела?

— Плохо, — признаюсь честно. — Чувствую себя чужой в собственной клинике. Может быть, мы поторопились с переездом? Может, стоило остаться в Москве, найти компромисс?

Максим берет мои руки в свои, и от этого прикосновения становится немного спокойнее.

— Лена, послушай меня внимательно. Ты самый талантливый врач, которого я знаю. Твои операции спасают жизни. Твои методы действительно лучше устаревших стандартов.

— Но коллектив против меня...

— Не весь коллектив, — возражает он. — Несколько человек, которые боятся потерять статус-кво. Остальные просто выжидают, смотрят, на чью сторону встать.

— А дети? — спрашиваю, и голос срывается. — Ника плачет каждый день, не может привыкнуть к новой школе. Даниил стал замкнутым, перестал играть с другими детьми. Что, если я разрушила им жизнь?

Максим встает, обходит стол, обнимает меня за плечи.

— Детям нужно время. И твоя поддержка. Но не жертвенность. Они должны видеть сильную мать, которая борется за свое место в жизни, а не сломленную женщину, которая сомневается в каждом решении.

— Иногда кажется, что все против нас, — шепчу, прижимаясь к его плечу.

— Не все. Я с тобой. Анна Петровна с тобой. Многие сотрудники клиники тоже, просто пока боятся это показать.

Его объятия дают ощущение защищенности, которого так не хватало последние недели. Понимаю, что наши отношения действительно переходят на новый уровень — от дружбы и взаимной поддержки к чему-то более глубокому.

— Максим, — говорю, поднимая голову и глядя ему в глаза, — а что между нами происходит? Я имею в виду... лично между нами?

Он улыбается, мягко поглаживает мои волосы:

— Происходит то, что должно было случиться еще в Москве. Но тогда ты была замужем, а я боялся разрушить дружбу.

— А сейчас?

— Сейчас мы свободные взрослые люди, которые прошли через многое и знают цену настоящих чувств.

Наклоняется, целует меня — осторожно, нежно, словно боится спугнуть. Отвечаю на поцелуй, чувствуя, как внутри что-то оттаивает, начинает жить заново.

Звонок телефона прерывает момент близости. Секретарь сообщает, что в приемной меня ждет посетительница — Александра Николаевна Федоркова.

Свекровь. Мать Павла. Что она делает в Петербурге?

— Проводите ее в кабинет, — говорю, выпрямляясь и приводя в порядок прическу.

Максим понимающе кивает:

— Я подожду в соседнем кабинете. Если что — кричи.

Александра Николаевна входит с таким видом, словно это ее кабинет, а я — нежелательная посетительница. Элегантный костюм от дорогого дизайнера, безупречный макияж, холодная улыбка.

— Елена, — говорит она вместо приветствия. — Какая у тебя милая клиничка.

— Здравствуйте, Александра Николаевна, — отвечаю официально. — Чем обязана визиту?

— Поговорить. По-женски, без лишних свидетелей, — она садится в кресло, не дожидаясь приглашения. — О детях. О будущем. О том, что ты творишь с моей семьей.

— С вашей семьей? — переспрашиваю, чувствуя, как поднимается раздражение. — Ника и Даниил — мои дети.

— Носят фамилию Федорковых. Наследники нашего рода. И я не позволю тебе вырастить их в нищете, вдали от отца, в атмосфере твоих неврозов.

Неврозы. Классический прием семьи Федорковых — обвинить меня в психической неуравновешенности.

— Александра Николаевна, мы с Павлом разведены. Дети по решению суда живут со мной. У вас нет никаких прав на них.

— Права можно получить, — она улыбается холодно. — Особенно когда у тебя начнутся серьезные проблемы с работой, с деньгами, с... репутацией.

Угроза. Плохо замаскированная, но вполне конкретная.

— Что вы имеете в виду?

— Жалобу в медицинскую коллегию, например. Очень серьезную жалобу от уважаемого доктора Смирнова. Слухи о твоей профессиональной некомпетентности. Возможные иски от пациентов, которые пострадали от твоих "экспериментальных" методов.

Значит, они уже в курсе конфликта с Смирновым. Более того, возможно, именно они стоят за его действиями.

— Вы что, следите за мной?

— Мы заботимся о детях. О том, чтобы они не пострадали от твоих амбиций и неуравновешенности.

