Развод. Пусть горят мосты

Глава 29

Вызов к главврачу приходит в самый неподходящий момент — я только что закончила сложную операцию по удалению аппендикса у пожилого пациента с множественными сопутствующими заболеваниями. Снимаю хирургические перчатки, когда медсестра Светлана заходит в операционную с виноватым выражением лица.

— Елена Викторовна, — говорит она тихо, — Сергей Петрович просит вас срочно подойти. Как освободитесь.

Что-то в её тоне настораживает. Обычно такие вызовы касаются рабочих моментов — обсуждение сложных случаев, планирование операций, административные вопросы. Но сейчас в голосе Светланы слышится что-то другое — смесь сочувствия и тревоги.

— Что-то случилось? — спрашиваю, направляясь к раковине мыть руки.

— Не знаю точно, — она избегает моего взгляда. — Сказал только, что это важно.

По дороге к кабинету Клочкова замечаю странные взгляды коллег. Одни смотрят сочувственно, другие отворачиваются, делая вид, что заняты. Анестезиолог Петров, с которым мы только что работали в операционной, проходит мимо, не поздоровавшись. Хотя пять минут назад мы обсуждали состояние пациента.

Секретарь главврача, обычно приветливая Галина Ивановна, встречает меня сдержанной улыбкой.

— Сергей Петрович ждёт, — говорит она, кивая на дверь кабинета. — Проходите, Елена Викторовна.

В кабинете Клочкова сидит не только он сам. За столом для совещаний расположились заведующий кадровым отделом Виктор Семёнович и женщина, которую я не знаю — средних лет, в строгом костюме, с папкой документов.

— Елена Викторовна, присаживайтесь, — Клочков указывает на стул напротив. Его тон официальный, сухой. Ни намёка на обычное дружелюбие.

— Что происходит, Сергей Петрович? — спрашиваю, устраиваясь на стуле. Внутри всё сжимается в предчувствии неприятностей.

— К сожалению, неприятная ситуация, — начинает он, не встречаясь со мной взглядом. — В больницу поступила официальная жалоба на ваши действия как врача.

Мир качается. Жалоба? На мои действия?

— Какая жалоба? От кого? — мой голос звучит странно, словно издалека.

— От отца пациента, которого вы оперировали три недели назад, — Клочков листает бумаги. — Господин... — он сверяется с документом, — Федорков Павел Андреевич выражает обеспокоенность вашим профессиональным состоянием.

Павел. Конечно. Кто же ещё.

— В чём именно заключается эта... обеспокоенность? — спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие.

Незнакомая женщина открывает свою папку, достаёт несколько листов.

— Позвольте представиться, — говорит она. — Людмила Константиновна Орлова, представитель комиссии по врачебной этике. Согласно поступившему заявлению, в последние месяцы наблюдается ухудшение качества вашей работы, связанное с личными проблемами. Упоминаются случаи рассеянности во время операций, неадекватные реакции на замечания коллег, пропуски рабочих обязанностей.

Каждое слово как пощёчина. Рассеянность? Неадекватные реакции? Пропуски обязанностей?

— Это ложь, — говорю твёрдо. — Полная ложь. Проверьте мою статистику операций за последние месяцы. Проверьте отзывы пациентов. Поговорите с медсёстрами, с которыми работаю.

— Мы это сделаем, — кивает Орлова. — Но пока нужны превентивные меры. Учитывая серьёзность обвинений и тот факт, что речь идёт о хирурге, от действий которого зависят жизни людей...

— Какие превентивные меры? — перебиваю я, хотя уже догадываюсь.

— Временное отстранение от операционной деятельности, — объявляет Клочков. — До прохождения внеплановой аттестации и психологического освидетельствования.

Слова обрушиваются как лавина. Отстранение. Аттестация. Психологическое освидетельствование. Всё то, о чём предупреждал Сергей Леонидович. Павел добрался до моей работы, до моей профессии — единственного, что оставалось нетронутым в этой войне.

— На каком основании? — спрашиваю, чувствуя, как дрожит голос. — Какие конкретные нарушения? Какие доказательства?

