Развод. Пусть горят мосты

Глава 8

Больничный коридор кажется бесконечным. Иду по нему, как в тумане, механически здороваясь с коллегами, не замечая их удивлённых взглядов. Ночь без сна, с красными от слёз глазами и разбитым сердцем, не сделала меня привлекательнее. Но сейчас внешность — последнее, что меня волнует.

Утро выдалось кошмарным. Разговор с детьми, которых пришлось разбудить до школы, чтобы объяснить отсутствие отца, до сих пор стоит перед глазами. Недоумение Даниила, слёзы в глазах Ники, её тихое: «Я знала, что так будет» — всё это впилось в сердце острыми иглами, которые будут там ещё долго.

— Доктор Федоркова! — окликает меня медсестра Светлана. — Вас ждут в третьей палате. Пациент после вчерашней операции.

— Иду, — киваю я, стараясь, чтобы голос звучал нормально. Профессионально. Здесь я врач, спасающий жизни. Не обманутая жена, не мать, объясняющая детям, почему папа ушёл.

В палате пожилой мужчина с бинтами на груди. Вчера я удаляла ему злокачественную опухоль. Осматриваю его, проверяю швы, задаю стандартные вопросы. Движения отработаны годами практики, слова привычны. Только внутри всё дрожит и рассыпается.

— Как я, док? — спрашивает пациент, когда заканчиваю осмотр.

— Вы в порядке, Николай Петрович. Восстанавливаетесь хорошо. Если так продолжится, через неделю отпустим домой.

— К жене? — он улыбается, и я вижу, как теплеют его глаза при упоминании супруги. — Мы с Машей сорок два года вместе. Она без меня теряется.

Комок подкатывает к горлу. Сорок два года. Почти половина века вместе. А мы с Павлом не смогли продержаться и пятнадцати.

— Повезло вам с женой, — говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

— Это мне повезло, — он подмигивает. — Помню, как-то поссорились мы крепко. Молодые были, горячие. Я хлопнул дверью, ушёл на два дня. Вернулся — она сидит, ждёт. Я с порога: «Прости». И она: «Прости». И зажили дальше. Вот так-то.

Он говорит это обыденно, просто делясь воспоминаниями. Не зная, что каждое слово — как нож в моё сердце. Не зная, что я тоже ждала, когда дверь хлопнула этой ночью. Но мой муж не вернулся со словами «прости». Он ушёл к другой женщине.

— Отдыхайте, Николай Петрович, — выдавливаю я улыбку. — Скоро вернётесь к своей Маше.

Выхожу из палаты, глубоко дыша. Соберись, Лена. Ты нужна пациентам. Сейчас не время разваливаться.

В ординаторской меня встречает Ирина, медсестра, с которой работаем больше десяти лет.

— Лена, ты сегодня какая-то... — она замолкает, подбирая слово. — Случилось что-то?

— Всё в порядке, — отвечаю слишком быстро. — Просто не выспалась.

Она смотрит недоверчиво, но не настаивает. Знает мой характер — если не хочу говорить, не скажу. Но взгляд её полон сочувствия, словно она видит насквозь мою ложь.

— Кофе? — предлагает она, уже наливая мне чашку. — Тройной эспрессо. Как ты любишь.

— Спасибо, — благодарно киваю, принимая горячую чашку. Кофе не поможет склеить разбитое сердце, но хотя бы даст силы пережить этот день.

— У тебя операция в одиннадцать, — напоминает Ирина. — С доктором Бересневым. Сложный случай — аневризма головного мозга.

Максим. Я совсем забыла. Совместная операция, требующая полной концентрации. А я сейчас едва могу сфокусироваться на простейших вещах.

— Спасибо за напоминание, — говорю я, отпивая обжигающий кофе. — Пойду подготовлюсь.

Ухожу в свой кабинет, закрываю дверь. Несколько минут просто сижу, уставившись в стену. Мысли путаются, перед глазами — лицо Павла, когда он говорил, что любит меня «по-своему». Его растерянность, когда понял, что на этот раз я не прощу, не закрою глаза, не притворюсь, что ничего не было.

Телефон вибрирует. Сообщение от него: «Я у родителей. Поговорим, когда оба успокоимся. Целую детей».

Никаких извинений. Никакого раскаяния. Ни слова о том, что он порвал с Вероникой. Просто... пауза. Чтобы «успокоиться». Словно это обычная ссора, а не полное разрушение нашей семьи.

Не отвечаю. Нечего сказать. Кладу телефон экраном вниз и открываю историю болезни пациента, которого буду оперировать с Максимом. Сложный случай, требующий полной концентрации. Может, хоть это отвлечёт меня от личного ада.

Стук в дверь. Поднимаю голову — Максим. Высокий, подтянутый, с серьёзными глазами и едва заметной сединой на висках. Мой друг. Единственный человек, которому я рассказала о предательстве Павла.

— Привет, — говорит он, входя. — Ты готова?

— Да, — отвечаю, пряча телефон в ящик стола. — Просматривала историю болезни.

Он подходит ближе, смотрит внимательно.

— Лена, что случилось? — спрашивает прямо. — Ты выглядишь... разбитой.

Хочу солгать, сказать, что всё в порядке. Но губы дрожат, и из горла вырывается какой-то жалкий звук.

— Я выгнала его, — шепчу я. — Вчера. В нашу годовщину.