— Что вы предлагаете?

Александра Николаевна достает из сумочки документы, кладет на стол передо мной.

— Соглашение о добровольной передаче детей на воспитание отцу. Ты сохраняешь право видеться с ними два раза в месяц. Взамен получаешь солидную компенсацию и гарантию, что никто не будет мешать твоей карьере в Петербурге.

Читаю документы, чувствуя, как внутри все кипит от возмущения. Сумма компенсации действительно внушительная — полмиллиона рублей единовременно. Но цена за эти деньги — мои дети.

— Нет, — говорю коротко, отодвигая бумаги.

— Подумай, Елена. Здесь тебе не место. Ты чужая, местные врачи тебя не принимают. Дети страдают от постоянных переездов, от нестабильности. А Павел может дать им все — хорошее образование, стабильность, семью.

— Семью с Вероникой, которая называла их "наследством предыдущего брака"?

Лицо свекрови на секунду теряет маску спокойствия.

— Вероника молодая девушка, она привыкнет к роли матери. А ты... ты одинокая женщина, которая пытается совместить карьеру и воспитание детей. Это невозможно.

— Я не одинока, — говорю, поднимаясь из-за стола. — И мои дети останутся со мной. Окончательно и бесповоротно.

Александра Николаевна тоже встает, берет документы.

— Тогда готовься к войне, — говорит холодно. — К настоящей войне, где в ход пойдет все. Твоя репутация, твоя работа, твое психическое состояние. Мы уничтожим тебя полностью, если не уступишь добровольно.

— Попробуйте, — отвечаю, глядя ей прямо в глаза. — Но помните: я уже прошла через ваши угрозы и манипуляции. И выжила. Стала сильнее.

Она направляется к двери, останавливается на пороге:

— Увидим. Павел был слишком мягок с тобой. Но у матери материнское сердце сильнее. Я верну своих внуков любой ценой.

Дверь закрывается, и я опускаюсь в кресло, чувствуя, как дрожат руки. Значит, семья Федорковых не собирается сдаваться. Они готовы продолжать войну, используя все доступные средства.

Через минуту в кабинет входит Максим.

— Слышал голоса через стену, — говорит он, обеспокоенно глядя на меня. — Что она хотела?

Рассказываю о визите свекрови, о ее угрозах и предложениях. Максим слушает, хмурясь все больше.

— Значит, они действительно стоят за конфликтом со Смирновым, — делает он вывод. — И это только начало.

— Максим, — говорю, чувствуя, как усталость накатывает новой волной, — а что если они правы? Что если я действительно эгоистка, которая разрушила жизнь детей ради собственных амбиций?

— Прекрати, — он подходит, кладет руки мне на плечи. — Ты спасла детей от жизни в атмосфере лжи и манипуляций. Да, сейчас им тяжело адаптироваться. Но это временно.

— А если не временно? Если Ника так и не привыкнет к новой школе? Если Даниил будет всю жизнь винить меня за разрушение семьи?

— Тогда мы будем работать с психологом, переведем их в другую школу, найдем способы помочь им адаптироваться. Но мы не сдадимся и не вернем их к отцу.

Его уверенность передается мне, и внутри снова появляется та решимость, которая помогла пережить развод и переезд.

— Ты прав, — говорю, выпрямляясь. — Мы не сдадимся. Но нужно быть готовыми к тому, что они будут атаковать по всем фронтам.

— Тогда и мы будем защищаться по всем фронтам, — отвечает он решительно. — У тебя есть Анна Петровна, у тебя есть я. У нас есть правда на нашей стороне.

— А еще у нас есть дети, которых нужно защитить от этой войны, — добавляю я.

Вечером дома рассказываю Нике и Данилу о визите бабушки Александры, но в максимально мягкой форме. Говорю, что папина мама соскучилась по ним и хотела бы, чтобы они чаще бывали в Москве.

— А я не хочу к бабушке Саше, — заявляет Даниил. — Она всегда говорит, что я плохо воспитан.

— И меня критикует за то, что я не играю на фортепиано, — добавляет Ника. — Говорит, что настоящая девочка должна уметь играть классическую музыку.

Слушаю их и понимаю: даже дети чувствуют фальшь в отношениях с семьей Павла. Они интуитивно понимают, где настоящая любовь, а где попытка контроля и принуждения.