Орлова перелистывает документы.

— Показания свидетелей о вашем нестабильном эмоциональном состоянии. Информация о семейных проблемах, которые могут влиять на профессиональную деятельность. Анонимные сообщения от коллег о замеченных ими нарушениях...

— Анонимные сообщения? — не верю своим ушам. — Какие коллеги? Пусть скажут это мне в лицо!

— Елена Викторовна, — Клочков поднимает руку, прерывая меня. — Понимаю ваши эмоции, но давайте решать вопрос конструктивно. Если вы действительно ни в чём не виноваты, аттестация это подтвердит. А пока... пока лучше перестраховаться.

Перестраховаться. За счёт моей карьеры, моей репутации, моего права заниматься любимым делом.

— А что говорят врачи, которые работают со мной постоянно? — спрашиваю. — Анестезиологи, с которыми провожу операции? Медсёстры?

Виктор Семёнович кашляет, листает свои бумаги.

— Мнения разделились, — говорит он осторожно. — Некоторые коллеги отмечают ваш профессионализм и опыт. Другие... другие выражают определённые сомнения.

Сомнения. У коллег, с которыми я работала годами, вдруг появились сомнения в моей компетентности. Как удобно.

— Хочу увидеть все документы, — требую я. — Каждую жалобу, каждое показание. У меня есть право знать, кто и в чём меня обвиняет.

— Безусловно, — кивает Орлова. — После прохождения процедур вы получите полный доступ к материалам дела. А пока...

— А пока я отстранена от работы по анонимным доносам, — заканчиваю за неё.

— По обоснованным сигналам о возможной профессиональной некомпетентности, — поправляет она сухо.

Встаю со стула, чувствуя, как внутри всё кипит от ярости и бессилия.

— Это неправомерно, — говорю. — Я буду обжаловать это решение.

— Это ваше право, — соглашается Клочков. — Но до разрешения ситуации вы можете работать только в качестве консультанта. Никаких операций, никакой ответственности за жизни пациентов.

Выхожу из кабинета на подгибающихся ногах. В коридоре несколько коллег делают вид, что не видят меня. Другие бросают сочувствующие взгляды, но никто не подходит. Понятно — никто не хочет связываться с врачом, который "находится под следствием".

У поста медсестёр останавливаюсь, опираясь на стену. Нужно перевести дыхание, собраться с мыслями. Но голова кружится, руки дрожат. Всё, ради чего я училась, работала, к чему стремилась пятнадцать лет — рушится на глазах.

— Лена? — знакомый голос заставляет поднять голову.

Максим стоит рядом, в хирургическом костюме, с обеспокоенным лицом.

— Что случилось? — спрашивает он, подходя ближе. — Ты выглядишь...

— Меня отстранили, — говорю тихо, стараясь не привлекать внимания проходящих мимо. — Павел подал жалобу. Официальную. О моей профессиональной некомпетентности.

Лицо Максима каменеет.

— Какого чёрта... — начинает он, потом ловит себя, понижает голос. — Пойдём, поговорим.

Он ведёт меня в свой кабинет, закрывает дверь, усаживает в кресло.

— Рассказывай всё, — говорит, присев на край стола.

Рассказываю о встрече с комиссией, об анонимных доносах, о временном отстранении от операций. Максим слушает молча, но я вижу, как напрягается его челюсть, как сжимаются кулаки.

— Сукин сын, — выдыхает он, когда я заканчиваю. — Он решил добить тебя полностью. Семья, дети, теперь работа...

— Что мне делать, Максим? — спрашиваю, чувствуя, как подступают слёзы. — Без работы, без права оперировать... это конец моей карьеры. А в суде Павел использует это как доказательство моей неадекватности.

Максим встаёт, начинает ходить по кабинету.

— Нет, — говорит он решительно. — Этого не будет. Я не позволю ему уничтожить тебя.

— Что ты можешь сделать? Ты же не главврач, не член комиссии...

— Могу многое, — он останавливается, смотрит на меня. — У меня есть связи в министерстве здравоохранения, в медицинской ассоциации. Могу поднять вопрос о неправомерности отстранения без веских доказательств.

