Развод. Пусть горят мосты

Глава 44

Третья неделя в Петербурге начинается с неприятного сюрприза. Прихожу в клинику утром и обнаруживаю, что в операционной № 3 сломался один из микроскопов. Старшая медсестра Валентина Ивановна встречает меня с виноватым видом.

— Елена Викторовна, простите, но оборудование отказало вчера вечером во время плановой операции. Пришлось переносить пациента в соседнюю операционную.

— Почему мне не сообщили сразу? — спрашиваю, чувствуя раздражение. — У нас сегодня запланированы три сложные операции.

— Мы... мы думали, что к утру все наладится, — мямлит она, избегая моего взгляда.

Понимаю, что дело не только в поломке. За три недели я заметила, что "старые" сотрудники клиники относятся ко мне с осторожностью. Не открытой враждебностью, но и не с доверием. Для них я по-прежнему "варяг из Москвы", которой Анна Петровна передала управление их родной клиникой.

— Вызывайте техников, — говорю коротко. — И в следующий раз любые проблемы с оборудованием докладывать немедленно, в любое время дня и ночи.

Дохожу до своего кабинета, где меня ждет еще один сюрприз. На столе лежит заявление об увольнении от доктора Смирнова, одного из самых опытных хирургов клиники.

Вызываю его к себе через полчаса.

— Олег Петрович, — говорю, указывая на заявление, — объясните причины такого решения.

Смирнов — мужчина лет пятидесяти, работающий в клинике больше десяти лет, смотрит на меня с плохо скрываемой неприязнью.

— Елена Викторовна, ничего личного. Просто не готов работать под руководством человека, который не знает специфики нашей работы.

— В каком смысле? — напрягаюсь я.

— В прямом. Вы здесь три недели, а уже меняете устоявшиеся порядки, критикуете методики, которыми мы пользовались годами, требуете внедрения новых протоколов.

Его слова бьют точно в цель. Действительно, я пытаюсь модернизировать работу клиники, внедрить современные методы, которые использовала в Москве. Но наталкиваюсь на глухое сопротивление части коллектива.

— Олег Петрович, изменения необходимы для развития, — говорю, стараясь сохранить спокойствие. — Медицина не стоит на месте.

— Может быть. Но есть вещи, которые не нуждаются в "улучшении". Есть опыт, традиции, наработанные связи с пациентами.

— Я не собираюсь разрушать традиции, — возражаю. — Я хочу их развивать.

— Тогда делайте это без меня, — он встает, направляется к выходу. — Две недели отработаю и уйду.

Остаюсь одна в кабинете, чувствуя, как нарастает усталость. Управление клиниками оказалось сложнее, чем представлялось. Мало быть хорошим врачом — нужно уметь руководить людьми, находить компромиссы, завоевывать авторитет.

Звонит телефон. Максим.

— Лена, у тебя тоже проблемы с персоналом? — спрашивает он без предисловий.

— Почему?

— У меня двое ординаторов написали жалобу в медицинскую коллегию. Якобы я превышаю полномочия, навязываю "московские методы", не считаюсь с местными особенностями.

Значит, мы оба столкнулись с одной проблемой. Сопротивление изменениям, нежелание принимать новое руководство.

— Что будем делать? — спрашиваю.

— Работать дальше, — отвечает он решительно. — Доказывать профессионализмом, а не словами. Рано или поздно результат скажет сам за себя.

Возможность доказать себя представляется уже через два часа. В клинику поступает мальчик семи лет с тяжелой травмой руки — попал под машину, множественные переломы, повреждение сосудов и нервов. Местные хирурги разводят руками — случай сложный, требует микрохирургического вмешательства высшего уровня.

— Елена Викторовна, — обращается ко мне дежурный врач, — родители просят вас лично прооперировать ребенка. Они видели вас по телевизору, знают о случае с девочкой на Крите.

Смотрю на рентгеновские снимки, изучаю результаты обследований. Действительно, случай сложный. Нужно восстановить целостность костей, сосудов, нервных волокон. Одна ошибка — и ребенок может остаться инвалидом на всю жизнь.

— Собирайте операционную бригаду, — решаю я. — Будем оперировать немедленно.

Операция длится шесть часов. Работаю под микроскопом, миллиметр за миллиметром восстанавливая поврежденные ткани. Ассистируют мне те же медсестры и врачи, которые еще утром смотрели на меня с недоверием.

Но в операционной нет места предрассудкам. Здесь важен только профессионализм, четкость действий, способность принимать быстрые решения в критических ситуациях.

— Зажим, — говорю, и инструмент немедленно оказывается в моей руке.

— Отсос, — и медсестра тут же очищает операционное поле.

Постепенно чувствую, как бригада начинает работать слаженно, доверять моим действиям. Видят, что я знаю, что делаю, что каждое движение выверено и обоснованно.

К концу операции атмосфера в операционной кардинально меняется. Вместо настороженности — уважение. Вместо сомнений — готовность следовать моим указаниям.