Максим молча садится напротив. Не говорит банальностей вроде «всё наладится» или «ты поступила правильно». Просто смотрит — внимательно, сочувственно.

— Рассказывай, — говорит он. — Если хочешь.

И я рассказываю. Быстро, сбивчиво, глотая слова. О розах, отправленных по телефону. О Даниле, проговорившемся про «тётю Веронику». О конфронтации на кухне, о словах Павла, что я сама виновата. О том, как он ушёл, хлопнув дверью. О детях, которым пришлось объяснять, что папа больше не живёт с нами.

— Я не знаю, что теперь делать, — признаюсь я, вытирая слёзы. — Как жить дальше. Как объяснить детям. Как... как пережить это предательство.

Максим молчит несколько секунд, потом тихо говорит:

— Ты сильная, Лена. Сильнее, чем сама думаешь. И умная. И красивая. И замечательная мать.

Его слова, такие простые и искренние, заставляют меня разрыдаться. Не от горя — от благодарности. За то, что в этот момент полного краха кто-то видит во мне человека, а не только жертву предательства.

— Прости, — всхлипываю я, вытирая слёзы. — Я не должна... не здесь... у нас операция...

— Всё в порядке, — он протягивает мне платок. — Просто знай — ты не одна. Что бы ни случилось, ты никогда не будешь одна.

Наши взгляды встречаются, и на секунду мне кажется, что в его глазах мелькает что-то большее, чем дружеское участие. Но момент проходит, и Максим встаёт.

— Операция через полчаса, — говорит он. — Ты справишься?

— Справлюсь, — киваю я, выпрямляясь. — Я профессионал.

— Именно, — он улыбается. — Именно поэтому я всегда хочу работать с тобой. Никому не доверяю свою спину так, как тебе.

В операционной я наконец обретаю фокус. Здесь нет места личным драмам — только навык, концентрация, точность. Мы с Максимом работаем в идеальной синхронности, почти не разговаривая. Он делает сложнейшую нейрохирургическую часть, я ассистирую. Четыре часа пролетают как один миг.

— Отличная работа, — говорит он, когда последний шов наложен, а пациент передан анестезиологам. — Как всегда.

— Спасибо, — отвечаю я, чувствуя странное опустошение. В операционной я могла забыть о личных проблемах. Теперь они возвращаются, обрушиваясь с новой силой.

После смены еду домой в странном оцепенении. Что ждёт меня там? Пустой дом? Плачущие дети? Звонок от Павла с извинениями или, что вероятнее, с обвинениями?

Дети у моей мамы — забрала их из школы, сразу почувствовав неладное. «Отдохните, побудьте у меня, — сказала она. — Я испеку шарлотку». Благословенная мама, которая всегда знает, что нужно в трудную минуту.

Дом встречает меня тишиной. Непривычной, гнетущей тишиной. Раньше, даже когда Павла не было дома, оставалось его присутствие — запах одеколона, брошенный на кресло пиджак, недопитая чашка кофе. Теперь дом кажется стерильным, безжизненным, словно Павел забрал с собой не только вещи, но и саму атмосферу жилого пространства.

В спальне замечаю конверт на подушке. Сердце пропускает удар. Что это? Прощальное письмо? Требования? Признания?

Открываю дрожащими руками. Внутри — лист бумаги с аккуратным почерком Павла.

«Лена,

Я уехал на несколько дней. Мне нужно разобраться в себе, понять, чего я действительно хочу. Эти месяцы были... сложными. Я запутался, совершил ошибки, о которых теперь жалею.

Прошу тебя, не принимай поспешных решений. Не говори детям, что мы разводимся. Мы можем всё исправить. Должны исправить — ради них.

Позвони мне, когда будешь готова поговорить спокойно, без эмоций. Я уверен, мы найдём выход.

Целую тебя и детей,

Павел.

P.S. Я прекратил все контакты с В. Это было ошибкой, которую я осознал.»

Перечитываю письмо раз, другой, третий. «Я прекратил все контакты с В.» Так просто. Словно речь о деловом партнёре, а не о женщине, с которой он мне изменял месяцами. Словно это мелочь, о которой можно упомянуть в постскриптуме.

И ни слова о том, где он. «Я уехал на несколько дней». Куда? К родителям, как писал в сообщении? Или к ней, вопреки уверениям, что «прекратил контакты»?

Смотрю на телефон — один пропущенный от незнакомого номера. Прослушиваю голосовую почту и застываю, услышав знакомый голос с лёгкой хрипотцой.

«Елена, это Вероника Шелест. Нам нужно встретиться. Срочно. Пожалуйста, перезвоните мне. Это касается Павла... и не только. Вы должны знать все»

Сердце колотится так, что кажется — вот-вот выскочит из груди. Вероника. Любовница моего мужа звонит мне. Хочет встретиться. Рассказать «всю правду».

Какую ещё правду? Что может быть хуже того, что я уже знаю?

Пальцы дрожат, когда набираю номер. Гудки. Один, второй, третий...

«Здравствуйте, Елена, — голос Вероники звучит странно напряжённо. — Спасибо, что перезвонили. Нам действительно нужно встретиться. Лично. Есть вещи, которые... которые вы должны знать».

— Какие вещи? — спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

Пауза. Потом тихий, почти испуганный голос:

«Я... я беременна. От Павла. И это не единственное, о чём вам стоит узнать».