Развод. Пусть горят мосты

Глава 25

Время в операционной течет иначе. Секунды растягиваются в минуты, часы сжимаются до мгновений. Я стою над искалеченной ногой Марии, и мир вокруг исчезает. Существует только это маленькое поле, освещенное яркими лампами, только мои руки в перчатках, только сосредоточенное дыхание Максима напротив.

— Пинцет, — говорю я, не отрывая взгляда от поврежденной артерии.

Греческая медсестра вкладывает инструмент в мою ладонь. Она не говорит по-русски, но язык хирургии универсален. Осторожно подхватываю разорванный край сосуда, осматриваю повреждение. Сантиметр за сантиметром, миллиметр за миллиметром.

— Как думаешь? — Максим смотрит на меня поверх маски, его глаза усталые, но сосредоточенные.

— Сложно, но выполнимо, — отвечаю я, хотя внутри сомнения терзают душу. Повреждения действительно чудовищные. Раздробленные кости, разорванные мышцы, поврежденные нервы. В обычной ситуации ампутация была бы единственным выходом.

Но я не могу сдаться. Не сейчас. Перед глазами стоит лицо Марии, ее испуганные глаза, когда она спрашивала о родителях. Эта девочка уже потеряла все. Я не позволю ей потерять еще и ногу.

— Микроскоп, — командую я, и над операционным полем опускается громоздкий аппарат.

Сосуды под увеличением кажутся туннелями. Крошечные нити, по которым течет жизнь. Первый шов накладываю, затаив дыхание. Игла тонкая, почти невидимая, нить тоньше человеческого волоса. Один неверный жест — и все напрасно.

— Хорошо, — выдыхает Максим, когда первый стежок соединяет разорванные края артерии. — Еще один.

Минуты превращаются в часы. Три, четыре, пять часов непрерывной концентрации. Мышцы спины деревенеют, пот струится по лбу под хирургической шапочкой. Но я не замечаю дискомфорта. Сейчас существует только операция, только эта нога, только борьба за будущее девочки.

— Елена, — голос Максима звучит обеспокоенно, — у нее падает давление.

Поднимаю глаза на мониторы. Цифры прыгают, сигналы становятся прерывистыми. Детский организм не выдерживает длительного наркоза, длительной травмы.

— Кровотечение, — замечаю я, видя, как из глубины раны медленно просачивается алая струйка. — Черт, у нас разошелся шов на глубокой артерии.

Следующие минуты — гонка со смертью. Максим останавливает кровотечение, анестезиолог вводит препараты для поддержания давления, я накладываю новые швы, больше, надежнее. Мария балансирует на грани, но мы не отпускаем ее. Не сегодня.

— Стабилизируется, — выдыхает анестезиолог через вечность. — Давление возвращается.

На часах за стеклом операционной — три часа дня. Мы работаем с восьми утра, семь часов без перерыва. И это только начало.

— Нужно делать перерыв, — говорит профессор Андреас, входя в операционную. — Вы оба выглядите истощенными.

— Нет, — качаю головой. — Если остановимся сейчас, повышается риск инфекции. Мы должны закончить сосудистый этап.

Максим кивает, соглашаясь со мной. Еще два часа мы восстанавливаем кровоток в искалеченной ноге, соединяя мельчайшие сосуды, проверяя проходимость, обеспечивая питание тканей.

Когда последний сосуд зашит, позволяю себе выпрямиться. Спина отзывается болью, шея онемела. Но это мелочи по сравнению с тем, что предстоит.

— Теперь кости, — говорю я, глядя на рентгеновские снимки. — Здесь как минимум пять часов работы.

— Я займусь, — Максим снимает перчатки, надевает новые. — Ты отдохни полчаса.

— Я в порядке.

— Елена, — его глаза серьезны, — это марафон, не спринт. Если мы оба выдохнемся, кто закончит операцию?

Он прав, конечно. Киваю, снимаю перчатки, выхожу из операционной на дрожащих ногах. В коридоре прислоняюсь к стене, закрываю глаза. Усталость накатывает волнами.

Мысли перескакивают к детям. Как они там? Медсестры обещали присмотреть, но все же... Ника, Даниил, они ведь тоже пострадали в аварии. А я здесь, спасаю чужого ребенка, когда мои собственные...

Нет. Останавливаю этот поток мыслей. Мои дети в безопасности. В легком шоке, с незначительными травмами, но в безопасности. А Мария борется за свою ногу, за свое будущее. И я единственная, кто может ей помочь.

Тридцать минут проходят быстро. Возвращаюсь в операционную, вижу Максима, склонившегося над конструкцией из спиц и штифтов. Он создает каркас, который будет держать осколки костей, пока они срастаются.

— Как продвигается? — спрашиваю, надевая новые перчатки.

— Сложнее, чем думал, — отвечает он, не поднимая глаз. — Осколки очень мелкие, некоторые придется удалить.

Встаю напротив, включаюсь в работу. Время снова теряет смысл. На часах пять, шесть, семь вечера. Мы работаем молча, понимая друг друга с полужеста. Эта слаженность, это молчаливое сотрудничество напоминает мне танец. Странно, но с Павлом у меня никогда не было такого чувства единства, такого глубокого понимания.

Профессор Андреас заходит несколько раз, наблюдает за нашей работой, качает головой от удивления и уважения.

— Вы настоящие русские доктора, — говорит он. — Железные люди.

В девять вечера заканчиваем с костями. Конструкция выглядит хрупкой, фантастической, почти нереальной. Множество тончайших спиц, соединяющих осколки кости, аппарат внешней фиксации, удерживающий всю конструкцию.

— Теперь мышцы и кожа, — говорю я, разминая затекшую шею. — Еще часа четыре, не меньше.

— Может, отложим до завтра? — предлагает анестезиолог. — Девочка уже тринадцать часов под наркозом.