— Операция завершена успешно, — объявляю, снимая перчатки. — Прогноз благоприятный. При правильной реабилитации мальчик полностью восстановит функции руки.

Старшая операционная медсестра, та самая, что утром виновато оправдывалась за сломанный микроскоп, подходит ко мне.

— Елена Викторовна, простите нас. Мы... мы боялись изменений. Думали, что новое руководство разрушит то, что создавала Анна Петровна.

— Изменения действительно будут, — отвечаю честно. — Но цель у нас одна — спасать жизни и возвращать людям здоровье. И ради этой цели стоит преодолеть любые разногласия.

Домой возвращаюсь уставшая, но с чувством выполненного долга. Операция прошла успешно, конфликт в коллективе начинает разрешаться. Но дома меня ждут новые проблемы.

Ника сидит в своей комнате с заплаканными глазами, на столе разбросаны учебники. Полина пытается ее утешить, но безуспешно.

— Что случилось? — спрашиваю, садясь рядом с дочерью.

— Все плохо, мам, — всхлипывает она. — Я ненавижу эту школу, ненавижу этот город, хочу домой в Москву!

Подростковый кризис, усугубленный сменой обстановки. Я ждала этого, но надеялась, что адаптация пройдет легче.

— Расскажи, что произошло.

— Дети в классе смеются надо мной! Говорят, что я "москвичка-выскочка", что папка у меня "криминальный авторитет", который сбежал от тюрьмы. А учительница по истории сказала, что в Москве плохо преподают, потому что я не знаю какого-то петербургского краеведения!

Сердце сжимается от боли за дочь. Дети жестоки в своих оценках, а информация о проблемах Павла каким-то образом дошла и до одноклассников Ники.

— Солнышко, — обнимаю ее, — все это временно. Дети привыкнут к тебе, а ты — к новой программе. Нужно просто немного терпения.

— Не хочу терпеть! — вырывается она из объятий. — Хочу к бабушке, к своим друзьям, в свою школу!

Полина смотрит на нас с сочувствием:

— Ника, а давай завтра я познакомлю тебя со своими подругами из театрального кружка? Они очень хорошие, не такие, как в школе.

— Не хочу ни с кем знакомиться, — упрямо отвечает Ника.

Понимаю, что давить бессмысленно. Подростку нужно время, чтобы пережить кризис, принять новые обстоятельства. Остается только поддерживать и верить, что все наладится.

Вечером, когда дети наконец засыпают, звонит телефон. Незнакомый номер с московским кодом.

— Елена Викторовна Федоркова? — мужской голос, официальный.

— Да, слушаю.

— Следователь Петров, прокуратура города Москвы. У меня к вам несколько вопросов по делу вашего бывшего мужа.

Сердце пропускает удар. Значит, дело против Павла действительно набирает обороты, переходит из стадии проверки в официальное расследование.

— Слушаю вас.

— Павел Андреевич Федорков обвиняется в фальсификации документов, мошенничестве в особо крупном размере и уклонении от уплаты налогов. Нам необходимы ваши показания в качестве свидетеля.

Фальсификация документов — это про поддельную справку от психиатра. Мошенничество и налоги — видимо, проверка его компании дала результаты.

— Что именно вам нужно знать?

— Во-первых, подтвердить факт предоставления в суд поддельного медицинского заключения о вашем психическом состоянии. У нас есть аудиозапись, где Федорков признается в покупке этого документа.

Запись Ники. Значит, она действительно стала решающим доказательством.

— Подтверждаю. Я никогда не проходила обследование у врача по фамилии Державин. Более того, такого врача не существует.

— Во-вторых, нам нужна информация о финансовых операциях семьи. Не было ли подозрительных трат, неофициальных доходов, попыток скрыть активы?

Думаю о годах жизни с Павлом. О дорогих покупках, которые он объяснял "успешными сделками". О наличных деньгах, которые иногда приносил домой в конвертах. О том, как он всегда настаивал на том, чтобы крупные покупки оформлялись на мое имя.

— Были подозрительные моменты, — признаю. — Могу дать подробные показания, но предпочла бы сделать это в официальной обстановке, с участием моего адвоката.

— Конечно. Можете приехать в Москву на следующей неделе? Или мы можем организовать допрос по видеосвязи.

— Видеосвязь предпочтительнее. У меня сейчас сложный период на работе, отлучаться надолго не хочется.

— Договорились. Пришлю вам повестку по электронной почте.

После разговора долго сижу на кухне, пью чай и думаю о том, как странно переплетаются события. Месяц назад Павел пытался разрушить мою жизнь, использовая подложные документы и административный ресурс. А теперь он сам стоит перед угрозой уголовного преследования.

Справедливость действительно существует. Медленная, не всегда очевидная, но неотвратимая. Ложь рано или поздно вскрывается, манипуляции становятся явными, а люди получают по заслугам.