— Но это рискованно для тебя, — возражаю я. — У Павла тоже есть связи. Влиятельные друзья. Он может...

— Мне плевать, что он может, — перебивает Максим. — Ты отличный врач, Лена. Один из лучших хирургов, с которыми я работал. И я не позволю какому-то манипулятору разрушить твою карьеру ради мести.

В его голосе такая решимость, такая готовность встать на мою защиту, что на глаза наворачиваются слёзы — на этот раз благодарности.

— Спасибо, — говорю тихо. — Но ты рискуешь своим положением...

— Лена, — он подходит, берёт меня за руки. — Послушай меня внимательно. Я не позволю этому ублюдку сломать тебя. Ни как женщину, ни как мать, ни как врача. Мы будем бороться. Вместе. И мы победим.

Стук в дверь прерывает наш разговор. Максим отпускает мои руки, говорит:

— Войдите.

В кабинет заходит доктор Соколов, один из старших хирургов отделения. Его лицо мрачное.

— Максим, — говорит он, не глядя на меня. — Нужно поговорить.

— О чём? — спрашивает Максим настороженно.

— О том, что разумнее держаться в стороне от... определённых ситуаций, — Соколов наконец смотрит на меня. — Пока они не разрешились официально.

Понимаю, о чём он. Коллеги уже получили сигнал — лучше не связываться с отстранённым врачом. Не поддерживать, не защищать. Береги собственную репутацию.

— Владимир Николаевич, — Максим встаёт во весь рост, — если вы намекаете на то, что я должен отказаться от поддержки коллеги...

— Я намекаю на то, что у некоторых людей очень длинные руки, — перебивает Соколов. — И очень хорошая память. Подумай о своей дочери, о своём будущем.

— О своём будущем я думаю каждый день, — отвечает Максим холодно. — И это будущее включает в себя способность смотреть в зеркало без отвращения к себе.

Соколов пожимает плечами.

— Твой выбор. Но не говори потом, что не предупреждали.

Он уходит, оставляя за собой тяжёлую тишину.

— Видишь? — говорю я. — Уже начинается. Тебя предупреждают, запугивают. Из-за меня ты можешь потерять...

— Лена, — Максим поворачивается ко мне, — неужели ты думаешь, что я из тех людей, которые бросают друзей в трудную минуту?

— Нет, но...

— Тогда больше об этом не говори, — он садится рядом со мной. — Мы в одной команде. И команда не сдаётся.

Остаток дня прохожу как в тумане. Собираю личные вещи из ординаторской, прощаюсь с медсёстрами. Некоторые жмут руку сочувственно, шепчут слова поддержки. Другие отворачиваются, делая вид, что не видят.

У выхода из больницы меня догоняет Ирина.

— Лена, подожди! — кричит она, задыхаясь от быстрого бега.

— Привет, Ира, — говорю устало. — Уже слышала новости?

— Слышала, — она берёт меня под руку. — И считаю это полным бредом. Ты лучший врач в отделении, все это знают.

— Не все, судя по сегодняшнему дню.

— Дураки есть везде, — машет рукой Ира. — Но умных людей больше. И мы тебя поддерживаем.

— Мы?

— Я, Света, доктор Морозова из терапевтического, многие другие. Мы готовы дать показания о твоей компетентности, написать характеристики.

Её слова согревают. Значит, не все коллеги отвернулись. Значит, есть те, кто готов встать на мою защиту.

— Спасибо, — говорю искренне. — Это очень важно для меня.

— А теперь иди домой, — советует Ира. — Отдохни, подумай. Завтра будет новый день. И мы найдём способ восстановить справедливость.

Еду домой медленно, обдумывая произошедшее. Павел нанёс ещё один удар, самый болезненный. Лишил меня того, что даёт мне силы, уверенность, чувство собственной значимости — моей профессии.

Но он просчитался в одном. У меня есть союзники. Максим, который рискует своей карьерой ради меня. Коллеги, готовые свидетельствовать в мою пользу. Сергей Леонидович, который знает, как бороться с такими атаками.

Война продолжается. И я не собираюсь сдаваться.